За день до затмения Джесси нашла отца сидящим на террасе. Он читал книжку «Очерки мужества» в мягком переплете. Брат, мама и старшая сестра, смеясь, плескались в озере. Он улыбнулся Джесси. Она села рядом и тоже ему улыбнулась. Специально для этого разговора она подкрасила губы помадой «Мятная ням-ням», которую Мэдди подарила ей на день рождения. Когда Джесси накрасила губы впервые, ей это совсем не понравилось. Просто ребячество, а на вкус – как «Пепсодент»[15]. Но папа сказал, что ей очень идет, и поэтому помада превратилась для Джесси в незаменимую косметическую принадлежность. Она берегла ее для особых случаев и старалась не тратить просто так.
Пока она говорила, он слушал внимательно и с уважением, но даже не делал усилия скрыть озорной блеск скептицизма в глазах. Ты действительно хочешь сказать, что все еще боишься Адриан Джилетт? – спросил он, когда Джесси закончила пересказывать давнюю и уже всем известную историю о том, как мисс Джилетт шлепнула ее по руке, когда Джесси попыталась взять с блюда последнюю печенюшку. – Я уже и не помню, когда это было, но тогда я еще работал на Даннигера, так что уж точно не позже 1959 года. Прошло уже столько времени, а ты все боишься?! Что-то не верится, честно сказать.
Ну, знаешь… Немножко… Она распахнула глаза, пытаясь дать ему понять, что говоря немножко, она имеет в виду очень сильно. Сказать по правде, она и не знала толком, боится она до сих пор эту старую каргу, мисс Джилетт, или нет – но была точно уверена, что мисс Джилетт – старая и скучная кикимора с голубыми волосами, и она, Джесси, вовсе не собиралась наблюдать полное солнечное затмение, которое уже больше никогда не случится в ее жизни, в компании этой нудной старушенции… тем более если можно обстряпать все так, чтобы остаться вдвоем с папочкой, которого она обожает до поросячьего визга.
Она оценила его скептицизм и с облегчением пришла к выводу, что он был беззлобным, а может быть, даже конспиративным. Она улыбнулась и добавила: Но еще я хочу быть с тобой.
Он взял ее руку, поднес к губам и поцеловал, как галантный француз. В тот день он не побрился – что было обычным, когда они жили за городом, – и от прикосновения грубой щетины по рукам и спине пробежали приятные мурашки. Comme tu es douce, – сказал он, – ma jolie mademoiselle. Je t’aime[16].
Джесси хихикнула, не понимая его неуклюжего французского. И вот тогда она поняла, что все получится именно так, как она и хотела.
Это будет весело, – радостно сказала она. – Только мы вдвоем, ты и я. Я могу приготовить чего-нибудь вкусного, и мы перекусим прямо на террасе.
Он ухмыльнулся.
Eclipse Burgers а deux?[17]
Она рассмеялась, кивнула головой и радостно захлопала в ладоши. А потом он сказал кое-что, что ее озадачило, ведь он был не из тех, кого волновала мода: Можешь надеть этот свой симпатичный новенький сарафанчик.
Конечно, папочка, если он тебе нравится, – согласилась она, хотя уже собиралась попросить маму подарить ей другой сарафан. Да, тот сарафан был действительно симпатичным – если вас не раздражают пронзительно яркие красные и желтые полоски. Но он был слишком коротким и таким… обтягивающим. Мама заказала его в Сирс без примерки и – черт возьми – всего лишь на размер больше того, который Джесси носила год назад, совершенно не подумав, что дочка сейчас в таком возрасте, когда дети быстро растут. Но если папе нравится… Если он поддержит ее решение…
И он действительно поддержал ее с силой и рвением, достойными Геркулеса. Начал он тем же вечером, после ужина (и двух-трех раздабривающих стаканов vin rouge[18]) – сказал жене, что Джесси вовсе не обязательно ехать на гору Вашингтон вместе со всеми. Хотя почти все соседи туда собирались. Сразу после Дня Памяти[19] они начали обсуждать, где и как наблюдать солнечное затмение – Джесси эти общие сборища напоминали обыкновенные летние вечеринки с коктейлями, – и даже придумали название своему чудо-клубу «Солнцепоклонники с озера Дак-Скор». Ради такого случая они наняли один из школьных микроавтобусов и запланировали поездку на вершину самой высокой горы Нью-Хэмпшира. Уже договорились, что возьмут с собой: корзины с едой, солнцезащитные очки и специальные телескопы… и еще – шампанское. Много-много шампанского. Для мамы и старшей сестры Джесси это было само воплощение изысканного и ненапряжного веселья. А Джесси считала, что все это очень скучно… Поэтому она и не хотела с ними ехать. А старая карга Джилетт – это была вторая причина.
