Она не знала, как его назвать. Она просто поняла вдруг, что ужас одиночества, ужас полной своей беспомощности, тот ужас, который она испытала, сидя в съехавшей на обочину машине, – он закончился. Не было в облике людей, которые ее теперь окружали, ничего такого, что могло бы ее успокоить, ничто не свидетельствовало, что они в состоянии принять роды, но уверенность в том, что смерть не поглотит ее, наполнила Риту физически, вытесняя даже боль.
Только отчасти вытесняя, впрочем. Роды начались, и ничего подобного этой боли Рита не испытывала никогда. Ее разрывало изнутри, она знала, что сейчас, вот сейчас, через минуту, лопнет, как перекачанный футбольный мяч, и все внутренности вылетят из нее, и она все-таки умрет, потому что невозможно выжить после того, как это случится.
– Все, хватит орать, тужься давай! – слышала она. – Теперь посильнее, голова уже вышла. Тужься, говорю, выталкивай его! Задушишь ребенка же! Вот так, правильно…
Рита не понимала, правильно или неправильно выталкивает из себя ребенка – она лишь выполняла то, что приказывал ей хриплый голос, и только все сильнее сжимала руку человека, которому этот голос принадлежал.
– Держи его, Саня! – услышала она. – Готово – родила!
И боль прекратилась. То есть, может быть, она прекратилась раньше, чем прозвучали эти слова, может, и не прекратилась совсем, а просто уменьшилась, но Рита почувствовала, что боли нет, а вместо нее… То, чем сменилось боль, было больше ее тела, разума, сердца – больше всего, что она до сих пор знала в жизни. Ничего она, оказывается, не знала в своей жизни, самоуверенная дура!
– Господи… – задыхаясь от восторга – нет-нет, это слишком маленькое, слишком приблизительное слово! – всхлипнула она. – Что же это?..
– Почему – что? Девчонку родила, – сказал человек, стоящий у ее изголовья. – Эх, лучше б парня! С вами вон горе одно.
И в ту же секунду, как он это сказал, Рита услышала слабенький скрип. Именно скрип, но не дверей, не снега, а человеческого голоса.
– Это она?! – Рита приподнялась на локтях. – Где она?!
– Погоди, не дергайся, – сказал ее краснолицый акушер. – Сейчас пуповину перережем. Да не трясись ты, Санек! – добавил он, обращаясь уже не к ней, а к тому парнишке, которого Рита увидела первым. Он стоял теперь прямо перед ней, держа в руке ножницы, и вид у него в самом деле был бледный. – Ничего страшного, сам же видишь. Природа, она свое возьмет, главное, не мешать. Режь давай.
– Может, лучше ты, Николай Василич? – жалобно проговорил Санек.
– Не, давай сам, – возразил Николай Василич. – Я-то два раза уже роды принимал, вот так точно, на посту. И ты учись. Мало ли, как жизнь сложится.
– Это что у вас тут творится? – услышала Рита.
И сразу же комнатка наполнилась запахом лекарств, звяканьем инструментов и голосом высокой сердитой женщины в форме «Скорой».
– Руки хоть простерилизовали? – спросила она, подходя к Рите. И скомандовала Саньку: – Ножницы убери. И всё, всё – давайте все отсюда. Мы теперь сами.
Странно, но именно с появлением врача Риту охватила паника.
– Он недоношенный! – со слезами воскликнула она. – Она… девочка… Она на седьмом месяце… Я раньше времени…
– Да вижу, мамаша, вижу, – сказала врач.
– Что видите? – холодея, проговорила Рита.
Прошедший было ужас охватил ее снова. А вдруг ребенок уже умер?!
– Все в порядке. – Врач перерезала пуповину и быстро завернула тихо поскрипывающего ребенка во что-то белое, извлеченное из медицинского чемодана. – Жива твоя девочка, и здоровая будет. В рубашке родилась.
– Она?
– Ты. Могла бы прямо на шоссе родить. А так – повезло тебе. Бога благодари. И милицию. Полицию, то есть.
И все время, пока эта суровая врачиха возилась с нею, пока несли ее на носилках в «Скорую», накрыв одеялом чуть не с головой, и рядом несли сверток с девочкой, Рита, всхлипывая, благодарила всех, кто дал ей испытать страх, отчаяние, боль – и небывалое, невозможное, но теперь уже неотменимое счастье.
Глава 3
Может, и хорошо, что девочку отдали домой только через два месяца.
Во-первых, месяц Рита сама провела в больнице: выяснилось, что экстремальные роды прошли для нее не так уж благополучно, чуть сепсис не начался.
Во-вторых, за тот месяц, когда ее из больницы уже выписали, а ребенка еще нет, Рита успела к нему привыкнуть. Она даже не заметила, когда же сморщенное, красное, неподвижно лежащее в кювезе существо, один вид которого повергал ее в отчаяние, округлилось, посветлело, как-то разгладилось и превратилось в настоящего младенчика, даже именно в девочку – волосики длинные и светлые, ресницы темные, губки бантиком. Глаза только непонятного цвета, ну так они и у Риты такие же.
А в-третьих, ребенка выдали ей как-то обыденно и отдельно, не пришлось наблюдать толпу обалдевших от счастья отцов и прочих родственников и испытывать неловкость оттого, что ее никто не встречает. Впрочем, может, Рита и в любом случае не испытала бы никакой неловкости, не тот у нее был характер.
Но – вот именно что был. Рождение девочки переменило его гораздо сильнее, чем беременность, во время которой Рита и так уже удивлялась происходившим в ней переменам. Теперь же ей казалось, что в ней переменилось все, снаружи и внутри, и оттуда, изнутри себя, она смотрит на внешнюю жизнь совсем другими глазами.
Она отвернула кружевной угол конверта. Девочка спала. Ее кормили смесями, потому что молоко у Риты иссякло, едва появившись. Может, от обильного искусственного питания она и набрала вес так быстро. Носик едва виднелся между круглых щечек, и во сне девочка явно видела еду, очень уж выразительно причмокивала. Потом она улыбнулась во весь рот. Рита засмеялась. На одном из мамашечьих форумов она прочитала, что такая младенческая улыбка называется желудочной. Но от этого она не выглядела менее трогательно.
В общем, ничего важнее и лучше девочки в ее жизни нет и не будет, это понятно.
Рита поскорее опустила угол конверта и вышла на улицу. И вот, кстати, хорошо еще, что стоит не январь, а март. Пусть он холодный и сырой, но весенним днем везти домой своего ребенка как-то веселее: кажется, что твоя жизнь скоро расцветет вместе с общей весенней жизнью.
Рита собиралась везти девочку из роддома самостоятельно, но в последний момент испугалась и позвонила Леве. Он и дал «Мерседес» со своим водителем, уверив Риту, что более опытный возит только президента, да и то не факт.
– Поздравляю.
Голос водителя звучал с вежливым безразличием. Но ей восторги от него нужны, что ли? Едет аккуратно, этого вполне достаточно.
И то, что квартира встречает полной тишиной – а чем еще она могла бы встретить? – в общем-то, хорошо: хоть многие и говорили, что шум не мешает младенцам спать, Рита не была в этом уверена.
Она положила девочку на свою кровать, развернула конверт, сняла с нее шапочку. Та даже не шевельнулась.
«Может, разбудить? – подумала Рита. – Ей же есть пора».
Но будить ребенка показалось ей глупым, да и жалко было. Она даже не стала заглядывать на мамашечий форум, чтобы спросить, надо ли это делать. Вообще, она с первых же минут после того как девочка оказалась дома, поняла, что каким-то непонятным образом знает, что надо делать, а что нет. И это неожиданное и точное знание тоже было частью произошедших с нею перемен.
Рита вышла из спальни и сразу услышала, что во входную дверь стучат. Это удивило и насторожило: почему не звонят, кто это вообще? Она на цыпочках вышла в прихожую, посмотрела в глазок… И сразу распахнула дверь, и сразу квартира наполнилась многоголосым шепотом, который вообще-то был восклицаниями, только в тихом регистре.
– Ой, Рит! – восклицательно шептала Оксанка Прохоренко. – Ой, какая ты молодец! Как мы тебя поздравляем!
– Ты извини, что мы без предупреждения! – Люда Терехова присоединилась к Оксанке. – Но ты и не пустила бы сегодня, может, а посмотреть же охота! Мы только одним глазиком и сразу уйдем, честное слово!
– Все трое – одним глазиком? – засмеялась Рита.
Обыкновенно засмеялась, не шепотом, и одновременно смахнула слезы. Появление однокурсниц, соседок по студенческому общежитию, тронуло ее. Ей теперь то и дело приходилось сдерживать сентиментальные слезы, она этому и не удивлялась уже.
– Не волнуйтесь, девчонки, – сказала Рита. – Младенец на нас всех вообще внимания не обращает.
– А на что он у тебя внимание обращает? – с любопытством спросила Люда. – Она то есть. Ты ее как назвала, кстати?
– Имя пока не придумала. Внимания не обращает ни на что. Спит и улыбается желудочной улыбкой.
– Ой, Ритка, ты феномен! – уже не шепотом воскликнула Оксанка. – Уже все про ребенка знаешь, уже освоилась! Когда успела?
– Да Ритка же всегда все успевала, – сказала Оля Веселова, третья Ритина соседка по общежитской комнате. – Девочка-семиделочка. Вы забыли, что ли?
– Ничего мы не забыли. – Люда сняла пальто, сапоги и босиком прошла по коридору. – Ну покажи ее, Рит, а?
– Ничего мы не забыли. – Люда сняла пальто, сапоги и босиком прошла по коридору. – Ну покажи ее, Рит, а?
И, не дожидаясь ответа, зашла в спальню.
– Уй-ти-пусиньки! – донеслось оттуда. – Ой, какая красавица! Девчонки, вы только гляньте! Просто Спящая красавица!
Оксанка и Оля тоже ринулись в спальню, восторженный писк сделался таким громким, что даже безмятежный младенец его расслышал.
– Ритка, она проснулась! – закричала Оля. – Ой, какие глазки! Зеленые глазки, точно твои, Рит!
– Поменяются еще, – уверенно заявила Оксанка. – Мои оба с голубыми родились, а теперь у одного серые, у другой карие.
– А волосики! – Людка все не могла успокоиться. – Длинные какие, а? А вот мы тебе скоро стрижку сделаем, хочешь, лапочка? Стрижку под мартышку!
– Фу, что ты на ребенка говоришь? – возмутилась Оксанка. – Какая она тебе мартышка?
– Ну хватит, девушки, хватит!
Рита наконец пробилась к кровати. Девочка в самом деле проснулась и, поворачивая голову то направо, то налево, разглядывала склонившихся над ней вопящих теток. Рита готова была поклясться, что она их именно разглядывает, притом с интересом. Хотя вряд ли это было так, просто восторг застил Рите глаза. Восторг и счастье.
– Уходим, уже уходим, – закивала Люда. – Мы правда на пять минут заскочили, Рит. Там подарки в коробке, посмотри потом. Коврик развивающий купили, знаешь такой? В четыре месяца можно на него ребенка выкладывать. Там всякие веревочки, она их будет развязывать. И пуговицы пришиты, чтобы застегивать училась.
Рита не была уверена, что в четыре месяца ребенок сможет что-то развязывать и застегивать, но возражать не стала. Мало ли как устроена та сияющая жизнь, в которую она вступает! Все там новое, все незнакомое.
– Почему же на пять минут? – сказала она. – Чаю хоть выпьем.
– Не-не-не! – воскликнула Люда. – Тебе не до нас, мы же понимаем.
– Мы потом еще раз придем, – добавила Оксана. – В настоящие отведки.
Они пощебетали еще немного над девочкой, которая по-прежнему не плакала, а разглядывала их с непроходящим интересом, и выпорхнули в прихожую, а оттуда, расцеловав Риту, на лестницу. Коробку, перевязанную розовой лентой, оставили на полке у зеркала.
Рита вернулась в комнату. Девочка уже обеспокоенно хныкала. Конечно, захотела есть, тут не ошибешься.
Рита побежала в кухню, высыпала в бутылочку смесь из маленького пакета, залила водой, взболтала. Смесь она заказала в интернет-магазине в Германии, а секретарша ее боннского партнера отправила посылку в Москву экспресс-почтой.
Из комнаты уже несся громкий крик. Рита испугалась. Наверное, нет ничего страшного в том, что ребенок покричит пять минут в ожидании еды, и не с этим ее страх был связан.
Просто она вдруг поняла, что осталась с ребенком наедине. И так теперь будет всегда. И все, что будет происходить с ее девочкой – во всяком случае, в обозримом будущем, – полностью будет зависеть от ее, Ритиных, действий.
Всегда. Только от нее. Есть чего испугаться!
Но размышлять об этом сейчас было некогда. Рита капнула молоко из бутылочки себе на руку – вроде теплое, но не горячее – и побежала в комнату.
В спешке она забыла, что ребенка надо сначала переодеть. Но девочка так вцепилась в соску, что Рита решила: это успеется. Главное, ест! Весь первый месяц ее кормили зондом через нос; вид неподвижного тельца в прозрачном кювезе не забылся до сих пор. А мысль о том, что до кювеза девочку чудом довезли живую… Нет, об этом лучше совсем не вспоминать.
Поэтому она сидела не шевелясь, держа на руках громко причмокивающего ребенка, и никакая сила в мире не заставила бы ее даже пошевелиться. Впрочем, длилось это недолго.
«Ну вот, опять заснула! – Рита погладила пальцем раскрасневшуюся от сосательных усилий щечку. – И что теперь делать, переодевать? Или пусть спит?»
Определенного ответа на этот вопрос, скорее всего, не было. Рита подержала девочку столбиком, чтобы та отрыгнула воздух, потом положила ее на кровать и решила посидеть рядом и подождать, что будет дальше.
Но посидеть не удалось. В дверь позвонили.
«Ну, девчонки! – подумала Рита. – Подарок какой-нибудь оставить забыли, что ли?»
Она отодвинула ребенка подальше от края кровати и пошла открывать. Она была так уверена, что это девчонки вернулись, что даже не посмотрела в глазок.
И зря не посмотрела. Открыв дверь, Рита увидела Гриневицкого.
– Ой! – непроизвольно воскликнула она. – Ты… что?
– Рита, здравствуй, – сказал он. – Я тебе надоедать не буду, не думай. Но может… Может, ты мне ребенка покажешь?
Рита пришла в себя мгновенно. От него исходила угроза. Да, безусловно. Он пришел для того, чтобы сказать: это такой же мой ребенок, как и твой, я имею право его видеть, и ты мне этого не запретишь.
Ничего подобного он не сказал, конечно. Но смысл его появления был именно такой.
– Зачем? – глядя на него исподлобья, спросила она.
– Я не собираюсь предъявлять на нее права, – ответил он. – Просто… Ну, это не по-человечески, даже не глянуть. А я уже однажды поступил не по-человечески, и…
Он осекся.
«Когда это ты не по-человечески поступил?» – чуть не спросила Рита.
Но не спросила. Она не видела его двадцать пять лет. За это время можно было поступить не по-человечески тысячу раз. Хоть каждый день можно было так поступать. И какое ей дело до его поступков?
Но и держать его на пороге тоже было бы глупо.
– Митя, – сказала Рита, – показать-то я могу. Только я не хочу, чтобы… В общем, я ее родила – тебя не спросила. Семью с тобой создавать у меня нет ни малейшего желания. Это все для меня пройденный этап, понимаешь? Вот это вот – что сильное мужское плечо обязательно должно быть, опереться, и все такое. Не всем они нужны, опоры эти и плечи. А раз так, зачем тебе ее видеть? Ты что, по выходным с ней встречаться собрался? Праздничный отец? Этого не будет, сразу тебе говорю.
Он молчал. Что означает его молчание, Рита не понимала.
– Ладно, заходи, раз приехал. – Она сделала шаг в сторону, освобождая вход в квартиру. – Откуда ты, кстати, узнал, что ее сегодня выписывают?
– У матери твоей спросил.
– А она откуда узнала? – удивилась Рита. – Я ей точный день не сообщала.
– Она и не знала. Я примерно предположил.
Пока они так разговаривали, Гриневицкий вошел в квартиру, и Рита наконец закрыла входную дверь.
– Где руки помыть? – спросил он, сняв ботинки и пальто.
– Можешь не мыть. На руки ее брать не обязательно. Она вон там. Только она спит.
Гриневицкий вошел в комнату. Рита пошла было за ним, но остановилась. Ей стало не по себе. Ощущение было смутным, природа его была ей непонятна. Тревожная это была природа.
Не входя, Рита все-таки заглянула в спальню. Гриневицкий стоял у кровати, глядя на девочку. Из-за его широких сутулых плеч ее не было видно. Риту охватила паника. Показалось вдруг, что сейчас он наклонится, возьмет ребенка и уйдет. И как она его остановит, вот такого?
«Глупости! – мысленно прикрикнула она на себя. – С чего вдруг цыганщина в голову полезла? Ничего же страшного не происходит. И… что, собственно, происходит?»
Этого она как раз и не понимала. Потому и запаниковала, наверное. Ну конечно. Она не любит что бы то ни было не понимать.
Рита прикрыла дверь в спальню и стала ждать, когда он оттуда выйдет. Бояться нечего. В окно с ребенком на руках, надо думать, не вылезет.
Гриневицкий появился минут через пять. Что за мысли у него в голове, по-прежнему было непонятно.
«Ну и хорошо, – подумала Рита. – Судьбоносных заявлений не делает, спасибо и на том».
Ее тревога слегка унялась.
– Как ты ее назвала? – спросил он.
– Пока никак, – ответила она. И непонятно зачем добавила: – А что, будут пожелания?
– Пожеланий не будет, – усмехнулся он. – Если что, звони.
– Что – если что?
– Мало ли.
Он положил на консоль в прихожей какую-то бумажку, быстро надел ботинки, пальто, открыл входную дверь и вышел.
«Хоть попрощаться мог бы, – сердито подумала Рита. – Какие мы обидчивые!»
Приподнятое настроение было если не совсем уничтожено – в конце концов, что значат любые неловкости по сравнению с тем, что у нее теперь есть девочка? – то все-таки подпорчено.
Она взяла с консоли оставленную Гриневицким бумажку. Это было что-то вроде визитной карточки.
– Гриневицкий Дмитрий Алексеевич, – вслух прочитала Рита.
«Муж на час», – крупными буквами значилось под номером телефона.
«Слава богу, это кончилось, – с облегчением подумала она. – Испуган, обижен – мне-то какое дело? Главное, больше не появится. И хорошо».
Глава 4
Как опрометчиво Рита простилась с унынием! Как наивно было думать, что с появлением Маши оно ей больше не грозит!
Дело было, конечно, не в том, что в момент рождения ребенка всегда наступает душевный подъем, а потом его сменяет рутина: бессонные ночи, простуды, режущиеся зубки и прочие штампованные тяготы, из которых не слишком умные или слишком избалованные жизнью люди выстраивают итоговый штамп – безрадостную картину материнства.