Он подождал, пока Тит с большим трудом вывел последнюю букву имени Тарквиний, погладил его по голове и сказал:
– Совсем неплохо. На сегодня твои занятия закончены. Можешь идти.
Тит с удивлением поднял на него глаза.
– Разве я не велел тебе идти? – промолвил дед. – Я сегодня немного устал. То, что ты сравнил меня с древней головой, найденной на Капитолии, заставило меня почувствовать мой возраст! Разгладь воск, убери стило и ступай. И передай от меня привет тому малому, Вулке.
* * *День выдался теплым, солнечным, и времени до вечера оставалось еще достаточно. Припустив бегом от фамильной усадьбы на Палатине, Тит спустился к Форуму, снова взбежал по склону к вершине Капитолия и, не останавливаясь, домчался до самой Тарпейской скалы – крутой вершины, с которой сбрасывали приговоренных к смерти предателей. Кроме того, оттуда открывался великолепный вид на весь город. Его друг Гней Марций любил играть с миниатюрными деревянными солдатиками, воображая себя их командиром. Тит предпочитал смотреть вниз на панораму Рима, словно его здания были игрушками, и воображать, как он перепланирует и перестроит все по-новому, на свой лад.
Рим очень изменился со времен Ромула. Если когда-то склоны Семи холмов покрывали леса и пастбища, между которыми были разбросаны маленькие деревушки, то теперь всюду, куда ни посмотришь, стояли дома, причем не вразнобой, а вдоль улиц, нередко посыпанных гравием. Оставались, конечно, люди, на старинный манер жившие в хижинах под соломенными крышами, с пристроенными к ним загонами для скота. Немало завелось и крепких деревянных домов, порой в два этажа. Богатые же фамилии, такие как Потиции, владели роскошными особняками из кирпича и камня, у которых имелись ставни на окнах, внутренние дворы, террасы и черепичные кровли. Форум превратился в гражданский центр Рима, через который проходила мощеная улица под названием Священная дорога. Рядом с ней располагались многочисленные храмы, святилища и внушительное здание сената. Рыночная площадь, называвшаяся теперь в память о торговле скотом Форум Бовариум (от слова bovinus – бык), стала важнейшим торговым узлом Центральной Италии. Первоначальное поселение у подножия Капитолия, включая хижину предков Потициев, давным-давно снесли, освободив место для стремительно расширявшегося рынка. В центре Форума Бовариума стоял древний Ара Максима, где раз в году Тит и его семья, вместе с Пинариями, проводили службу в честь Геркулеса.
Рим под властью царей рос, процветал, а самым явным и величественным знаком этого процветания должен был стать выраставший на вершине Капитолия монументальный храм. Полюбовавшись панорамой города, Тит снова сосредоточил внимание на величественной стройке, с каждым днем приближавшейся к завершению. С его последнего посещения площадки перед фасадом храма поднялась новая секция строительных лесов. Рабочие на верхнем ярусе накладывали лепнину на фронтон.
– Тит, приятель! Давненько я тебя не видел, – окликнул мальчугана рослый мужчина в запыленной штукатуркой голубой тунике, с проседью в бороде, примерно того же возраста, что и отец Тита. В руках он держал стило и небольшую восковую табличку для набросков.
– Привет, Вулка! Что поделать, в последнее время я был очень занят учебой. Но сегодня дедушка отпустил меня пораньше.
– Замечательно! Я как раз хотел показать тебе кое-что особое. – Бородач улыбнулся и жестом пригласил мальчика следовать за ним.
Этруск Вулка был знаменитым на всю Италию архитектором и художником, приглашенным царем Тарквинием не только для того, чтобы руководить строительством храма, но и чтобы украшать его внутри и снаружи. Здание строилось из обычных местных материалов – дерева, кирпича и штукатурки. Но когда Вулка завершит роспись, оно приобретет удивительные, яркие цвета: стены и колонны будут черными и белыми, капители и основания колонн, чтобы подчеркивать фронтон, – красными, а множество оттенков зеленого и голубого позволит выделить мелкие архитектурные детали.
Однако самым впечатляющим творением Вулки были статуи богов. Строго говоря, статуи не были украшениями. Не они предназначались для украшения храма, а скорее храм предназначался для того, чтобы служить вместилищем этих священных изваяний. Вулка много раз рассказывал Титу о своих замыслах и рисовал наброски на восковой табличке, но до сих пор мальчик их не видел. Терракотовые статуи изготовлялись в обстановке большой секретности, в закрытой для посторонних мастерской на Капитолии. Доступ туда имели лишь сам Вулка и его самые искусные мастера. Тит очень удивился, когда художник повел его через временную дверь на отгороженную территорию рядом, и еще больше удивился, когда, ступив туда, увидел перед собой статую Юпитера.
