Преданные сторонники провели Тиберия с Блоссием сквозь толпу, и, когда он взошел на ступени храма, толпа, занимавшая середину площади, разразилась приветственными возгласами, тогда как с ее краев неслись свист и улюлюканье.
Тиберий надеялся, что ему удастся произнести речь, но поднявшийся шум делал это невозможным. Такого накала страстей на избирательном собрании он не помнил. Все собравшиеся пребывали в беспрерывном движении, кричали и жестикулировали. То здесь, то там, особенно по краям площади или вокруг статуй и гробниц, затруднявших движение, вновь завязывались потасовки, грозившие превратить площадку для выборов в поле боя.
Служители, теряя терпение, стучали жезлами о землю, призывая присутствующих прекратить безобразие и распределиться по трибам, но у избирателей, похоже, уже не было возможности внять этим призывам. Да и желания тоже. На площади воцарялся хаос.
Неожиданно толпа раздалась, пропустив побледневшего, встревоженного Флавия Флакка, одного из сторонников Тиберия в сенате.
– Тиберий, я только что с чрезвычайного заседания сената. Все утро твои враги требовали, чтобы консул Сцевола объявил сегодняшнее выборное собрание незаконным…
– Незаконным? Но народ имеет право избирать трибунов…
– Они говорят, что накалившиеся страсти угрожают общественной безопасности – и даже хуже!
– Хуже?
– Твой родич Сципион Назика утверждает, что ты хочешь поднять толпу на бунт и низвергнуть республику, перебить своих противников в сенате и провозгласить себя царем…
– Назика?!
Тиберий сплюнул. Двое родственников, в жилах которых текла кровь Сципиона Африканского, презирали один другого. В сенате не было большего реакционера, чем Назика. В то время как Тиберий стал защитником простого народа, Назика не делал секрета из своего презрения к черни и, даже когда нуждался в голосах, не мог удержаться от высказываний вроде такого: «Я лучше вас знаю, что хорошо для государства». Противники шутили, что это заявление можно было бы сделать его избирательным лозунгом. А однажды, пожимая мозолистую, натруженную руку земледельца, Назика ехидно спросил: «Ты что, на руках ходишь?»
– Но консул Сцевола хороший человек, – заметил Блоссий.
– Так оно и есть, – согласился Флакк. – Он отказался санкционировать отмену выборов, но это не остановило Назику. «Если консул не желает спасти государство, это придется сделать самим гражданам!» – заявил он. Вокруг него собралось множество приспешников, там и сенаторы, и самые отъявленные головорезы, каких только можно себе представить. Все с дубинами.
– Они спланировали это заранее! – промолвил Блоссий.
– Несомненно! – подтвердил Флакк. – И сейчас Назика ведет их сюда с намерением убить тебя, Тиберий! Они считают, что выполняют священный долг. Сенаторы повязали головы красными подбоями своих тог, словно жрецы перед жертвоприношением.
Тиберий похолодел и уставился на ничего не подозревающую толпу.
– Сигнал! – вскликнул Блоссий. – Подай сигнал!
Тиберий воздел руки, и это движение привлекло внимание толпы. Когда все взоры обратились к нему, он указал на свою голову.
Поняв, в чем дело, его сторонники завладели жезлами электоральных служителей и стали ломать их на части и раздавать обломки своим, чтобы использовать их как оружие. Длинные палки могли служить дубинами, а острые щепки заменяли кинжалы. Кроме того, на площади было расставлено множество скамей, которые тоже разобрали по доскам.
Однако находившиеся в толпе противники Тиберия восприняли сигнал совсем по-другому.
– Он указал на свою голову! Все видели – он требует корону! Его приспешники вооружаются, хотят силой захватить Капитолий! Они объявят Тиберия царем!
На площади нарастал хаос, но еще большее смятение произошло у входа на нее, где появился Назика, сопровождаемый сенаторами и головорезами.