После ужина, вечером девятнадцатого числа, Джесси вышла на террасу, собираясь прочитать страниц двадцать – тридцать «За пределами тихой планеты» К. С. Льюиса, прежде чем зайдет солнце. Но если быть откровенной, то читать ей совсем не хотелось. Ей хотелось послушать, как ее отец будет – образно выражаясь – забивать гол в мамины ворота. И поболеть за него. Они с Мэдди уже давно узнали, что гостиная, она же столовая, в летнем домике обладает очень интересными акустическими качествами. Скорее всего из-за высокого потолка; и Джесси подозревала, что Вилл тоже знал, как хорошо слышно с террасы, о чем говорят в гостиной. С тем же успехом комната могла быть оборудована мощнейшим подслушивающим устройством. Только родители, похоже, ни о чем не догадывались. Им и в голову не приходило, что дети – по крайней мере дочери – знают обо всех решениях, которые принимают родители за рюмочкой коньяка или за чашкой кофе, еще до того, как им об этом сообщали.
Джесси заметила, что держит роман Льюиса вверх ногами, и еле успела вернуть его в нужное положение, но Мэдди, проходя мимо, беззвучно загоготала. Джесси чувствовала себя немного виноватой, потому что со стороны это смотрелось вовсе не так, что она поддерживает отца. Со стороны это смотрелось, как будто она просто подслушивает. Но уйти она не могла. Она решила, что делает правильно и не нарушает своих моральных принципов. В конце концов она же не прячется в шкафу, а сидит на виду, купаясь в ярком свете заходящего солнца. Она сидела с книгой и гадала, бывают ли затмения на Марсе и есть ли там марсиане, чтобы ими любоваться. Если родители так уверены, что никому не слышно, о чем они говорят, сидя в доме, разве это ее вина… и разве она должна идти к ним и докладывать, что с террасы прекрасно все слышно.
– Я так не думаю, дорогая моя, – нервно прошептала она голосом Элизабет Тейлор в «Кошке на раскаленной крыше»[20] и тут же прикрыла ладошкой глупую ухмылку. Она была уверена, что старшая сестра не станет ей мешать, по крайней мере в ближайшее время. Она слышала, что Мэдди уже спустилась вниз и теперь ссорится с Виллом в комнате для игр…
С ней ничего не случится плохого, если завтра она останется со мной. А ты как думаешь? – говорил отец веселым тоном заведомого победителя.
Нет, конечно же, нет, – отвечала мама. – Но с ней опять же ничего не случится, если она поедет с нами. Хоть раз за лето. А то она и вправду становится только папиной дочкой.
На прошлой неделе она с тобой и Виллом ездила в кукольный театр в Бетеле, и вообще… не ты ли мне говорила, что она смотрела за Виллом и даже купила ему мороженое на свои карманные деньги, пока ты ходила в торговый павильон.
Это не было жертвой с ее стороны, – мрачно заметила Салли.
Что ты имеешь в виду?
Я имею в виду, что она пошла в кукольный театр только лишь потому, что сама хотела пойти, и за Виллом она присматривала не потому, что я ее попросила. Она сама вызвалась. – Теперь в голосе мамы появились привычные нотки раздражения. – Тебе действительно не понять, что я имею в виду, – подразумевал этот тон. – Мужчины такого не понимают по определению.
В последние годы Джесси все чаще и чаще слышала этот тон. Она понимала, что это она сама растет, и взрослеет, и учится замечать всякие вещи. Но мама и вправду сердилась и злилась все чаще и чаще. И Джесси никак не могла понять, почему папина логика так раздражает маму.
И надо так напрягаться только из-за того, что девочка делает то, что хочет? – искренне поразился Том. – Может, тут надо задуматься: все ли с ней в порядке? Она понимает свою ответственность за семью… и что нам по этому поводу делать, Сэл? Отправить ее в колонию малолетних преступниц?
Ты брось этот свой покровительственный тон. Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать.
Нет, на этот раз я вообще ничего не понимаю, дорогая. У нас летний отпуск, правильно? И я глубоко убежден, что когда люди отдыхают, они должны делать то, что хотят, и быть с тем, с кем хотят, верно? В моем понимании в этом-то и заключается суть летнего отдыха.
Джесси улыбнулась. Она поняла, что все решено. Завтра, когда начнется затмение, она останется тут вместе с папой, а не полезет на гору Вашингтон со старой каргой, пожалевшей печенье, и остальными «солнцепоклонниками». Папа был на высоте, как чемпион мира по шахматам, который преподал урок талантливому любителю.
Ты тоже мог бы поехать, Том. Тогда бы и Джесси поехала.
Опасный момент. Джесси затаила дыхание.
Я не могу, дорогая. Я жду звонка от Девида Аддамса – раз… и по поводу портфолио «Бруклин фармацевтикал» – два. Это очень серьезное дело… и рискованное, кстати, тоже… вести с ними переговоры на этой стадии – все равно что играть с огнем. Буду с тобой честен: даже если бы я мог поехать, то не уверен, что поехал. Я далеко не в восторге от этой мисс Джилетт, но могу хоть как-то выносить ее присутствие, но этот засранец Слифорт… это выше моих сил.
Тише, Том!
Да не волнуйся ты, Мэдди и Вилл внизу, в игровой, а Джесси вообще сидит на террасе, вон видишь?
Джесси вдруг пришло в голову, что папа прекрасно знал акустические особенности гостиной-столовой. Знал, что Джесси сейчас слышит весь их разговор, и более того – он хотел, чтобы она их слышала. Теплые мурашки пробежали по ногам и спине.
Я так и знала, что ты опять заговоришь о Дике Слифорте. – Голос у мамы был злым и язвительным, но и веселым тоже. И от этого странного сочетания интонаций у Джесси закружилась голова. Ей казалось, что только взрослые могут совмещать такие разные чувства. Если бы чувства были едой, то у взрослых они были бы как бифштекс, залитый шоколадом, или картофельное пюре с кусочками ананаса, или рисовые мюсли с перцем чили вместо сахара. Джесси подумалось, что быть взрослым – это скорее наказание, а не какая-то там привилегия.
Это уже раздражает, Том. Этот человек пристал ко мне шесть лет назад, и он был в стельку пьян. Тогда он всегда был пьян, но теперь с этим покончено. Полли Бергерон мне говорила, что он ходит в общество анонимных алкоголиков и…
Великолепно, – сухо отрезал отец. – Может, выслать ему открытку «Скорее выздоравливай» или выдать медаль за доблесть, а, Салли?
Не передергивай. Ты чуть не сломал ему нос.
Воистину. Когда мужик спускается на кухню налить себе еще виски и видит, что какой-то вшивый алкаш одной рукой хватает его жену за задницу, а второй держится за ее грудь…
Да ладно тебе, – натянуто проговорила Салли. Но Джесси почему-то показалось, что голос у мамы был очень довольным. Все страньше и страньше. – Дело в том, что тебе давно уже пора понять, что Дик Слифорт – не демон из преисподней, и Джесси тоже пора понять, что Адриан Джилетт – всего лишь старая одинокая женщина, и тогда она ударила ее по руке только в шутку. Не заводись, Том, я не говорю, что это была хорошая шутка, наоборот… я просто хочу сказать, что Адриан этого не знала и не хотела обидеть нашу дочь.
Джесси опустила глаза и увидела, что книжка почти закрылась. Как может мама – женщина, которая с отличием окончила университет, – быть такой глупой. Для Джесси ответ был прост: не может она быть такой. Просто не может, и все. Либо она знала что-то такое, о чем не знал больше никто, либо просто отказывалась смотреть правде в глаза… но в любом случае вывод был только один: когда ей пришлось выбирать между тем, кому верить – старой соседке-карге или собственной дочери, – Салли Махо выбрала мерзкую старушенцию. Замечательно, правда?
Потому что я папина дочка, вот почему. Она поэтому говорит всю эту ерунду. Только поэтому. Но я ей сказать не смогу, а сама она и за миллион лет не догадается.
Джесси заставила себя разжать руку с книжкой. Мисс Джилетт специально шлепнула ее, она хотела ее обидеть, но папа был прав – она давно уже не боится этой старой вороны. Она собиралась добиться своего и остаться с папой, так что мамино нытье сейчас не имеет значения. Она останется тут с отцом, и ей не придется встречаться с этой старой кикиморой, и все будет именно так, как надо, потому что…
– Потому что он за меня, – прошептала она.
Да, и точка. Папа за нее. А мама против нее. Все просто.
