Кое-что я уже в шкафы засунула.
Отломила полбатона, нашла в холодильнике сыр из рокфорных, налила рюмку коньяку. Коньяк был Сим-Симов. То есть такой, как он любил.
Я ела и все думала, откуда такое чувство, что меня обманули. Или я сама себя обманывала?
Впервые я усомнилась в гениальности, непогрешимости и недосягаемости Нины Викентьевны Туманской. То, что я узнала в Москве за это время, меня не обрадовало и здорово озадачило. И, кажется, тоже впервые, я думала о моем Сим-Симе со смешанным чувством досады и печали. Только теперь до меня стало доходить, отчего Туманская, не демонстрируя это, старалась держать его на дистанции от большей части своих задумок и дел и частенько оставляла последнее слово за собой. Конечно, она знала его гораздо лучше, чем опупевшая от любви, ослепленная его статями и значительностью, не блещущая проницательностью, с жизненным опытом длиной с заячий хвост, провинциальная девица. Во всяком случае, ей было известно многое из того, о чем я только теперь начинала догадываться. Туманский не был хозяином, он только изображал его - всемогущего, щедрого и расчетливого одновременно. Как всякому выбившемуся из нищеты человеку, ему страшно нравился весь этот антураж - престижные тачки, охрана, вся эта хлопотня с лучшим, чем у других, поваром, персональной конюшней, коллекционными винами и, естественно, супругой, которая могла вызвать зависть не только у примитивных "братков". Но главное - он постоянно убегал (теперь-то я это ясно поняла) от той ежедневной обрыдло-привычной деловой нудятины, которой методично занималась его Нина, и, в общем, видел только то, что ему хотелось видеть. Во всяком случае, та живописная панорама, которую он развернул передо мной, перегружая на мои плечи хозяйство, имела к коммерческим и финансовым пейзажам, кои открылись мне, самое отдаленное отношение.
Приняв без раздумий все то, что он вроде бы в это сам искренне веря, излагал, я ожидала увидеть, согласно бизнес-учебникам, ясную, продуманную, во всяком случае, совершенно понятную систему, где каждый участник процесса исполняет свое предназначение согласно таким же четким и ясным установкам свыше, из некоего мозгового штаба. И если обратиться к излюбленным флотским аналогиям Сим-Сима - это должна быть мощная непотопляемая махина, которая, следуя обозначенному курсу, вроде ледокола, играючи, справляется с любыми льдами и айсбергами и которую не опрокинуть никаким тайфунам. Каждый из команды точно знает, что ему делать, и делает это: матросы швабрят и драят палубу, под надзором механиков во чреве посудины ходят смазанные шатуны и поршни (или как они там называются?) неутомимых и надежных судовых машин, классные коки вроде Цоя на камбузе стряпают кормежку, в трюмах все надежно закреплено и принайтовлено, на флагштоке развевается фирменный вымпел Туманских, а Сим-Сим (ну я, конечно, рядом), покуривая трубку, командует:
- Так держать!
Ничего такого, даже отдаленно похожего, я не разглядела. Но больше всего меня взбесила полная неопределенность того, на что, кроме выколачивания Монеты, нацелены все эти подразделения, фирмы, товарищества и прочее, собранные под флагом Туманских. Я никак не могла уловить, в чем суть стержневого Главного Дела, вокруг которого могла группироваться вся эта шарашка. Я бы могла понять, если бы Туманская пыталась оседлать Большую Трубу, то есть приникла бы к вожделенным источникам нефти и газа, во всяком случае попыталась бы это сделать. Но, судя по всему, пробиться к этим делам ей не дали. Хотя она и имела какие-то доли в нескольких бензоколонках на югах, в танкерных делишках и на нефтеперегонном заводе в том же Туапсе, но, в общем, это был мизер.
Ко всему Туманские прикасались как бы вскользь и боком. Я могла понять, если бы Викентьевна включила мощности своих аналитиков - да одного Нострика бы хватило! - и рванула бы всеми своими капиталами в то же Пиво, про которое мне талдычил Нострик. Ну в Москве бы не дали развернуться, так Россия велика. Прибрать к рукам пивной заводик в том же моем родном городе на Волге, подкачать его кредитами, снюхаться с инвалютными спонсорами почему бы и нет?
Чем больше я раздумывала, тем сильнее все расплывалось, теряло четкие очертания, какую-то хотя бы минимальную определенность, и я начинала понимать, что влипла по новой в историю, разобраться в которой не умею и не могу. Пока...
А когда я просчитала, что этот мир Нина Викентьевна Туманская покинула добровольно аж десять месяцев назад, но тем не менее дел это никак не остановило, когда дошло, что и Сим-Сим до своей смерти рулил делами фактически условно, но тем не менее это тоже никак не повлияло на положение в их хозяйстве, передо мной возникло видение чего-то бесформенного, живущего само по себе, как чавкающая протоплазма, монстр, вроде живого теста, которому никакие мозги и не нужны, потому что главное, чем он занят, - это насыщает сам себя, совершенно не обращая внимания на то, куда несут его течения, лишь бы нажраться до сытости и не попасть под разделку каким-нибудь акулам. В общем, очень поплохело новоявленной Л. Туманской (бывшей Басаргиной).
Я еще не решалась обрушить белоснежный, прекрасный, безгрешно крылатый монумент Нине Викентьевне Туманской, отчаянно-дерзкой и в то же время безошибочно-расчетливой, математически точной, в общем, почти гениальной бизнес-леди эпохи первоначального накопления в родном Отечестве, каковой монумент - я, не без усилий со стороны Сим-Сима и прочих, воздвигла в своем воображении. Но памятник этот дал трещину.
Выходило так, что если убрать всю эту публичную, на виду у всех деятельность, которой она занималась, вроде благотворительных актов по отношению к сиротам, подкормки малоизвестных художников, стояния в Елоховке по церковным праздникам рядом с иными Ви-Ай-Пи - персонами, изображавшими живые подсвечники, и не так уж давно припрятавшими свои партбилеты, - что оставалось в сухом остатке?
Одно и оставалось - совершенно голая, ненасытная и неуемная жажда Денег, которые урвать нужно именно сегодня, а не завтра, неважно где, неважно с кем и неважно на чем. Отсюда и ее постоянные метания, знаменитые броски, которыми восхищались ее прилипалы, - от цемента к текстилю, от электроники к дамским сапогам...
Конечно, почти звериное чутье, как у каждой битой-мытой челночницы, которая насчет "купить дешевле - продать дороже", у нее было. И умение вовремя смыться. Я еще не до конца смирилась с этой новой старой Туманской. Я ей не могла простить Сим-Сима, хотя и понимала, что винить ее, ту, которой уже нет, нелепо.
Я частично могла списать эту мою догадку на элементарную бабью ревнючесть. Но что-то подсказывало мне, что я не ошибаюсь. Я попробовала припомнить, что всерьез тревожило Сим-Сима перед тем, как он собирался покинуть меня. И не без изумления установила, что больше всего он бесился из-за набора английских клюшек для гольфа, которые он не успел опробовать на персональном гольф-поле рядом с территорией, поскольку оно еще не было сооружено. Клюшки были слишком тяжелые, и тащить все эти фирменные сумки с собой в Европу он не мог.
Сим-Сим всегда был и оставался лишь игроком, азартным и отчаянным, и играл во все, что подворачивалось, начиная с "очка" и кончая ипподромом и казино. Похоже, в бизнес он тоже играл. Может быть, именно поэтому Нинель и держала его на расстоянии от своих затей, чтобы не продул то, что она наваривала.
Я собралась с силенками, заставила себя перестать жевать мозгами Туманских и обратилась к собственной судьбе.
Похоже, я получаю совсем не то наследство, которое, по тупости, принимала без сомнений. Королевский трон, в который меня подсадил Сим-Сим, если говорить всерьез, декоративный. И вообще во всех этих конфигурациях слишком много декораций. Накачанный, как пузырь, совершенно ненужным персоналом офис на Ордынке - декорация. Для значительности и лишь кое-каких действительно нужных контактов. Бухгалтерия, доступная для любопытства извне, которой рулит Белла Львовна, - декорация. Что там еще прячется под разного рода камуфляжем - один Бог знает. Но наш Чичерюкин недаром не стал подключать официальные службы к тому, чтобы прищучить Кена. Кен мог и заговорить. Он был слишком близок к Туманским, и сказать ему было что. В этом я уже не сомневалась. Но почти каждая из операций и комбинаций Туманских, с которыми меня ознакомил Нострик, сильно пахла криминалом. И если какие-нибудь дошлые сыскари из отдела экономических преступлений, по наводке Кена или без нее, начнут копать поглубже, в направлении загашников мадам Зоркие, уверена, я узнаю много для себя неожиданного. И вряд ли это будет для меня к добру. Меня возьмут за шкирку совсем не декоративно. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Я не смогу доказать этим котярам в погонах, что попала в эту мышеловку случайно. (Впрочем, а как в нее еще попадают?)
Не знаю, до чего бы я еще додумалась, но тут зазвонил телефон. Судя по помехам, звонили не из Москвы, а издалека. Тем не менее слышно было ясно. Мягким обволакивающим голосом Кен сообщил, что приносит мне поздравления с грядущим Международным женским днем и сожалеет, что восьмого марта его в Москве не будет и он не сможет поздравить меня лично. До восьмого была еще пара дней, и я немного удивилась, с чего он решил наводить мосты так рано. Поблагодарила за внимание, выставлять рога было бы нелепо, и также дружелюбно сообщила ему, что ему надлежит быть в офисе на Ордынке десятого числа, к шестнадцати ноль-ноль, и по какому поводу он мне нужен. Он засмеялся, как бы пропустив мимо ушей сказанное мной, и добавил, что я достойна настоящей большой любви, каковой он мне и желает.
Не знаю, до чего бы я еще додумалась, но тут зазвонил телефон. Судя по помехам, звонили не из Москвы, а издалека. Тем не менее слышно было ясно. Мягким обволакивающим голосом Кен сообщил, что приносит мне поздравления с грядущим Международным женским днем и сожалеет, что восьмого марта его в Москве не будет и он не сможет поздравить меня лично. До восьмого была еще пара дней, и я немного удивилась, с чего он решил наводить мосты так рано. Поблагодарила за внимание, выставлять рога было бы нелепо, и также дружелюбно сообщила ему, что ему надлежит быть в офисе на Ордынке десятого числа, к шестнадцати ноль-ноль, и по какому поводу он мне нужен. Он засмеялся, как бы пропустив мимо ушей сказанное мной, и добавил, что я достойна настоящей большой любви, каковой он мне и желает.
Мы распрощались почти по-родственному. Он отключился, я тоже хотела положить трубку и только тут заметила, что глазок на сигнализаторе, который установил Михайлыч, светился красным. А это означало только одно - меня прослушивают. "Быстро это они. Профессионально. А кто это "они"? - думала я, пялясь на этот крысиный, налитый красным глазок. - Кен? Еще кто-то?"
С одной стороны, я могла гордиться: прежде мое появление в Москве вряд ли бы вообще кто-нибудь заметил. Но с другой стороны, мне было гнусно и почему-то стыдно, как будто за мной подглядывали в тот момент, когда я задрала юбку, спустила штанишки и уселась на толчок, чтобы заняться самым интимным делом.
Сатанея, я выдернула телефонный шнур с мясом и швырнула аппарат в угол. Конечно, это было очень глупо, но я еще не привыкла к тому, что каждый мой чих будет услышан и кто-то будет рассматривать меня, как амебу под микроскопом, фиксируя каждое мое движение.
А НЕ ПОШЛИ БЫ ВЫ ВСЕ?
Как известно, для того чтобы нормальная болотная лягушка превратилась в царевну, необходим добрый молодец, тугой лук и каленая стрела. Я не знаю, как, каким манером и когда точно воткнулась куда положено стрела, но Михайлыч и Элга обошлись без промежуточных этапов вроде сжигания лягушечьей шкурки и прочих процедур, и в царевну Карловна обратилась мгновенно, решительно и безповоротно. Во всяком случае, Международный женский день она встречала, как профессионалка. Элга Карловна Станке стала женщиной!
Я обалдело взирала на нее, непривычно тихую, мягкую и даже - ну и дела! - стыдливо вспыхивающую девчоночьим румянцем. Но, в общем, она была прекрасно бледна, загадочна и снисходительна, как будто только она одна знала тайну, которую другим не постичь. У нее даже походка изменилась. Раньше она топала твердо, как солдатик, словно вбивала гвозди в пол своими сапожками, теперь же двигалась плавно, как бы перетекала по кабинету с одного места на другое. Лицо ее истончилось, в подглазьях легли вполне объяснимые тени, губы подпухли, ее янтари, казалось, стали еще больше и солнечно сияли. Но окончательно добил меня зеленый, смахивающий на детский, бант, которым она прихватила свои медно-пламенные волосы на затылке. Впервые я ее видела на службе не в деловом, мужского кроя, костюме, а в классном платье, почти по колено и с разрезом на бедре, восходившим гораздо выше того, что она ранее себе позволяла. Платье тоже было зеленоватым. Плюс темно-зеленые туфельки на каблучищах - в общем, она стала похожа на изящную малахитовую ящерку, состоящую в штате Хозяйки Медной горы. Но в остальном она осталась прежней - деловой, четкой, исполнительной.
Восьмое марта было нерабочим днем. Служивые начинали праздновать его, как и положено, заранее, седьмого, и, когда я утром вошла в кабинет на Ордынке, она уже ждала меня с какими-то списками и расписанием грядущих торжеств в офисе. Столы для междусобойчика в буфете должны были накрыть к концу рабочего дня, мужики, как и положено, сбросились на цветы и подарки для дам, но все детали уточняли, как всегда, у Элги. Она знала, какие духи предпочитает та или иная дама, от "Донны" от Труссарди для Беллы до молодежных "Кензо" для девчонок. Закусь и выпивку должны были завезти из "Савоя". Меню я должна была удостоверить, так же как и ведомость на премии, каковые будут вручены вместе с цветами в конвертиках.
Я разглядывала Элгу не без легкой зависти и печали и все пыталась припомнить, как это было впервой у меня. Вернее, у нас с Петькой Клецовым. Кажется, я больше всего боялась, что дедуля все просечет. Мне казалось, что все обо всем знают, и я боялась идти в школу, будто все еще была голой и чуть пьяной, как тогда, когда Петька потянул меня под сирень. Боялась я напрасно, Панкратыч ни о чем не догадывался. Гаша поняла все точно и сказала мне беспощадно:
- Невтерпеж, значит? Не сохранила себя, задрыга? За своей Иркой Гороховой заторопилася? Ну и как оно?
"Оно" было непонятно. Только с неделю саднили ягодицы и спина, наколотые травой, потому что Петькина куртка, которую он, торопясь, подстелил, куда-то из-под меня уползла...
Элга заметила, что я ее изучаю, странно хихикнула, закрывая зардевшееся личико ладошками, и взмолилась:
- О, Лиз! Не надо меня исследовать! Я понимаю - вам это кажется нелепо и смешно...
Ничего такого мне не казалось. Просто она будто окунулась в чан с живой водой и немыслимо помолодела. Я же себе казалась старой клячей. И спросила, как Гаша:
- Ну и как "оно"?
- О! - только и сказала Станке Элга Карловна. - О мой бог... Это восхитительно! И совсем нестрашно... Я имею огромное сожаление, Лиз! Почему это не произошло раньше? Это действительно ни с чем невозможно сравнивать. Совершенно новые горизонты!
- С чем я вас и поздравляю!..
Я немного кривила душой, понимая, что у Элги Карловны Станке отныне появился божок, на которого она будет молиться. А это означало, что главной персоной для нее теперь стал Михайлыч, а вовсе не я. Возможно, ее восторги со временем поутихнут, но более вероятно, что нет. Похоже, что теперь наша Элга пустится во все тяжкие и будет наверстывать упущенное. Я даже подумала о том, что одним Михайлычем она может не ограничиться и куда ее позовут новые горизонты - один черт знает. Мне казалось, что у них это не очень всерьез. Ну, нормальный служебный романчик, которые случаются и у не очень молодых людей...
Я сочла необходимым ее предостеречь:
- Вы только, пожалуйста, не очень афишируйте... Все-таки у него жена миленькая. Дети...
- Я не имею покушений на его семью, Лиз! - твердо сказала она. - Это не имеет никакого отношения к тому, что случилось. Это имеет совершенно другой смысл.
- Смысл тут один: седина в голову - бес в ребро. Разборки нам ни к чему. Так что вы - поконспиративней...
- Я понимаю, - вздохнула она. - Мы уже работаем над этой проблемой.
- Вот-вот, работайте.
Я еле удержалась, чтобы не заржать. Элге Карловне Станке явно нравилось быть таинственной понижать голос до шепота и настораживаться, словно нас могли услышать.
Но больше всего меня насмешило то, что, когда ко мне заглянул Кузьма Михайлыч, она сделала вид что они почти что незнакомы, кивнула ему мельком и унесла ноги.
Я поставила Чичерюкина в известность о прослушке. Он кивнул невозмутимо:
- Я знаю.
Когда рассказала ему о звонке Кена откуда-то издалека, Михайлыч уточнил:
- Да недалеко. Он почти что рядом. На родине твоей торчит. Его же пасут, Лиза. Все его телодвижения фиксируются.
- Господи, а что ему там-то надо?
- Скоро узнаем.
Я завелась и заявила, что мне все эти его игры в штирлицев ни к чему и я сама распотрошу Кена во время встречи десятого числа вот тут, в офисе, о которой Кенжетаев мной лично предупрежден. Михайлыч пожал плечами:
- Да не сунется он сюда! Вот увидишь, кого-нибудь вместо себя на переговоры откомандирует. Он сейчас не тебя, он меня трухает. Ребяток моих! Почуял, что я колпак над ним ставлю, хвост за собой чувствует... Уже уходил пару раз, и довольно удачно.
- И долго он за собой ваши хвосты таскать будет?
- Как выйдет. А пока возьми вот это.
Он протянул мне наплечную полукобуру из мягкой белой кожи. Полукобура была пуста, и я удивилась, на кой она мне.
Но он лишь загадочно ухмыльнулся:
- Увидишь!
Зазвенел звонок к началу рабочего дня, и мне принесли корзину цветов, десятка три кремовых свежих роз с воткнутой открыткой - от персонала банка "Славянка "Т".
И началось! На меня накатил вал приветствий и поздравлений, из которых явствовало, что меня уважают, обожают и искренне любят в основном совершенно неизвестные мне персоны, как физические, так и юридические лица, компании, фирмы, фирмочки и даже кое-какие редакции. Прежде всего - как женщину. Лавина обрушилась телеграфно, по факсам, которые дымились от перегрузок, телефонно, в виде посыльных и курьеров, которые перли и перли цветы и подарки. Все это напоминало мне роскошные похороны. Словесные загогулины в мой адрес смахивали на некрологи. В открытках писалось, что я добра, прекрасна внешне и внутренне и вообще наделена такими достоинствами, достигнув которых можно было и впрямь спокойно откидывать копыта. Поскольку человечество меня уже просто не имеет права забыть.