На Капитолии началась рукопашная. Шум поднялся такой, что было слышно и на Палатине, и внизу, на Форуме, и даже по ту сторону Тибра.
Несколько человек из сторонников Тиберия предложили ему свое оружие, но он отказался, повернулся спиной к побоищу, лицом к храму Юпитера и воздел руки в молитве.
– Юпитер, величайший из богов, защитник моего деда в сражениях…
Блоссий ухватил его за край тоги и закричал:
– В храм! Беги! Когда они явятся за тобой, взывай к праву священного убежища…
Кто-то ткнул Блоссия палкой в живот, выдавив из него воздух. Философ упал на колени. Множество рук вцепились в тогу Тиберия и сорвали ее.
Оставшийся в одной нижней тунике Тиберий устремился вверх по ступеням храма, но, хромая из-за поврежденного пальца, споткнулся, упал вперед и, прежде чем успел подняться, получил ошеломляющий удар по голове. Ему все же удалось с трудом встать, но пока он, шатаясь, пытался прийти в себя, еще один страшный удар дубины обрушился ему на голову, размозжив череп.
Кровь и ошметки мозга Тиберия брызнули на одежду Блоссия, только успевшего подняться с колен. Он стоял, в ужасе взирая на распростертое на ступенях тело.
– Да это проклятый грек, советник неудавшегося царя! – заорал, узнав его, кто-то из убийц.
– Сбросить его с Тарпейской скалы!
Гогоча и улюлюкая, они схватили Блоссия за руки и за ноги и потащили вниз по ступеням к скале, потрясая дубинками и перепрыгивая через валявшиеся трупы. Достигнув обрыва, они, однако, не швырнули его вниз, а принялись раскачивать над пропастью туда-сюда, чтобы придать инерцию.
– Ну, на счет «три»! Раз… два… три!
Они выпустили его, и он взлетел в воздух.
На краткий миг Блоссий завис, оказавшись вне власти земного притяжения, но оно тут же взяло свое, и его внутренности скрутило от ощущения стремительного падения.
Враги сбросили его прямо в пропасть. Он должен был разбиться у подножия Капитолия, но в этот день со скалы сбросили уже многих, кое-кого просто спихнули, не раскачивая. Некоторые из них ухитрились зацепиться за неровности скальной стены и удержаться. Блоссий на лету ухватился за одежду одного из таких людей и сумел прервать падение, правда ненадолго. Рука его почти сразу же разжалась, и он упал на следующего, ниже по обрыву, человека. Так, цепляясь то за одного, то за другого, прерывая и возобновляя падение (не раз и не два тот несчастный, за кого он хватался, срывался и падал вместе с ним), Блоссий летел вниз, пока, обессиленный и отчаявшийся, не рухнул окончательно.
Но упал он не на твердую землю, а на кучу мертвых тел. Другие тела продолжали падать вокруг него словно град.
* * *Когда спустилась ночь, убийцы собрали мертвые тела, погрузили их на повозки и повезли через Форум Боариум, чтобы утопить в Тибре.
Блоссий постепенно пришел в себя. Сначала ему показалось, будто он погребен заживо, но вскоре он убедился, что вокруг него не земля, а мертвая плоть. Телега раскачивалась и подскакивала на неровностях и выбоинах, заставляя болезненно сотрясаться все тело. Это, конечно, породило бы стоны, будь у него в легких достаточно воздуха, но давление тел не позволяло ему глубоко вздохнуть.
Откуда-то до Блоссия донеслись приглушенные звуки – женский плач и причитание:
– Позвольте мне хотя бы забрать тело! Отдайте тело моего мужа!
Грубый мужской голос велел женщине убираться.
Повозка остановилась. Мир начал крениться. Масса плоти вокруг него сдвинулась, сползая вниз, и увлекла его вместе с собой. А потом он оказался в воде, и это окончательно привело его в сознание. Отчаянно работая руками, Блоссий вынырнул на поверхность и наконец набрал полную грудь воздуха.
Темное небо над головой было усыпано звездами, а поверхность воды запомнилась уносимыми течением телами. Даже в столь ужасном состоянии Блоссий каким-то образом сообразил, в какой стороне находится противоположный берег, и поплыл туда, то и дело натыкаясь на плывущие тела. Какой-то мертвец с проломленным черепом, столкнувшись с ним, чуть не обхватил его руками. Он в ужасе отпрянул и вгляделся в лицо убитого: то был Тиберий.
Блоссий импульсивно потянулся к телу, но его уже уносило течением – туловище вращалось, руки и ноги безжизненно болтались.
Обессиленный, раздавленный ужасом и скорбью, он выполз на речной берег и лишился чувств.
* * *– Ты только представь себе, матушка, что было бы, последуй я твоему совету и свяжи свою судьбу с судьбой Тиберия! – Луций Пинарий нервно расхаживал по саду. – Так что теперь ты должна последовать моему совету и убрать этого опасного безумца из нашего дома!
Он указал на Блоссия, сидевшего раздетым по пояс и терпеливо позволявшего Менении обрабатывать бальзамами и перевязывать его многочисленные раны. С момента его встречи со смертью прошло три дня, но он еще не оправился.
Резня на Капитолии заставила содрогнуться весь город. Было убито не менее трехсот граждан. Никто из живущих не помнил ничего подобного. Впервые после падения Тарквиния и первых лет еще не устоявшейся республики политическое противоборство вылилось в массовое кровопролитие: римляне убивали римлян. Бесцеремонное осквернение тел погибших было воспринято как оскорбление даже многими противниками Тиберия и породило широкое негодование. Однако погубившая Тиберия сенаторская фракция во главе со Сципионом Назикой ни в чем не раскаивалась. Взяв верх, эти люди принялись хватать и казнить без суда всех, кого находили причастным к так называемому мятежу Гракха. Причем количество таковых все время увеличивалось: арестованные под пыткой называли новые имена. Городом правили слухи и паника. Лодки нескончаемым потоком увозили людей вниз по Тибру в Остию, где они надеялись найти корабль, чтобы покинуть Италию и удалиться в изгнание.
Блоссий вздрогнул, когда Менения наложила едкую мазь на рану на его плече, а затем поцеловал женщину.
– Твой сын прав, – сказал он. – Я спасся во время бойни на Капитолии, и до сих пор головорезы Назики не разыскали меня. Но скоро они за мной явятся.
И тут раздался стук в дверь. Блоссий напрягся, потом встал и набросил тунику. Небольшой отряд вооруженных ликторов прошел в сад. Их командир, лишь скользнув взглядом по Луцию и его матери, воззрился на Блоссия:
– Вот ты где, философ. Мы поначалу искали тебя в доме несостоявшегося царя. Разве твой официальный адрес в Риме не там, где ты обхаживал дочь Сципиона Африканского? Неужто ты и вправду рассчитывал укрыться от нас здесь? Ну что ж, видать, у философов принято так устраивать жизнь: перебираться из дома одной римской вдовы в дом другой, попивать их винцо и валяться в их постелях.
Луций рванулся было в гневе вперед, но ликтор поднял дубинку, и он отступил. Зато его мать оказалась не столь робкой: захватив целую пригоршню едкого снадобья, она мазнула им ликтору по лицу: тот заорал, выронил дубинку и принялся оттирать глаза.
– Сука! – кричал он. – Не будь ты женщина, это могли бы счесть попыткой мятежа, а тебя раздеть и выпороть.
Моргая и кривясь, он подобрал свою дубину и вдруг изо всех сил ткнул ею Блоссия в живот. Философ, вскрикнув от боли, согнулся пополам. Еще двое ликторов грубо заломили ему руки и вытолкали из сада.
Менения закрыла лицо и зарыдала.
– Стоит ли так убиваться из-за этого старого болтуна? – глумливо промолвил ликтор. – Вряд ли он так уж хорош в постели, а вот ты, я гляжу, вовсе еще недурная кобылка. Такую пристало объезжать крепкому, молодому римскому мужчине.
Ликтор покосился на Луция, поскольку оскорбление предназначалось не столько его матери, сколько ему. Луций сжал кулаки и опустил голову, сгорая от ярости и стыда.
Как только ликторы ушли, Менения схватила сына за руку.
– Иди за ними! – воскликнула она. – Помоги Блоссию чем сможешь!
– Матушка, я ничего не могу для него сделать.
– Тогда по крайней мере проследи, куда они его отведут и что с ним сделают. Я не вынесу, если он просто исчезнет и мне даже не будет известно, что с ним случилось. Пожалуйста, Луций, умоляю тебя!
Не в силах выносить ее рыдания, Луций выбежал из дома и с бьющимся сердцем на безопасном расстоянии последовал за ликторами, которые заходили в каждый дом на Палатине и выводили все новых и новых арестованных. Их связывали одного с другим и всех вместе гнали по извилистым улочкам в сторону Форума.
Следуя за ними, он увидел нечто, более соответствующее ночному кошмару, а не Форуму при свете дня. На глазах у хорошо одетых мужчин, иные из которых были сенаторами, ликторы запихнули оборванных, окровавленных людей в деревянный короб, куда они едва могли поместиться, а прежде чем закрыть крышку, опрокинули туда сосуд с извивающимися змеями. Даже заглушенные досками, крики несчастных разносились по всему Форуму. Зеваки стучали по коробу палками и хохотали.
Арестованных между тем потащили к поставленной под открытым небом судебной трибуне. Луций пристроился в задних рядах зрителей, стараясь не привлекать к себе внимания. Судьи на возвышении во главе со Сципионом Назикой повели допрос. Первым перед ними предстал Блоссий.
– Ты Блоссий из Кум, философ-стоик? – спросил Назика.
– Ты знаешь, кто я.
– Отвечай на вопросы. Граждан Рима у нас допрашивают по одним правилам, иностранцев по другим. Ты Блоссий из Кум?
– Да. Ты называешь меня иностранцем, но я рожден в Италии.
– Италия еще не Рим.
– Тем не менее я знатный уроженец Кампании.
Назика поднял бровь:
– Да, трибунал осведомлен о деяниях твоих благородных предков, тех Блоссиев, которые предали Рим и побуждали жителей Кампании встать на сторону Ганнибала.
Блоссий вздохнул:
– Это было очень давно.
– Возможно. Ты прибыл из Кум, не так ли?
– Да.
– Как я сказал, Италия – это не Рим, но Кумы едва ли можно считать частью Италии. Там говорят по-гречески и практикуют греческие пороки. Оттуда греческих философов посылают распространять упадочнические греческие идеи сюда, в Рим.
– Когда Тиберий Гракх был мальчиком, я учил его добродетели и доблести, а не порокам. Когда он возмужал, помогал ему советом и наставлением…
– Трибунал не интересуют эти твои занятия. Мы расследуем не пустые химеры воображения, а реальный мятеж. И особенно желаем услышать, что тебе известно о деятельности несостоявшегося царя Тиберия Гракха и о его недавней попытке государственного переворота.
– Это абсурд! Не было такой попытки!
– Присутствовал ли ты при встрече Тиберия Гракха с послом Пергама, когда тот доставил завещание последнего царя Аттала?
– Да.
– И ты видел, как Тиберий Гракх принял из рук посла пурпурный плащ и царский венец?
– Да. Но…
– Надевал ли Гракх этот венец на голову?
– Может быть… только на мгновение, в шутку!
– Составил ли ты, по указанию Тиберия Гракха, смету расходования сокровищ, завещанных царем Атталом Риму?
– Смета была сугубо предположительная, зависящая от…
– Как я понимаю, Блоссий, ты просто не способен отвечать «да» или «нет». До чего же вы, философы, любите слушать собственные разглагольствования. Возможно, чтобы ускорить получение показаний, мне придется приказать отрезать тебе язык. Будешь отвечать, топая ногой по земле: один раз – «да», два раза – «нет».
Блоссий побледнел. Зеваки покатились со смеху. Стоявший среди них Луций съежился, более всего желая оказаться невидимым.
По ходу допроса стало очевидно, что Назика стремится не столько уличить в чем-либо самого Блоссия, сколько использовать его показания для оправдания собственных действий, направленных против Тиберия. При этом он требовал, чтобы на все вопросы Блоссий отвечал однозначно – «да» или «нет».
– Как я понял из твоих ответов, трибунал должен прийти к заключению, что все преступления против римского государства, к которым ты причастен, были совершены по прямому указанию Тиберия Гракха. Это верно?
Блоссий вздохнул:
– Ну как можно ответить на такой вопрос?
– Хорошо, я сформулирую его иначе. Всякое действие, предпринимавшееся тобою в отношении римского государства, осуществлялось с ведома, одобрения и по указанию Тиберия Гракха. Да или нет?
– Да.
– Очень хорошо. Последний вопрос: если бы Тиберий Гракх приказал тебе поджечь Капитолий, ты сделал бы это?
– Это безумие! Тиберий никогда бы не…
– Отвечай на вопрос.
Блоссий заскрипел зубами:
– Предложи Тиберий что-то подобное, это было бы правильно, ибо он никогда не приказывал того, что не соответствовало бы высшим интересам народа!
Назика откинулся назад и скрестил руки на груди, демонстрируя отвращение к услышанному.
– Итак, все мы слышали сказанное этим философом и могли убедиться в том, насколько извращенные и вредоносные идеи он исповедует! У меня больше вопросов нет. Есть ли среди присутствующих кто-либо, желающий высказаться в пользу обвиняемого?
Он обвел взглядом зрителей. Луций опустил глаза, прячась в толпе.
Судьи на помосте кратко посовещались, после чего председательствующий встал и, обращаясь к зрителям, возгласил:
– Настоящий суд объявляет, что Блоссий из Кум дал свободные и правдивые показания, касающиеся недавней попытки мятежа, осуществленной Тиберием Гракхом. Далее суд объявляет, что названный Блоссий своими словами изобличил себя как распространителя вредоносных идей, совращавших с пути истинного всех, когда-либо бывших его учениками. Римский гражданин на его месте подлежал бы смертной казни за государственную измену, но, поскольку подсудимый иностранец, он приговаривается к изгнанию из Рима на вечные времена. Здесь, перед трибуналом, Блоссий освобождается из-под стражи, с обязательством покинуть Рим до рассвета – в противном случае он будет казнен на месте. Приведите следующего обвиняемого!
* * *– Ни одного вопроса относительно моих верований! Ни единого обвинения, хоть как-то касающегося стоицизма или ценностей, которые я прививал Тиберию! Какая невежественная самонадеянность! Оказывается я, Блоссий Кумский, слишком незначителен, чтобы кто-то обеспокоился моей казнью! – негодовал Блоссий.
В доме Корнелии паковались его пожитки, а сюда, к Менении, он заглянул, чтобы попрощаться.
– Я бы отправилась с тобой. Здесь меня ничто не держит, – промолвила Менения безжизненным голосом.
Ужас, пережитый при его аресте, облегчение, вызванное его освобождением, и печальное известие о его ссылке – все это надломило ее.
– Чепуха! – возразил Блоссий. – Здесь твой сын. Разве мы не пришли к заключению, что главное предназначение женщины – быть матерью?
– Это Корнелия пришла к такому заключению, а не я.
– Кстати, теперь Корнелия нуждается в твоей дружбе больше, чем когда-либо. Потеря Тиберия опустошила ее.