У Тита даже челюсть отвисла. Статуя была из красной терракоты, ее еще не покрасили, но это ничуть не умаляло ощущения почти физического присутствия бога. Сидя на троне, бородатый, мощного телосложения отец богов смотрел на него сверху вниз с безмятежным видом. Юпитер был облачен в тогу, очень напоминавшую царское одеяние, но вместо скипетра держал в правой руке молнию.
– Тога будет выкрашена в пурпур с каймой из золотой фольги, – пояснил Вулка. – Молния тоже будет позолоченной. Царь было заартачился, услышав о расходах на золотую фольгу, но, когда я объяснил ему, во что обошлась бы молния из чистого золота, сдался.
Тит был потрясен.
– Великолепно! – прошептал он. – Я и представить себе не мог… Я хочу сказать, ты описывал мне, как будет выглядеть статуя, но в своем воображении я так и не смог… действительно… это настолько… настолько превосходит…
Он покачал головой, так и не сумев подобрать нужные слова.
– Конечно, никто никогда не видел бога так близко. Юпитер будет водружен на украшенном пьедестале в глубине главного зала, так чтобы его взгляд был устремлен на каждого входящего. Остальные из троицы будут размещены в собственных нишах поменьше: Юнона – справа, а Минерва – слева.
Оторвав глаза от Юпитера, Тит увидел еще две фигуры, правда далекие от завершения. Юнона еще не имела головы, а Минерва и вовсе представляла собой лишь каркас, дававший приблизительное представление о будущих очертаниях.
Потом его взгляд упал на зрелище, еще более потрясающее воображение, чем царь богов на престоле. Он ахнул в изумлении настолько громко, что Вулка рассмеялся.
Скульптурная композиция была огромна и настолько сложна, что вообще трудно было поверить в возможность создать подобное человеческими руками. То была значительно большая, чем человеческий рост, статуя Юпитера в квадриге – колеснице, запряженной четверкой коней. Стоявший Юпитер, держащий в воздетой руке молнию, выглядел еще более впечатляюще, чем Юпитер на троне. Четверка коней, каждый из которых отличался от остальных, была вылеплена с множеством замечательных деталей – от сверкающих глаз и раздувающихся ноздрей до мускулистых ног и великолепных хвостов. Колесница, изготовленная из дерева и бронзы, была как настоящая, только исполинского размера и с великим множеством резных и накладных украшений.
– Это все, конечно, может быть разобрано, так чтобы можно было собрать снова на вершине фронтона, – пояснил Вулка. – Кони будут окрашены белым – четыре великолепных снежно-белых скакуна, достойные царя богов. Закрепление этой скульптуры на фронтоне будет последним шагом в строительстве. Как только Юпитер и квадрига окажутся на месте и будут полностью окрашены, храм будет готов к посвящению.
Тит смотрел во все глаза.
– Вулка, я не могу поверить в то, что ты показываешь мне. Кто еще видел это?
– Только мои работники и царь, конечно, поскольку он платит за работу.
– Но почему ты показываешь это мне?
Вулка произнес что-то по-этрусски, потом перевел свои слова на латынь. «Если блоха достаточно долго болтается рядом, рано или поздно она увидит собачьи яйца».
Когда Тит непонимающе посмотрел на него, Вулка рассмеялся.
– Это, молодой человек, очень старая и очень вульгарная этрусская поговорка, которую, несомненно, не одобрил бы твой степенный дед. Сколько раз я видел, как ты тайком отирался возле строительной площадки и подсматривал украдкой, прежде чем окликнул тебя и спросил, как тебя зовут? И сколько раз ты возвращался с тех пор? И сколько вопросов ты задавал мне об инструментах, материалах и обо всех подробностях работы? Я не уверен, что смогу сосчитать! Рискну предположить, что во всем Риме не найдется человека, кроме меня, который знал бы о строительстве больше тебя, Тит Потиций. Если бы мне было суждено завтра умереть, ты мог бы растолковать работникам, что остается сделать.
– Но ты не умрешь, Вулка! Юпитер ни за что этого не допустит!
– Да и царь тоже, пока я не закончу этот храм.
Тит подошел к одному из коней и осмелился его потрогать.
– Я и представить себе не мог, что они будут такими большими и такими красивыми. Это будет величайший храм из всех, когда-либо построенных.
