– Правда? А ты видел триумфальную процессию?
– Частично. Она продолжалась слишком долго, чтобы наблюдать за ней от начала до конца.
– Все эти пленники, все эти трофеи! Роскошь его колесницы, великолепие его доспехов! Все эти люди, что выкрикивали его имя…
– Я очень рад, что он решил включить в список праздничных мероприятий и день комедии. Правда, должен признаться, что слегка удивился, когда он предложил для этого случая снова поставить «Хвастливого вояку».
– А почему бы и нет? Эта пьеса возвращает его к тем дням, когда он занимал свою первую выборную должность, а ведь люди до сих пор вспоминают о Римских играх того года. С его стороны очень умно показать людям, что он не зазнался и не важничает, несмотря на все заслуги и почести. Публика может увидеть в этой пьесе дружелюбную пародию на самого любимого солдата Рима, человека, который заслужил право прихвастнуть, – непобедимого Сципиона Африканского. За то, что он позволит им посмеяться над собой, люди будут любить его еще больше.
– И только ты, дорогой хозяин, вряд ли сможешь любить Сципиона больше, чем теперь.
Кезон промолчал. Он погрузился в глубокие раздумья, размышляя о выдающемся успехе Сципиона, в сравнении с которым его собственная жизнь казалась безнадежно серой и невзрачной. Брак, удобный, но без любви; дочь, с которой он никогда не был особенно близок; бесконечная череда интрижек с актерами и юными рабами. Не то чтобы скудный, но и не поражающий воображение доход от театральной труппы и работавших на него писцов, которые специализировались на переписывании греческих книг для продажи образованным богачам.
Плавт похлопал его по плечу:
– Кончай грустить, хозяин. Ты всю жизнь был тенью Сципиона. Ты восхищался им, завидовал ему. У тебя не было разве что ненависти к нему.
– На это я никогда не был способен.
– Ага. И этим ты отличаешься от большинства своих соотечественников. Сейчас они восхищаются им не меньше тебя, поклоняются ему как богу, но в один прекрасный день они от него отвернутся.
– Это невозможно!
– Это неизбежно. Публика непостоянна, Кезон. Ты один сохраняешь ему верность, как хранитель святилища. Сципиону следует ценить тебя несравненно выше. Приглашал ли он тебя на ужин с тех пор, как мы встретились, чтобы обсудить постановку пьесы?
– Он был очень занят.
Кезон призадумался, но вдруг его отвлекло движение: один из актеров забыл, с какой стороны должен выходить, и пошел по проходу под сценой, спеша к нужному месту. Совсем молодой актер был новичком в труппе. Впрочем, с каждым годом все они казались ему моложе и моложе. Необычайно привлекательный, длинноволосый, широкоплечий юноша, торопливо проходя мимо, улыбнулся Кезону.
Плавт бросил на него взгляд через плечо, потом снова посмотрел на Кезона и тоже улыбнулся.
– Ах да, новый юноша, из Массилии. И прическа как у Сципиона. Вижу, ты не совсем утратил интерес к длинноволосым красавчикам.
– Пожалуй, что так, – с ухмылкой согласился Кезон.
Над их головами началась пьеса. Топот актеров отдавался в ушах, но куда ему было до оглушительных взрывов зрительского смеха. И Кезон был уверен, что даже посреди всего этого шума он различает смех Сципиона, смеявшегося громче и сильнее всех.
191 год до Р. Х
– Похоже, мы больше почти не встречаемся, кроме как в театре, – сказал Сципион. – Когда я видел тебя в последний раз, Кезон? Года два тому назад, никак не меньше.
Праздничные мероприятия были посвящены открытию на Палатине храма в честь новой для Рима богини – Кибелы, великой матери богов. По слухам, ее культ восходил к незапамятным временам, однако он не был обычным ни для Рима, ни вообще для Италии, а пришел с Востока, из ставшего недавно союзником Рима Фригийского царства. После победы над Карфагеном сфера влияния Рима существенно расширилась, что повлекло за собой приток новых народов, новых языков, новых идей и новых богов. Кибела была совсем не похожа на богинь, ранее известных в Риме. Статуя в новом храме изображала ее в экзотических одеяниях и с головы до пят украшенной бычьими гениталиями. Вместе со статуей из Фригии вывезли и жрецов Кибелы, они назывались «галлии» и были евнухами, что являлось для Рима диковиной.
По такому случаю были организованы игры, и прямо перед новым храмом соорудили временный театр, где труппа Плавта собиралась поставить новую комедию. На этом представлении Кезон предпочел сидеть среди зрителей, а не оставаться под сценой и пригласил Сципиона сесть рядом с ним. Он не успел ответить на вопрос друга: поднявшийся среди публики гомон любопытства привлек внимание обоих – поблизости рассаживалась на почетных местах группа жрецов новой богини, обряженных в красные тюрбаны и желтые халаты, с браслетами на запястьях и румянами на щеках.
– Можешь ты себе представить, чтобы наши деды допустили к отправлению государственного культа чужеземных скопцов? – спросил Сципион. – Наши предки думали о евнухах, если вообще думали, только как о лизоблюдах при дворах развращенных восточных деспотов, как о полумужчинах, которым цари доверяли ответственные посты. Не имея возможности обзавестись потомством и основать собственную династию, они казались надежнее обычных вельмож. Считалось, что раз в республике нет царя, то нет никакой нужды в евнухах. Однако теперь благодаря Кибеле у нас в Риме есть евнухи. Они необычны, не правда ли? Я слышал, что они сами себя кастрируют, причем доходят до такого исступления, что даже не чувствуют боли. Поразительно, на какие безумные поступки может толкнуть человека неистовая вера.
Представив мужчину, который сам себя кастрирует, Кезон поморщился, но тут же поймал себя на том, что смотрит на одного из галлиев – темноглазого, чрезвычайно привлекательного юношу с полными губами и кожей, подобной мрамору. Он слышал, что человек, которого оскопили не в детстве, не утрачивает эротических желаний. Интересно, что за наклонности и пристрастия могут быть у молодого человека, который пожелал сделать с собой такое ради своей богини? Кезон не мог не почувствовать любопытства.
Вслух он заметил:
– Если кто-то и должен знать больше других о великой матери и ее галлиях, так это ты, Сципион. В конце концов, ведь это ты официально приветствовал их прибытие в город и принял в дар Черный камень.
Черный камень являлся даже более важной святыней нового храма, чем статуя богини. Говорили, будто он упал с неба, а в его очертаниях, при наличии воображения, можно было увидеть нечто вроде грубого, отвлеченного образа беременной женщины, без индивидуальных черт. Черный камень тоже был не похож ни на что, ранее почитаемое в Риме, но когда галлии из фригийского города Пессин предложили его в качестве дара, вместе с просьбой разрешить в Риме почитание Кибелы, в Сивиллиных книгах отыскали стих, который призывал римский народ принять этот дар и приветствовать новую богиню.
Каким бы ни был сам этот культ в религиозном смысле, появление храма Кибелы в Риме имело определенное политическое значение. Люди прозорливые, такие как Сципион, считали, что будущее Рима теперь связано с Востоком. Покончив с угрозой со стороны Ганнибала, римляне обратили свою энергию на то, чтобы сокрушить Филиппа Македонского, и добились этого с помощью Фригии. Принятие Римом великой матери призвано было укрепить его узы с новым союзником. Когда Черный камень был доставлен на корабле из Остии, в Сивиллиных книгах отыскался стих, из которого следовало, что принять святыню надлежит величайшему из римлян. Естественно, что этой чести был удостоен Публий Корнелий Сципион Африканский.
Может быть, потому что задумался о галлии и принесенной им жертве, Кезон коснулся золотого фасинума, висевшего на его шее. Много лет тому назад он засунул куда-то эту реликвию и практически забыл о ней, пока случайно не наткнулся на нее, разбирая шкатулку со старыми вещами. Блеск золота привлек его внимание, и Кезон, повинуясь порыву, решил снова надевать амулет по особым случаям, как делали его предки. Прикосновение к фасинуму повлекло за собой новую череду мыслей.
Он прокашлялся и как бы ненароком сказал Сципиону:
– Все эти новые религии, которые хлынули в Рим, – некоторые официальные, некоторые неофициальные… Что ты думаешь о так называемом культе Бахуса? Говорят, будто посвященные в него участвуют в мистериях, которые сулят экстатический выход из материального мира.
Сципион глянул на него искоса и поднял бровь.
– Культ Бахуса противоречив, и это еще мягко говоря. Разумеется, я, как и все, слышал о нем. Судя по всему, это ветвь греческого культа, который почитает бога вина и безумия. Насколько можно верить всему тому, что рассказывают о мистериях, мне неизвестно. Зато точно известно, что государством этот культ не признан.
– Значит, он незаконный?
– С юридической точки зрения – нет, я думаю. Но, судя по тому, что я слышал, эти пресловутые экстатические обряды есть не более чем пьяные оргии, где поощряются все виды плотского соития. А еще… – Сципион понизил голос, – чтобы быть посвященным в этот культ, мужчина должен подставить инициирующему жрецу свой задний проход, словно малолетний раб! А еще говорят, будто вся эта религия есть не более чем прикрытие для шайки преступников, а ее так называемые жрецы и жрицы – это мошенники, шантажисты и даже убийцы.
– С юридической точки зрения – нет, я думаю. Но, судя по тому, что я слышал, эти пресловутые экстатические обряды есть не более чем пьяные оргии, где поощряются все виды плотского соития. А еще… – Сципион понизил голос, – чтобы быть посвященным в этот культ, мужчина должен подставить инициирующему жрецу свой задний проход, словно малолетний раб! А еще говорят, будто вся эта религия есть не более чем прикрытие для шайки преступников, а ее так называемые жрецы и жрицы – это мошенники, шантажисты и даже убийцы.
Сципион глубоко вздохнул.
– Мой тебе совет, Кезон, держись подальше от всякого культа, не имеющего официального статуса, особенно от культа Бахуса.
– Да, конечно, – пробормотал Кезон и торопливо сменил тему. – Знаешь, я ведь стал дедушкой.
Сципион улыбнулся:
– Слышал. Поздравляю тебя!
– Моя дочь сделала хорошую партию, выйдя замуж за молодого Менения. Никто другой не мог бы подарить ей более красивого ребенка. Жалею только о том, что моя жена не дожила до этого и не увидела маленькую Менению.
– Да. Я был опечален, узнав о смерти Сестии.
Кезон пожал плечами:
– Откровенно говоря, я никогда не был ей таким уж хорошим мужем. Как, впрочем, и хорошим отцом Фабии. Зато роль деда, похоже, прекрасно мне подходит. Души не чаю в Менении, так ее люблю, как никогда не любил ее мать или бабушку. Ну а как ты, Сципион? У тебя ведь недавно родилась дочь?
– Да. И если ты думаешь, что твоя любовь к Менении ни с чем не сравнима, тебе стоило бы посмотреть на меня рядом с Корнелией.
Кезон кивнул:
– Любопытно, что твоя дочь и моя внучка примерно одного и того же возраста.
– Может быть, они смогут стать такими же подругами, какими друзьями были мы с тобой, Кезон.
– Мне бы хотелось этого, – сказал Кезон. – Очень хотелось бы.
Он в упор смотрел на Сципиона. В его каштановых, теперь коротко остриженных волосах поблескивали седые нити, в огрубевших чертах лица не осталось ничего мальчишеского, кроме, может быть, появлявшегося, когда он смеялся, юношеского блеска в глазах. Одной из причин, побудивших Кезона попросить Сципиона сесть в тот день рядом с ним в театре, было огромное удовольствие, которое доставлял ему вид смеющегося Сципиона.
Их отвлек звук аплодисментов и волна движения. Многие зрители непроизвольно встали со своих мест. Плавт только что вошел в театр и направлялся к пустому месту рядом с Кезоном. В свои шестьдесят три года драматург из Умбрии считался великим старейшиной римской сцены. Зрители знали его в лицо и стоя приветствовали овациями.
Только галлии не узнали его. Они озадаченно переглянулись, потом тоже встали и неуверенно присоединились к аплодисментам.
Плавт обнял Кезона, затем обменялся приветствиями со Сципионом. Они втроем сели, и рукоплескания постепенно стихли.
– Итак, мой плоскостопый друг, какая сегодня пьеса? – спросил Сципион.
Плавт пожал плечами:
– О, пустячок, который я назвал по имени главного персонажа, остроумного раба. Она называется «Псевдол».
– Пустячок? Это твой шедевр! – заявил Кезон.
– Произнесено с убежденностью, которую следует ожидать от владельца труппы! – Плавт рассмеялся. – Должен признаться, местами диалог искрит, но не так блестяще, как могут сверкать слова в реальной жизни. Я имею в виду, Сципион, тот диалог, который состоялся у тебя с твоим старым недругом Ганнибалом, когда вы встретились лицом к лицу в ходе твоей недавней миссии на Востоке, если верить слухам. А можно верить этим слухам?
Сципион уже рассказал эту анекдотичную историю Кезону, когда они встретились возле театра, но охотно повторил ее снова.
– Это правда. Будучи в Эфесе, я узнал, что Ганнибал тоже случайно там оказался, и договорился встретиться с ним. Наши лазутчики говорят, что он годами странствует по Востоку, предлагая свои услуги любому царю, желающему бросить вызов Риму. Это все из-за того злосчастного обета, который был дан им его отцу: пока Ганнибал дышит, он не перестанет умышлять против могущества Рима. Однако среди владык Востока желающих воевать с нами не находится, и он, при всей его славе, уже превращается чуть ли не в посмешище.
– И о чем вы говорили? – спросил Плавт.
– О том о сем. В какой-то момент я спросил его, кого из полководцев всех времен и народов он считает самым великим.
– Вопрос интересный! – промолвил Плавт. – И что же он ответил?
– «Самый великий – Александр», – ответил Ганнибал. «А кто мог бы занять второе место?» – «Пирр», – сказал он. – «А третье?» – «Я!» – заявил Ганнибал. Что ж, мне ничего не оставалось, как рассмеяться и спросить: «А на каком месте находился бы ты, случись тебе победить меня?» Ганнибал посмотрел мне в глаза и ответил: «В таком случае я бы поставил себя перед Пирром и даже перед Александром – по сути, перед всеми другими военачальниками, когда-либо жившими!»
Плавт хлопнул себя по колену.
– Невероятно! Честное слово, мне ни за что не удалось бы придумать такой диалог или выписать персонаж, подобный Ганнибалу.
– Это карфагенская лесть, разве ты не видишь, – сказал Сципион. – Лукавая, вкрадчивая лесть. Но… все равно я был польщен. – Он вздохнул. – Когда-нибудь, я не сомневаюсь, Ганнибала или убьют, или доведут до самоубийства. Не я, конечно, но тот, кто меня заменит.
Кезон покачал головой:
– Как можно тебя заменить? В Риме нет другого, столь великого человека.
Сципион рассмеялся чуть печально, с горечью:
– Сладкие слова, мой друг. Но, увы, с каждым днем я значу все меньше, и занять то место, которое я занимаю, становится все легче. Я чувствую, как убывает мое влияние. Мир устал от меня, точно так же как устал от Ганнибала. Когда люди слышат его имя, они уже не дрожат, а ухмыляются. Когда они слышат мое имя, они пожимают плечами. Политические противники обложили меня со всех сторон и, словно волки, дожидаются возможности низвергнуть под каким-нибудь нелепым предлогом. Те же самые мелкие душонки, которые хотят убить Ганнибала, рано или поздно спровадят и меня в изгнание, если смогут.
Кезон расстроился.
– Нет! Я тебе не верю. Ты находишься на пике славы и популярности. Тебя избрали принять Черный камень Кибелы. В твою честь строят величественную арку, чтобы она служила вратами на Капитолийский холм. Арка Сципиона Африканского будет стоять вечно как памятник твоей славы.
– Может быть. Монументы долговечны, а люди нет. Что касается славы… – Сципион покачал головой. – Когда мы встретились в первый раз, перед сражением у Замы, Ганнибал сказал кое-что, чего я не забыл: чем большего успеха добивается человек, тем меньше стоит надеяться на постоянство этого успеха. Он имел в виду себя, но его слова справедливы и по отношению ко мне. Поток времени сметет и поглотит нас обоих. Ты хочешь увидеть будущее? Посмотри туда.
Он указал на сидевшего среди зрителей сенатора, мужчину лет сорока, чуть помоложе Сципиона. На его худощавом профиле господствовал похожий на клюв нос. В посадке головы и во взгляде, которым он обводил толпу, тоже было что-то от хищной птицы.
– Моя немезида, Марк Порций Катон, – сказал Сципион. – Так называемый Новый Человек – первый из своей семьи занимающий выборную должность. – Эти слова были произнесены с оттенком пренебрежения. – Но его статус неофита не мешает ему чернить меня при всяком удобном случае и бормотать за моей спиной о том, что надо «закончить войну с Карфагеном». Как будто у нас был хоть какой-то резон нападать на ослабленный морской порт, который лишили главного защитника – флота – и колоний. По словам Катона, заключив после Замы соглашение, я проявил некомпетентность и поступил не в интересах Рима, да и вообще ничего не добился этой долгой войной, поскольку не смог ни обезглавить Ганнибала, ни сжечь дотла Карфаген. Да еще и клевещет на меня лично, заявляя, что я «сделался греком» на том основании, что люблю бани и театр. Вообще-то, зная о категорическом неприятии Катоном всего иностранного, я с удивлением увидел его сегодня среди публики. Что, во имя Аида, он здесь делает?
И тут, словно в ответ на этот вопрос, Катон поднялся со своего места.
– Граждане! – воскликнул он таким мощным и резким голосом, что тут же завладел вниманием всех собравшихся. – Слушайте меня! Граждане, вы хорошо меня знаете. Я Марк Порций Катон. Начал служить Риму в возрасте четырнадцати лет, со внесения моего имени в списки граждан, в ту пору, когда Италию терзал этот мерзавец Ганнибал. С тех пор я всю свою жизнь посвятил избавлению нашего города от всех угроз и сохранению исконно римских устоев. Четыре года назад вы оказали мне честь, избрав консулом и послав в Испанию. В дальнейшем удостоили триумфа за умиротворение тамошнего мятежа. Если после моего отъезда там снова возникнут беспорядки, думаю, что можно с уверенностью сказать, что это вина моего преемника.
Сципион буркнул себе под нос ругательство, ибо именно ему выпало управлять Испанией после Катона.