В вечернем небе уже появлялись звезды. И Джесси с удивлением обнаружила, что сидит на террасе и слушает спор по поводу затмения и по поводу нее самой уже почти сорок пять минут. Этим вечером она открыла для себя одну интересную особенность: время летит очень быстро, когда подслушиваешь разговоры, касающиеся тебя.
Она подняла руку, сложила пальцы, словно изображая подзорную трубу, посмотрела на звезду и прошептала старое заклятие: «Хочу, чтобы мне было можно, хочу, чтобы я смогла». Ее желание уже почти исполнилось – она хотела загадать, чтобы ей разрешили остаться завтра с отцом. Они будут только вдвоем. Два человека – которые знают, что друг за друга надо стоять горой, – будут сидеть на террасе, кушать отменные гамбургеры а deux… совсем как семейная пара.
А что касается Дика Слифорта, так он потом передо мной извинился, Том. Не помню, говорила я тебе или нет…
Да говорила, но что-то я не припомню, чтобы он извинился передо мной.
Наверное, он просто боится, что ты ему башку открутишь или хотя бы попытаешься, – отозвалась Салли все тем же странным тоном – сложная смесь счастья, доброго юмора и злобной ярости. Джесси даже на мгновение удивилась, как может человек в своем уме говорить таким тоном?! И тут же оборвала эту мысль. – И еще я хочу кое-что добавить про Адриан Джилетт, прежде чем мы закончим этот разговор…
Слушаю очень внимательно…
Она мне сказала в 1959-м, то есть два года спустя, что за это время пересмотрела свои взгляды на жизнь, она не упоминала о Джесси и о том инциденте с печеньем, но мне показалось, что она пыталась извиниться.
Д-а-а-а-а? – протянул отец, это было его коронное, адвокатское «Да-а-а». – И никто из вас не подумал, дамочки, что неплохо было бы поставить в известность и Джесси… И объяснить ей, что это значит?
Мать молчит. Джесси с трудом представляла себе, что значит «пересмотреть свои взгляды на жизнь». Она вдруг заметила, что опять сжала книжку в руке, так что та почти свернулась в трубочку.
Или извиниться? – Папин голос был нежным, ласкающим, смертоносным.
Хватит уже, перестань. А то я себя чувствую как на перекрестном допросе! – взорвалась Салли после долгой паузы. – Если ты вдруг не заметил, мы дома, а не на заседании второй палаты верховного суда!
Это ты начала разговор, а я просто спросил.
Господи, как я устала от твоей этой мерзкой привычки переворачивать все с ног на голову. – Судя по голосу, мама вот-вот заплачет, подумала Джесси. И в первый раз в жизни это не вызвало у нее никакой жалости. Ей не захотелось побежать к мамочке и успокоить ее (и может быть, даже расплакаться и самой). Вместо этого Джесси почувствовала странное, злорадное удовлетворение.
Салли, ну вот, ты расстроилась, почему бы нам просто…
Ты что, издеваешься? Каждый раз, когда мы с тобой спорим, мне кажется, ты надо мной издеваешься. Странно, правда? И ты вообще понимаешь, о чем мы спорим? Я подскажу тебе, Том. Мы спорим не об Адриан Джилетт или Дике Слифорте и даже не о завтрашнем затмении. Мы спорим о Джесси, о нашей дочери. Как обычно.
Она рассмеялась сквозь слезы, потом чиркнула спичкой с сухим щелчком и прикурила.
Скрипучее колесо всегда надо смазывать первым. И это скрипучее колесо – наша Джесси. Всюду сует свой нос. Вечно она недовольна чужими решениями, если они происходят без нее, – она просто не хочет признать, что кто-то может придумать что-нибудь стоящее без нее.
В голосе матери сквозило что-то, очень похожее на ненависть, и вдруг Джесси испугалась.
Салли…
Ладно, Том, забудь. Она хочет остаться тут с тобой – отлично, пусть остается. В любом случае ей не понравится поездка на гору, ведь это не ее идея. Все равно с ней нормально не пообщаешься. Она только и будет, что затевать перепалки с сестрой и ныть, что ей вечно приходится приглядывать за Виллом. Другими словами, она будет только скрипеть и все.
Салли, Джесси вообще почти никогда не ноет и с удовольствием присматривает за братом…
Ты просто не понимаешь, какая она! – Салли Махо сорвалась на крик. И ненависть в ее голосе заставила Джесси съежиться. – Богом клянусь, иногда ты ведешь себя так, словно она твоя девушка, а не дочь!
На этот раз замолчал отец, а когда снова заговорил, его голос был мягким и очень холодным: