— Вдохните поглубже.
Пул кивнул, выпучил глаза и втянул в себя воздух.
Бруссард присел перед ним на корточки.
— Ты в порядке, дружище?
— Все нормально, — выдавил из себя Пул. — Пустяки.
Пот с лица стекал у него по шее, воротник рубашки стал совсем мокрым.
— Стар я уж таскаться, — он кашлянул, — по горам.
Энджи взглянула на Бруссарда. Тот посмотрел на меня.
Пул покашлял еще. Я посветил фонариком и заметил у него на подбородке мелкие крапинки крови.
— Минуточку, — сказал я и покачал головой.
Бруссард кивнул и вытащил из-под куртки рацию.
Пул схватил его за руку, но так закашлялся, что я уж решил, что приступ будет продолжаться не меньше минуты.
— Не вызывайте, — сказал Пул. — По условию, посторонних быть не должно.
— Пул, — сказала Энджи, — с вами что-то неладно.
Он посмотрел на нее и усмехнулся:
— Все нормально.
— Ни хрена себе нормально, — сказал Бруссард и отвернулся, чтобы не видеть кровь.
— Правда. — Пул пошевелился, сидя на земле, и зажал ствол вьющегося растения в локтевом сгибе. — Идите, ребятки, идите в гору. — Он улыбнулся, но уголки рта, выделявшиеся на фоне бледных щек, заметно дрожали.
Мы стояли рядом и смотрели на него, все понимали, что дело плохо. Лицо стало цвета сырого эскалопа, взгляд блуждал, казалось, он не может ни на чем его сосредоточить. Дыхание вырывалось с хрипом и походило на шум дождя, стучащего по оконному светофильтру. Пул по-прежнему держал Бруссарда за запястье, сжимая крепко, как тюремщик. Он все-таки обвел взглядом наши лица и, видимо, понял, о чем мы думаем.
— Я старый и весь в долгах, — сказал он. — Все будет хорошо. А девочку не найдете — ей конец.
— Я ее не знаю, Пул, понимаешь? — сказал Бруссард.
Пул кивнул и еще сильнее сдавил его запястье, кожа на котором рядом с пальцами Пула покраснела.
— Спасибо за эти слова, сынок. Правда спасибо. Чему я учил тебя в первую очередь?
Энджи перевела луч фонарика с груди Пула на лицо Бруссарда. Он посмотрел в сторону, и его глаза заблестели.
— Чему я учил тебя в первую очередь? — повторил Пул.
Бруссард прочистил горло и плюнул в темноту.
— А? — настаивал Пул.
— Доводить дело до конца, — сказал Бруссард таким голосом, будто Пул отпустил запястье и взял его за горло.
— Всегда, — сказал Пул. Он закатил глаза, указывая ими на гребень холма у себя за спиной. — Поэтому иди заканчивай.
— Я…
— Не смей меня жалеть, парень. Не смей. Бери сумку.
Бруссард опустил голову, уперся подбородком себе в грудь, наклонился, вытащил из-под Пула сумку и отряхнул ее дно.
— Иди, — сказал Пул. — Ну же.
Бруссард высвободил запястье из пальцев Пула, поднялся, выпрямился и осмотрел темневшие вокруг кусты, как ребенок, которому только что объяснили значение слова «самостоятельно».
Пул посмотрел на нас с Энджи и улыбнулся.
— Очухаюсь. Спасете девочку, вызовите эвакуационную группу.
Я отвернулся. Насколько я мог судить, Пул только что пережил инфаркт или инсульт. И то, что он кашлял кровью, не давало никакого повода для оптимизма. Я смотрел на человека, который без неотложной помощи был обречен.
— Я останусь с вами, — сказала Энджи.
Мы посмотрели на нее. Она стояла на коленях возле Пула с того самого момента, как он осел на землю. Энджи провела ладонью по его совершенно белому лбу и коротко стриженным волосам.
— Хрен ты останешься, — сказал Пул и шлепнул ее по руке. Он поднял голову и посмотрел ей в лицо. — Этот ребенок может сегодня погибнуть, мисс Дженнаро.
— Энджи.
— Этот ребенок может сегодня погибнуть, Энджи. — Пул скрипнул зубами, сморщил лицо от боли и с трудом глотнул, видимо надеясь таким образом от нее избавиться. — Если мы чего-нибудь не предпримем. Чтобы вытащить ее отсюда целой и невредимой, нужен каждый из присутствующих. Так. — Он повозился со стволом ползучего растения и все-таки ухитрился сесть чуть прямее. — Вы сейчас идете к тем карьерам. И вы тоже, Патрик. — Он обернулся к Бруссарду: — А ты и подавно, черт возьми. Все, идите. Идите же!
Никто из нас не пошевелился. Все было слишком очевидно. Но Пул вдруг вытянул руку и развернул к нам тыльной стороной ладони. Светившиеся стрелки наручных часов показывали три минуты девятого.
Мы уже опаздывали.
— Идите же, — прохрипел Пул.
Я посмотрел на вершину холма, потом в сторону, туда, где позади Пула темнели деревья, потом на него самого. Он полулежал, раскинув ноги в стороны, один ботинок был как-то неестественно вывернут на сторону — чучело без шеста.
— Идите.
Так мы его и оставили.
Стали карабкаться на холм, Бруссард шел первым. Тропинка, шедшая среди зарослей высокой травы и ежевики, местами едва угадывалась. Когда мы останавливались, и прекращалось вызванное нами шуршание травы и кустов, вокруг наступала такая тишина, что легко можно было поверить, что, кроме нас, тут никого нет.
За три метра до гребня нам встретилась сетчатая изгородь, но серьезного препятствия она собой не представляла, так как в ней был вырезан кусок шириной с ворота гаража. Мы не останавливаясь прошли дальше.
На гребне Бруссард остановился, достал уоки-токи и шепнул в него:
— Добрались до карьера. Сержанту Рафтопулосу плохо. По моему сигналу, повторяю, по моему сигналу высылайте эвакуационную группу на железнодорожную насыпь, он в четырнадцати метрах ниже полотна. Ждите моего сигнала. Прием.
— Вас понял.
— Конец связи. — Бруссард убрал уоки-токи под плащ.
— Что теперь? — спросила Энджи.
Мы стояли на скале в двенадцати метрах над водой. В темноте виднелись силуэты утесов, согнутых деревьев и уступов. Слева от нас изрезанный и раскрошенный гранит образовывал на фоне неба восходящую линию с несколькими заостренными пиками, возвышавшимися еще на три-четыре метра над уровнем скалы, на которой стояли мы. Справа от нас начиналась ровная площадка, которая метров через пятьдесят поворачивала, на ней, насколько можно было видеть в луче фонариков, сначала редко, потом все чаще виднелись беспорядочно разбросанные глыбы. Внизу ждала вода, большой светло-серый круг, заметный на фоне черных утесов.
— Женщина, звонившая Лайонелу, велела ждать указаний, — сказал Бруссард. — Вы видите какие-нибудь указания?
Энджи посветила фонариком нам под ноги, на гранитные скалы, согнутые дугами кусты и стволы деревьев. Дрожащий луч выхватывал из темноты отдельные детали причудливого ландшафта, в котором на расстоянии в несколько дюймов могли соседствовать камень, мох, пораненная белая кора и растительность цвета зеленой мяты. Среди деревьев, как лента для чистки зубов, серебристой полоской тянулась изгородь из сетки.
— Не вижу никаких указаний, — сказала Энджи.
Я знал, что Бубба должен быть где-то рядом. Возможно, он сейчас нас видел. Может быть, он видел также Маллена, Гутиерреса и их подручных.
Возможно, он видел и Аманду Маккриди. Бубба пришел сюда со стороны Милтона через Каннингемский парк по тропинке, которую облюбовал еще много лет назад, когда приезжал сюда топить огнестрельное оружие, машины или трупы — в общем, все то, что ребята вроде Буббы топят в наших карьерах.
На винтовке у него должен был быть оптический прицел с усилителем освещенности, в котором мы, наверное, выглядели, как на проявляющейся фотографии в мутноватой воде среди морских водорослей.
Криком в мертвой тишине вдруг прозвучал сигнал уоки-токи. Бруссард полез под плащ, повозился с устройством и поднес его ко рту.
— Бруссард слушает.
— Говорит Дойл. В шестнадцатый участок только что звонила женщина, просила вам передать кое-что. Кажется, та же, что говорила с Лайонелом Маккриди.
— Вас понял. Что просила передать?
— Идите направо, детектив Бруссард, поднимитесь на утесы к югу от карьера. Кензи и Дженнаро пусть идут налево.
— Это все?
— Да. Конец связи с Дойлом.
Бруссард снова прикрепил уоки-токи к поясу, оглядел утесы по другую сторону карьера.
— Разделяй и властвуй.
Он посмотрел на нас, глаза казались маленькими и пустыми. От страха и нервного напряжения лицо выглядело лет на десять моложе обычного.
— Будьте осторожны, — сказала Энджи.
— И вы тоже, — ответил он.
Мы постояли еще несколько секунд, как будто могли предотвратить неизбежное, то мгновение, когда станет ясно, жива Аманда или нет, когда все наши надежды и планы потеряют смысл, и кто бы ни пострадал, ни пропал, ни погиб — все это от нас уже больше не будет зависеть.
— Ну, — сказал Бруссард, — черт! — Он пожал плечами и пошел по ровной поверхности скалы, светя себе под ноги фонариком, луч которого плясал в поднятой им пыли.
Мы с Энджи отошли метра на три от обрыва и двинулись вдоль стены, находившейся от нас слева, и вскоре поравнялись с проходом в ней, напротив которого скала образовывала ступеньку высотой около пятнадцати сантиметров. Я схватил Энджи за руку, мы свернули в проход, поднялись на одну ступень вверх и прошли дальше по коридору еще метров девять, где уперлись в другую стену.
Мы с Энджи отошли метра на три от обрыва и двинулись вдоль стены, находившейся от нас слева, и вскоре поравнялись с проходом в ней, напротив которого скала образовывала ступеньку высотой около пятнадцати сантиметров. Я схватил Энджи за руку, мы свернули в проход, поднялись на одну ступень вверх и прошли дальше по коридору еще метров девять, где уперлись в другую стену.
Эта была выше человеческого роста метра на три, кремово-бежевого цвета с шоколадными прожилками. Мне она показалась похожей на мраморный пирог. Мраморный пирог весом шесть тонн, но тем не менее.
Мы посветили слева от него — он тянулся метров на девять от нас, потом начинались деревья. Я снова посветил на ту часть, в которую мы уперлись. В ней тянулись горизонтальные борозды, по-видимому, слои твердой породы разделял ныне выветрившийся сланец. На высоте сантиметров семьдесят находился выступ, похожий на растянутую в улыбке губу, шириной сантиметров тридцать. Выше него примерно на метр находился другой, еще более растянутый.
— Много лазила по скалам последнее время? — спросил я Энджи.
— Ты же не думаешь?.. — Она рассматривала стену, водя по ней лучом.
— Не вижу других вариантов. — Я отдал ей свой фонарик, приподнял носок одной кроссовки, отыскивая глазами место, куда бы поставить ногу, и посмотрел через плечо на Энджи. — Я бы на твоем месте отошел подальше. Могу свалиться прямо на тебя.
Она покачала головой и стала чуть левее, направляя оба фонарика на стену. Я поставил ногу на нижний выступ и раза два налег на него, проверяя, выдержит ли. Убедившись, что опора надежна, я глубоко вздохнул и, опираясь ногой на выступ, ухватился рукой за следующий. Пальцы попали в смесь глиняной пыли, песка и каменной соли, я не удержался и упал на задницу.
— Хорошая попытка, — сказала Энджи. — У тебя определенно наследственная предрасположенность ко всему, что связано с атлетикой.
Я поднялся, отряхнул пыль с пальцев, размазал ее по джинсам, хмуро посмотрел на Энджи, попробовал еще раз и снова упал на задницу.
— Публика, однако, начинает нервничать, — заметила Энджи.
В третий раз мне удалось зацепиться пальцами за выступ и провисеть на нем добрых секунд пятнадцать.
Я посмотрел на неприступную стену. Энджи посветила двумя фонариками мне в лицо.
— Можно мне? — сказала она.
Я взял фонарики и посветил на стену.
— Сделай одолжение.
Она сделала несколько шагов назад, смерила стену взглядом, сделала несколько приседаний, размяла поясницу и пальцы. Я еще не успел понять, в чем состоит план действий, как Энджи выпрямилась, разбежалась, на полной скорости уперлась ногой в нижний уступ, зацепилась правой рукой за верхний, легкое тело подтянулось еще на полметра, и она забросила левую руку на верхний край стены. Оторвись она от земли на несколько сантиметров раньше, врезалась бы в гранит, как Коварный Койот[32] в дверь с картинкой.
Так, прижавшись к граниту, она повисела с полминуты, как будто ее туда забросили.
— И что теперь будешь делать? — спросил я.
— Думала повисеть тут некоторое время.
— В твоем голосе мне слышится сарказм.
— Неужели заметил?
— Замечать сарказм — один из моих талантов.
— Патрик, — произнесла она тоном, который мне сразу напомнил маму и нескольких монахинь, с которыми мне довелось сталкиваться. — Подойди и подтолкни.
Я сунул один фонарик за пряжку ремня так, чтобы он светил мне в лицо, другой в задний карман джинсов, стал под Энджи, подставил обе руки ей под пятки и попробовал поднять. Фонарики, наверное, весили больше, чем она. Я поднял руки вверх, распрямил их, и в этот момент Энджи взмыла на стену, и ее пятки оторвались от моих ладоней. Она обернулась, стоя на четвереньках, посмотрела на меня сверху вниз и протянула руку:
— Готов, олимпиец ты мой?
Я кашлянул в ладонь.
— Ну и стерва.
Она убрала руку и улыбнулась.
— Что это было?
— Сперва, говорю, надо убрать фонарик в задний карман.
— А. — Она снова протянула вниз руку. — Это конечно.
Взобравшись, мы рассмотрели скалу, одна из сторон которой представляла собой покоренную нами стену. Она была гладкой, как шар для боулинга, и по крайней мере на расстоянии метров двадцати от нас совершенно цельной. Я лег на живот, заглянул за ее край и посветил фонариком: гладкая поверхность скалы отвесно уходила в воду, до которой было метров двадцать.
Мы находились примерно на полпути к северной оконечности карьера. Прямо напротив нас на противоположной его стороне был ряд уступов и утесов, исписанных граффити, и даже случайно оставленный вбитый скалолазами крюк. Вода в луче фонарика у основания скалы мерцала, как поверхность шоссе в летний зной. Это был тот самый памятный мне бледно-зеленый цвет, только с чуть более выраженным молочным оттенком, хотя я знал, что цвет воды легко меняется. Водолазам, искавшим здесь тела прошлым летом, пришлось прекратить поиски из-за плотной взвеси и недостатка света на глубинах более сорока пяти метров, что ограничивало видимость до полуметра. Я повел лучом по воде к нашей скале, и он высветил помятую пластинку с автомобильным номером, плававшую на зеленой воде, кусок древесного ствола, частично изгрызенный животными так, что он напоминал пирогу. Потом в луч на мгновение попало что-то округлое цвета человеческого тела.
— Патрик, — сказала Энджи.
— Погоди секунду. Посвети-ка сюда. — Я перевел луч правее, туда, где только что видел что-то округлое цвета человеческой плоти, но теперь там была лишь зеленоватая вода.
— Энджи, — сказал я, — скорей, ради бога!
Она легла на скалу рядом со мной и посветила туда же, куда и я. На расстоянии почти двадцати метров луч, конечно, был недостаточно ярок. Круги света от наших фонарей двигались параллельными курсами, как пара глаз, методично освещая одну полосу воды за другой.
— Что там?
— Не рассмотрел. Может, камень?
Под лучом моего фонарика оказался кофейного цвета кусок бревна, потом снова пластинка с номером, смятая как будто в порыве гнева могучими руками человека.
Может, это и правда был камень. Белый свет, зеленая вода, окружающая чернота — мало ли что могло показаться. Если бы это было человеческое тело, мы бы его уже нашли. Кроме того, тела не плавают. По крайней мере, в карьерах.
— Вот тут что-то.
Я направил свет фонарика туда, куда светила Энджи, и два луча осветили свернутую на сторону голову и мертвые глаза куклы Аманды, Горошины. Она плыла на спине по зеленой воде в промокшем грязном платье из материи в цветочек.
«О господи, подумал я. Только не это».
— Патрик, — сказала Энджи. — Она может быть там.
— Погоди…
— Она может быть там, — повторила Энджи, и я услышал, как она, перекатившись на спину, пытается, скребя каблуком о скалу, снять ботинок с левой ноги.
— Энджи, погоди. Мы же должны…
На противоположной стороне карьера среди деревьев позади скал прогремел выстрел. Вслед ему среди ветвей замелькали вспышки белого и желтого.
— Пошевелиться не дают, — прокричал Бруссард в уоки-токи, — немедленно пришлите подкрепление! Повторяю: немедленно пришлите подкрепление!
Осколок мрамора отскочил от скалы мне в щеку, потом вдруг деревья у нас за спиной загудели, посыпались ветви, пули, высекая искры, отлетали от скал совсем рядом с нами.
Я откатился от края и схватил уоки-токи.
— Говорит Кензи. Нас обстреливают. Повторяю: нас обстреливают с южной стороны карьера.
Я откатился еще дальше в темноту, потом увидел фонарик, оставленный у края и по-прежнему светивший в сторону противоположного берега. Кто бы ни вел огонь оттуда, целились, видимо, рядом с источником света.
— Ты ранена?
Энджи покачала головой:
— Нет.
— Я сейчас.
— Куда?
Новая очередь ударила в скалы и деревья позади нас, я затаил дыхание и стал ждать прекращения огня. Наконец наступила зловещая тишина, я пополз в темноту и тыльной стороной кисти толкнул фонарик, он скатился со скалы и упал в воду.
— Господи, — сказала Энджи, когда я дополз к ней. — Что нам теперь делать?
— Не знаю. Если у них есть приборы ночного видения, нам крышка.
Снова началась стрельба. В темноту посыпались листья с деревьев позади нас, пули крошили стволы, обрубали ветки потоньше. На мгновение все затихло, видимо, стрелок выбирал себе другую цель, и следующая очередь пришлась в откос чуть ниже нас, пули как град застучали по скале. Подними стрелок кончик ствола на дюйм-другой выше — попал бы прямо в нас.
— Нужна эвакуационная группа! — прокричал Бруссард в уоки-токи. — Срочно! Обстреливают с двух сторон!
— Эвакуационная группа выдвигается, — ответил спокойный голос.
Я дождался затишья и нажал кнопку уоки-токи.