Внук взял у деда тяжелый серебряный кружок и стал рассматривать его с большим интересом.
– О, дедушка, это Виктория, победа. Она изображена в профиль, с обнаженной грудью, за спиной у нее крылья, в руках венец. Но кое-что мне непонятно… Вот это что такое?
– Пальмовая ветвь, – пояснил Луций. – По берегам Нила пальм сколько угодно, они растут там сами собой.
Мальчик перевернул монету.
– А кто этот малый с ниспадающей бородой?
– Не кто иной, как царь богов Юпитер.
– Но у него бараньи рога!
– Это Юпитер Амон, то его воплощение, которое чтут в Египте. Александрийцы, говорящие по-гречески, называют его Зевс-Амон. Культ Зевса-Амона установил Александр Великий, а распространил его военачальник Птолемей, унаследовавший Египет. Тот самый Птолемей, который основал династию, правившую в Египте почти три столетия и закончившуюся на Клеопатре.
– И… она не была блудницей?
Мальчик пребывал в сомнениях.
– Ее враги в Риме называли царицу так при жизни, а уж сейчас, по прошествии столь долгого времени после ее смерти, в это, кажется, поверили все. Но Цезарь о ней так не думал. И Антоний тоже. Клеопатра считала себя воплощением богини Исиды. Женщина куда серьезнее относится к плотским связям, если верит, что их последствием может стать появление из ее утробы бога или богини.
– Но как бы то ни было, она лишилась всего. Пала сама и увлекла с собой Антония, верно?
Луций кивнул:
– Антоний с Клеопатрой собрали огромный флот и отправились в Грецию, чтобы дать бой императору. Я остался в Сирене, в ожидании новостей. Морское сражение состоялось у мыса Акций и закончилось победой императорского флота, которым командовал Марк Агриппа. С этим поражением для Антония и Клеопатры все было кончено, и все это понимали. Антоний послал мне отчаянное письмо, сообщая о намерении явиться в Сирену за моими войсками.
– Ну и что было дальше?
Лицо Луция помрачнело.
– Я убил его посланцев, а Антонию сообщил, что в Сирене его не примут. Видишь ли, я наконец прислушался к голосу рассудка. Для меня было очевидно, что боги на стороне императора и всегда были на его стороне. После столь явного знамения только нечестивец и богохульник может продолжать противиться богам.
Мальчик кивнул, словно понимая назидательный смысл этой истории и признавая, что его дед поступил разумно. А вот взгляд Луция оставался мрачным.
– Антоний и Клеопатра отступили в Александрию дожидаться конца. Ходили толки, будто те последние месяцы они провели, предаваясь всем, даже самым немыслимым, наслаждениям и порокам. Возможно, что эти слухи не более чем добавление ко всему злословию, но, на мой взгляд, в этом может содержаться и толика правды. Эта чета и впрямь имела склонность к разгульным пиршествам, мне ли не знать! Кроме того, Клеопатру обвиняли и в том, что она испытывала на рабах действие различных ядов, желая узнать, от какого из них смерть наименее мучительна. Так или иначе, когда император вторгся в Египет и последняя надежда была потеряна, Антоний бросился на свой меч. Но Клеопатра…
– Ну, дедушка! Что случилось с Клеопатрой? Ты был в Александрии, когда…
– Да, я был там. Император Октавий настоял, чтобы я сопровождал его. Он хотел доставить Клеопатру в Рим, чтобы она стала украшением его триумфа. Но у царицы были другие планы.
Много ли может он рассказать внуку? Уж во всяком случае, не все. Всего не расскажешь никому.
* * *Антоний был мертв, воинство Клеопатры развеялось, как дым на ветру. Занятый войсками Октавия город Александрия затаил дыхание. Царица оставалась на территории дворца, укрывшись вместе с двумя служанками в особой камере, в которую можно было попасть лишь по веревке, пропущенной через люк внизу. Бежать она не могла, но и захватить ее в плен было невозможно.
Вызванный Октавием Луций предстал перед ним на террасе, откуда открывался великолепный вид на море и знаменитый маяк. Император отмахнулся от приветствия и сразу перешел к делу.
– Родич, ты был тесно связан с царицей. Она тебя знает и доверяет тебе.
– Больше не доверяет. Я предал ее.
– Даже при этом у тебя больше шансов уговорить ее покинуть это убежище, чем у меня. Клеопатра нужна мне живой, а не мертвой. Отправляйся к ней. Разговори ее – говори об Антонии, о добрых старых днях, о чем хочешь. Постарайся взволновать ее, растрогать. А когда вернешь ее доверие, скажи все, что хочешь, лишь бы уговорить ее сдаться мне. Обещай, что я буду обращаться с ней со всем почтением, подобающим ее сану и происхождению. Она должна будет появиться в моей процессии, но я ничем не позволю себе унизить ее достоинство.
– Это правда?
Октавий рассмеялся:
– Конечно нет. Я намерен увидеть ее полностью сломленной и униженной до того, как она умрет. Рим не признает ничего меньшего, чем полное уничтожение египетской блудницы. Ее будут насиловать, избивать, держать в цепях, морить голодом и пытать. Когда люди увидят ее нагой, ползущей следом за моей колесницей, они будут удивляться тому, как этой жалкой твари удалось совратить такого великого мужа, как Антоний. А затем она будет удушена в Туллиануме, но не раньше чем увидит, как мальчишку Цезариона убьют на ее глазах.
– Но ему только четырнадцать.
– Да, и пятнадцать уже не исполнится.
Выбора у Луция не было. Не оставалось ничего, кроме как согласиться стать посланцем Октавия.
Через люк, шепотом, он переговорил со служанками царицы Гермионой и Ирас. Клеопатра согласилась увидеться с ним на следующий день, но только если он явится один и никаких других римлян не будет.
Луций прибыл точно в назначенное время и доставил царице подарок. Она очень просила прислать ей смокв, и корзина, поднятая на веревке в люк, была полна сочных, свежих плодов, уложенных на подстилку из фиговых листьев. Ирас приняла корзину. Спустя мгновение Гермиона снова сбросила веревку, и Луций смог подняться в камеру.
Он ожидал увидеть трех женщин, запертых в жалкой, тесной темнице, но помещение выглядело великолепно. Маленькие отверстия под потолком пропускали внутрь солнечные лучи. Над полом из черного мрамора вздымались колонны из красного гранита, а стены покрывала яркая роспись. Клеопатра восседала на троне, выполненном в виде грифа с распростертыми крыльями и отделанном серебром, золотом и лазуритом. Чело ее венчала диадема в виде золотой кобры с поднятой головой, платье было усыпано драгоценными камнями. Ирас сидела у ее ног с корзиной смокв.
– Ты не изменила своего решения, твое величество? – спросил Луций.
– Уже слишком поздно, – ответила Клеопатра. В одной руке она держала смокву.
На ее запястье были видны две точки – след укуса змеи, которую Луций сам получил от одного из остававшихся на свободе людей царицы и передал ей, спрятав в корзине с фруктами.
– Встретившись с Антонием на Елисейских полях, я непременно расскажу ему о той милости, которую ты мне оказал.
Веки ее дрогнули и опустились, голова свесилась набок. Смоква выпала из разжавшихся пальцев.
Глаза Луция наполнились слезами.
– Это был достойный конец? Такой, какого заслуживала ваша госпожа? – требовательно спросил он служанок.
Ирас не ответила, ибо уже последовала за своей царицей в царство мертвых. Гермиона, в которой еще теплилась искра жизни, использовала уходящие силы, чтобы поправить на голове Клеопатры венец – царица и в смерти осталась царицей.
– То была достойная смерть, – выдохнула она. – Такая, какая подобает последней наследнице фараонов.
Луций не сдержал рыданий, однако это продолжалось недолго. Усилием воли он подавил плач, утер слезы и отправился к Октавию, чтобы сообщить ему печальную новость.
– Царица умерла от укуса змеи, – ответил Луций внуку, не вдаваясь в детали. – Император хотел, чтобы она стала одним из трофеев его триумфальных подвигов, но Клеопатра лишила его этой радости.
– Говорят, что и без нее то был величайший триумф всех времен, – заметил мальчик.
– Так оно и было. Пышный триумф, грандиозный. В тот день мой родич Гай, который был рожден Октавием, но стал Цезарем, принял еще и имя Август, дабы обозначить свое восхождение к божественному статусу. Весь мир должен был увидеть, что император достоин поклонения – не как царь, но как земной бог.
Луций окинул статую Клеопатры долгим взглядом, а потом взял внука за руку и повел дальше.
Когда они выходили их храма Венеры, по площади прокатилась волна возбуждения.
– Император! – раздавались возгласы. – Император!
Появились носилки, богато изукрашенные пурпуром и золотом и окруженные целой армией сопровождающих. Толпа раздалась в благоговейном трепете, созерцая откинувшегося на пурпурные подушки Августа. Для Луция, несмотря на двойной подбородок, морщины и другие признаки возраста, Октавий оставался тем дерзким, зеленым юнцом, который бесстрашно заявил свои притязания на наследие Цезаря и, подобно урагану, устремился к величию, сметая на пути все преграды и никогда не озираясь назад.
Луций окинул статую Клеопатры долгим взглядом, а потом взял внука за руку и повел дальше.
Когда они выходили их храма Венеры, по площади прокатилась волна возбуждения.
– Император! – раздавались возгласы. – Император!
Появились носилки, богато изукрашенные пурпуром и золотом и окруженные целой армией сопровождающих. Толпа раздалась в благоговейном трепете, созерцая откинувшегося на пурпурные подушки Августа. Для Луция, несмотря на двойной подбородок, морщины и другие признаки возраста, Октавий оставался тем дерзким, зеленым юнцом, который бесстрашно заявил свои притязания на наследие Цезаря и, подобно урагану, устремился к величию, сметая на пути все преграды и никогда не озираясь назад.
Боги капризны, пути их неисповедимы. Способы, которыми они добиваются своего, могут быть темны, невнятны, могут даже сводить с ума. Однако при всем этом человечество неуклонно движется по пути прогресса. После многих мучительных конвульсий мир наконец обрел спокойствие и стабильность, близкие к совершенству: единая империя, расширяясь и укрепляясь, управляется одним императором из единственной столицы – города Рима.
Такие люди, как Ромул, Александр или Цезарь, могли, возникнув как будто ниоткуда, изменять вокруг себя все. Если люди могли стать богами, значит все возможно. Но не могли ли в таком случае древние боги уподобиться людям и прекратить существовать? Кто знает, может быть, в это самое мгновение где-нибудь на задворках империи, в самом никчемном месте, рождается человек или зарождается движение, которому суждено снова изменить судьбу мира?
Не исключено, что и сам Юпитер может быть низвергнут и заменен другим небесным царем! Не только единая империя и единый император, но и единый для всех бог – разве такой мир не воплотит в себе истинное совершенство?
Луций, однако, отогнал эти богохульные мысли и вместо того сосредоточился на земном, вполне реальном великолепии удалявшейся процессии Цезаря Августа, императора Рима, величайшего из людей, когда-либо живших, и тех, кто когда-либо будет жить на земле.
При этом он чуть не забыл о самом главном на сегодняшний день. А вспомнив, полез за пазуху тоги и снял с шеи подвеску на цепочке.
– Это тебе, внук. Вообще-то, я хотел дождаться того дня, когда ты наденешь тогу, но, сдается мне, ты к этому уже готов.
– А что это, дедушка?
Мальчик посмотрел на амулет в своей руке.
– Его происхождение неясно, я даже точно не знаю, какого бога символизирует этот знак. Однако, когда я получил его, мне было сказано, что этот талисман очень древний, древней самого Рима. Он передается в нашей фамилии из поколения в поколение со времен, предшествовавших даже воцарению Ромула.
Юный Луций с любопытством смотрел на странный предмет, пытаясь сообразить, символом какого древнего бога могла служить эта вещица. За прошедшие столетия носившийся на шеях столь многих владельцев амулет истерся настолько, что угадать в нем крылатый фаллос было бы весьма затруднительно. На первый взгляд мальчику показалось, что это просто крест, не слишком отличающийся по форме от тех, на которых римляне распинают преступников.
– Как в свое время его вручили мне, – молвил дед, – так теперь я передаю его тебе, своему тезке. И ты со временем должен будешь сделать то же самое: передать реликвию представителю следующего поколения.
Мальчик бросил еще один взгляд на подвеску и торжественно, обеими руками, надел цепочку на шею.
Примечания автора
Возникновение и ранняя стадия становления Рима в настоящее время представляют собой одну из самых волнующих областей мировой истории. Хотя в ХХ веке было принято считать сведения, лежавшие в основе древних источников, вымыслом, новейшие археологические находки заставили по-новому взглянуть на истории, доселе отметавшиеся специалистами как легендарные. Вот почему эту книгу предваряет эпиграф, взятый из сочинения Александра Грандацци «Основание Рима: миф и история»: «Легенда настолько же исторична, насколько легендарна история».
Свою работу над романом «Рим» я начал с того, что несколько раз перечел труд Т. Дж. Корнелла «Начало Рима: Италия от 100 г. до Р. Х. до Пунических войн (с 1000 г. по 264 г. до Р. Х.)» (Роутледж, 1995). Если хотите познакомиться со всеми заслуживающими внимания источниками по данному вопросу, а заодно и с современным состоянием истории Древнего Рима, обязательно прочтите это фундаментальное исследование.
На первых же его страницах я был сражен утверждением автора о том, что «в истории всегда присутствует элемент вымысла», и тем наблюдением, что античные историки, в отличие от их современных коллег, открыто практиковали подходы и приемы, роднящие их писания с современной исторической романистикой. Как замечает Корнелл, в историческом романе «и в историографии, предшествовавшей современной… автору позволяется, основываясь на собственном воображении, реконструировать чувства, стремления и побуждения личностей и групп, дабы это помогло сотворить правдоподобные сцены – батальные, уличные, постельные, – и даже вкладывать собственные слова в уста исторических персонажей, словно это герои драмы». В античности эта концепция не подвергалась сомнению, ибо сама история рассматривалась не как наука, а как нечто, более сопряженное с искусством риторики.
Р. М. Огилви (чье высказывание Бетти Рэйдис приводит в предисловии к «Война с Ганнибалом» Тита Ливия) прямо называет великого римского историка писателем: «Как романист, Ливий подчинял историческую точность интересам образа и сюжета. Он давал волю воображению и вымыслу, чтобы представить читателю живую, волнующую картину». При этом, как иронически замечает Рэйдис, «Ливий, по крайней мере, никогда не опускался до того, чтобы создавать атмосферу повествования, используя как источник путеводитель по местным достопримечательностям. Такие писавшие о Флоренции и Помпеях авторы, как Дж. Элиот и лорд Литтон, делали это. Но мертвые камни не отличаются красноречием. Вместо этого история сводит описательную часть к минимуму и старается воссоздать дух Рима путем проникновения в чувства людей того времени…».
Титус Ливиус, в наше время известный как Тит Ливий, жил в период правления Августа. Его фундаментальный труд «Ab Urbe Condita» («От основания города») является для нас основным источником сведений о первых семи веках истории Рима – от его мифического основания до превращения в средиземноморскую империю. При этом по легкости и приятности чтения Ливий вполне сопоставим с Толкином, Толстым или Гиббоном. Иными словами, его книги относятся к числу самых интересных и захватывающих, какие можно прочитать в жизни.
К другим античным источникам по ранней истории Рима относятся «Жизнеописания» Плутарха, «Республика» Цицерона, «География» Страбона, работы Дионисия Галикарнасского, Диодора Сицилийского, Кассия Диона и Полибия, а также пьесы Плавта и «Анналы» Овидия – малоизвестное сочинение великого римского поэта, содержащее немало очаровательных подробностей, касающихся практики и происхождения многих римских обычаев и религиозных обрядов. Сведения по истории поздней республики можно почерпнуть у Аппиана, а также у Светония – в его жизнеописании Юлия Цезаря.
Из трудов современных авторов меня особенно воодушевили книга «Основание Рима» Аугусто Фраскетти (Эдинбург, 2005), впервые опубликованная в Италии в 2002 г.; «Рем: римский миф» Т. П. Вайсмана (Кембридж, 1995); «Возвышение Рима до 254 г. до Р. Х.) Жака Юргона (изд-во Калифорнийского университета, 1973); «Пунические войны 264–146 гг. до Р. Х.» Найджела Бэйджнела (Оспрей, 2002) и «Кинжалы на Форуме: Революционная деятельность и жестокая смерть братьев Гракх» Кейта Ричардсона (Кассель, 1976).
Кроме того, меня весьма вдохновила книга Томаса Бабингтона Маколея «Баллады Древнего Рима» – произведенная в XIX веке образная «реконструкция» римских баллад, трагедия Шекспира «Кориолан» и его же длинная повествовательная поэма «Обесчещенная Лукреция».
Такие труды, как «Словарь греческих и римских древностей» Уильяма Смита (мне посчастливилось владеть изданием 1869 г.), его же трехтомный «Греко-римский биографический и мифологический словарь» и «Топографический словарь Древнего Рима» Сэмьюеля Бола Плэтера (я работал с изданием 1928 г.), были моими каждодневными помощниками. К ним я обращался чаще всего, хотя прибегал и к помощи многих других словарей и справочников. Ценную информацию мне удалось почерпнуть с сайта «Lacus Curtius», принадлежащего Биллу Тайеру. В процессе написания романа «Рим» я посещал его так часто, что сбился со счета. Ну а чтобы взять домой для работы не электронную версию, а настоящую книгу, я посещал библиотеки Калифорнийского университета в Беркли.
Читателям, желающим получить сведения о точном месторасположении памятников и достопримечательностей, советую обратиться к книге «Картография Рима эпохи Августа», изданной в серии приложений к «Журналу римской археологии» в 2002 г. и подготовленной коллективом исследователей из Пенсильванского университета. Книга снабжена крупномасштабными картами, представляющими собой плод колоссальных скрупулезных исследований. Любопытства ради рекомендую также взглянуть на карту «Roma Arcaica», созданную сотрудниками Музея римской цивилизации и доступную в издании Американской классической лиги. Это не что иное, как вид на Рим времен ранней республики, каким он выглядел с высоты птичьего полета.