– Да и царь тоже, пока я не закончу этот храм.
Тит подошел к одному из коней и осмелился его потрогать.
– Я и представить себе не мог, что они будут такими большими и такими красивыми. Это будет величайший храм из всех, когда-либо построенных.
– Мне бы тоже хотелось так думать, – не стал возражать Вулка.
Неожиданно Тит вскрикнул и схватился за голову, за то место, куда угодил маленький камешек. А заметив, что в него летит еще один, отскочил в сторону.
Из-за стены, которая скрывала незаконченные скульптуры, донесся взрыв мальчишеского смеха.
Вулка поднял бровь:
– Я полагаю, что это двое твоих приятелей, Тит. Боюсь, их нельзя пригласить посмотреть статуи, так что если хочешь к ним присоединиться, то тебе придется выйти наружу.
– Тит! – громким шепотом позвал снаружи один из мальчиков. – Что ты там делаешь? Может, этот сумасшедший старый этруск пристает к тебе?
Снова раздался смех.
Тит покраснел. Вулка взъерошил светлые волосы мальчика и улыбнулся.
– Не беспокойся, Тит. Я давным-давно перестал обижаться на поддразнивания школьников. Беги и узнай, что нужно от тебя этим непоседам.
Тит неохотно покинул Вулку, а как только вышел с огороженной территории, подвергся нападению. Его приятели Публий Пинарий и Гней Марсий устроили засаду за грудой кирпичей. Один, выскочив оттуда, схватил его за руки, другой принялся щекотать. Тит вырвался. Остальные бросились в погоню за ним и пробежали весь путь до Тарпейской скалы, где все резко остановились, задыхаясь от смеха.
– А что этруск показывал тебе там? – требовательно спросил Гней.
– Наверное, они играли в одну игру, – сказал Публий. – Этруск сказал: «Я покажу тебе измерительный жезл, если ты покажешь мне своего Фасцина».
Он указал пальцем на амулет на шее Тита.
– Не больно-то интересная игра, – заметил Гней. – Фасцина каждый может увидеть.
Тит скорчил рожицу и спрятал амулет под тунику.
– Вы, двое, недостойны лицезрения бога.
– Я достоин! – возразил Публий. – Разве я не твой собрат, жрец Геркулеса? И разве я не такой же патриций, как ты? Разве в феврале прошлого года я не бегал рядом с тобой на луперкалиях? Тогда как наш друг Гней…
Гней бросил на него сердитый взгляд. Публий коснулся неприятной для него темы. Публий и Тит принадлежали к классу патрициев, были потомками первых сенаторов, которых Ромул называл «патрес» – отцы Рима. Патриции ревностно охраняли древние привилегии своего сословия; остальные граждане, даже самые богатые, считались простонародьем, или плебеями. Иногда благодаря успешной торговле или военной удаче плебеям случалось основательно обогатиться или даже добиться власти: дальний родственник Гнея, Анк Марсий, даже был царем. Но все равно плебеи считались людьми безродными и не могли претендовать на почтение, подобавшее патрициям.
Правда, мать Гнея была патрицианкой: Ветурия происходила из почти такого же старинного рода, как Потиции и Пинарии. Но его покойный отец был плебеем, а согласно закону, сын наследовал права и сословную принадлежность отца. Для Тита и Публия плебейский статус их приятеля не имел большого значения: Гней был лучшим атлетом, самым умелым наездником и самым красивым и сообразительным мальчиком из всех, кого они знали. Но для Гнея сословное положение имело очень большое значение. Его отец погиб в бою еще совсем молодым, и он больше привык соотносить себя с семьей матери.
Ветурия воспитала сына гордым, каким был любой патриций, и его очень раздражало то, что патрицием-то ему никогда не быть. Соответственно, он ничуть не сочувствовал плебеям, которые выступали за отмену классовых различий. При всех разногласиях Гней всегда принимал сторону патрициев и не выказывал ничего, кроме презрения, к тем, кого называл «выскочками» и «безродным плебсом».
Гней обычно держался с восхищавшей Тита настороженной самоуверенностью. Его поведение соответствовало его высокомерной привлекательной наружности. Однако преданность классу, к которому он на самом деле не принадлежал, представляла собой уязвимое место в его броне. Публий, получавший удовольствие от осознания своего более высокого статуса, не мог порой устоять перед искушением подразнить самолюбивого товарища намеками на его низкое происхождение. Но в данном случае Гней и ухом не повел, лишь вперил в Публия стальной взгляд.
– Очень скоро, Публий Пинарий, мы втроем достигнем возраста воинов. Сражаться во славу отечества – это священный долг каждого гражданина. Рим предписывает проводить весну в воинских упражнениях, а лето – в походах за добычей. Однако не всем римлянам дано стяжать славу в равной степени. Бедному плебсу, вооруженному ржавыми мечами, практически не защищенному доспехами, вынужденному сражаться пешим из-за отсутствия средств на боевых коней, можно только посочувствовать. Крови эти люди проливают много, а славы и трофеев им достается мало. Но от людей имущих, таких как мы, которые могут позволить себе самое лучшее оружие и доспехи, которые располагают временем и возможностями, чтобы отточить высокое искусство верховой езды, Рим и ожидает гораздо большего. Слава – вот что ценится в нашем мире. Только великий воин добывает великую славу. И я намереваюсь стать великим воином, хотя бы для того, чтобы мать могла гордиться мной. Я стану величайшим воином, которого когда-либо видел Рим. Пока, Публий, ты можешь дразнить меня сколько тебе угодно, потому что мы все еще мальчики и все в равной мере не стяжали никакой славы. Но в скором времени мы станем мужчинами. И тогда боги рассудят, кто из нас достоин с большей гордостью называться римлянином.
Публий покачал головой:
– Выскочка! Напыщенный маленький плебей!
Гней повернулся и направился прочь, высоко держа голову.
Тит отреагировал на речь Гнея так же, как когда увидел статую работы Вулки, и, глядя другу вслед, пробормотал то же слово:
– Великолепно!
Публий покосился на него и слегка шлепнул по затылку.
– Сдается мне, ты любишь Гнея даже больше, чем своего этруска-педераста.
Публий только что узнал это слово, греческое по происхождению, и употреблял его с удовольствием, к месту и не к месту.
– Заткнись, Публий!
* * *В тот вечер дед Тита сидел во главе стола, за которым собралась большая семья, включавшая отца Тита, дядей, их жен и детей. Было и два гостя: молодой родич царя Тарквиния, по имени Коллатин, и его жена Лукреция. Женщины ужинали вместе с мужчинами, но после трапезы, когда служанка принесла кувшин вина, женщинам чаш не предложили, и, соответственно, когда Коллатин произнес тост за здоровье царя, они просто наблюдали.
Это был молодой человек привлекательной наружности с добродушным нравом, может быть, слегка шумный и властный, но все же далеко не столь надменный, как сыновья Тарквиния. Именно его достойные манеры и побуждали старшего Потиция иметь с ним дело: по его разумению, через Коллатина можно было получить доступ к царю без неприятной необходимости обращаться к его сыновьям.
После тоста Коллатин осушил свою чашу до дна, вместо того чтобы лишь пригубить.
– Превосходное вино, – заявил он, потом причмокнул и искоса глянул на жену. – Жаль, дорогая, что ты не можешь его попробовать.
Лукреция опустила глаза и покраснела. В этот момент взгляды всех мужчин в комнате обратились к ней, не исключая и Тита, подумавшего, что он никогда не видел женщину такой красоты. Румянец только подчеркивал совершенство ее молочной кожи. Ее волосы были темными, блестящими и такими длинными, что, похоже, не знали ножниц. Ее одеяние составляла простая стола из синей шерсти, с длинными рукавами, но даже под этим скромным нарядом угадывались линии великолепного тела.
Когда румянец почти сошел, она улыбнулась и снова подняла глаза. Они случайно, на миг, встретились с глазами Тита, и у мальчишки екнуло сердце. Потом Лукреция посмотрела на Коллатина.
– Порой, когда ты целуешь меня, мой муж, я чувствую слабый вкус вина на твоих губах. Этого мне достаточно.
Коллатин улыбнулся и взял ее за руку:
– Лукреция! Что ты за женщина!
Затем он обратился к остальным:
– Царь Ромул издал мудрый закон, который запрещает женщинам пить вино. Говорят, что греки, которые живут на юге, разрешают своим женщинам пить, и это приводит к бесконечным раздорам. Но что там греки, известно ведь, что и у нас, в Риме, допускаются всяческие послабления, причем порой лицами, занимающими высокое положение, которым следует подавать другим добрый пример.
Тит понял, что он имел в виду своих родичей, не слишком благонравных представителей царской фамилии.
– Но из этого не может выйти ничего хорошего, и я искренне рад тому, что старомодная добродетель и здравый смысл доселе в чести у Потициев, что вполне соответствует высокому статусу этой одной из старейших в Риме фамилии.
Дед Тита кивнул, признавая эту похвалу, потом предложил другой тост: