Он присел на корточки, вынул нож, выкинул пружинное лезвие, разрезал путы на ногах Клецова, снял и откинул удавку - горло у Петьки было в синих подтеках, - снял наручники и спрятал их в карман. Петька полулежал неподвижно.
Я присела перед ним и стала платком обтирать его лицо.
Веки дрогнули, лезвием блеснули антрациты, и он сказал хрипло и скрипуче:
- С-сука...
- Видишь, ничего страшного, - заметил Чичерюкин. - Вполне способен на точные характеристики!
- Говны-ы, все вы - говны! - дернулся Клецов.
- Может, оно и так, Петр Иваныч, - согласился Чичерюкин. - Поскольку человек - структура, дерьмом накачанная. Кого ни ковырни - таким говнецом дохнет, что хоть стой, хоть падай! Может, ты разъяснишь своей, допускаю, бывшей подруге, с чего это ты тут такую позицию занял?
Клецов склонил голову, выплюнул на грязные доски сгусток черной крови.
- В чем дело, Петр? - спросила я.
Он молчал, будто и не слышал. Глаз не поднимал.
- Даю уточнение! - опять заговорил Чичерю-кин. - Десятого января сего года в четыре часа утра, согласно контракту, Петр Иванович Клецов, двадцати восьми лет, приступил к исполнению телохрана Туманского. То есть занял место за баранкой "мерса", в каковом находились вы, Лизавета Юрьевна, ваш супруг и раб божий Кузьма, я то есть... В сопровождении нашего джипа "шевроле" с четырьмя охранными персонами мы отбыли в Ленинград, то есть по-нынешнему Санкт-Петербург. Вы с этим согласны, Петр Иваныч? Не опровергаете?
- Да пошли вы все! - огрызнулся тот.
- Не разрисовывайте, Кузьма Михайлыч, - попросила я. - Ближе к делу!
- А я и так близко... Поездка была неплановая, решение о ней Семеныч принял скоропалительно, за два часа до отъезда, никто о ней, кроме своих, знать не мог. По расчетам, мы должны были прибыть в Санкт-Петербург в двенадцать дня, на все дела Туманский отводил часа четыре, так что в шестнадцать ноль-ноль мы должны были лечь на обратный курс. Следовательно, кому-то надо было точно знать, во-первых, что мы выехали именно в Питер, во-вторых, когда мы там возникнем и, в-третьих, куда именно там Семеныч намерен отправиться. Про эту литейку на Охте он сказал, Лизавета?
- Я не помню...
- А я помню. На подъезде к Питеру, в салоне "мерса". Где опять же были только свои. Включая Петра Ивановича... Получается так, что кто-то должен был отсигналить питерским сволочам, что мы уже прибыли, сколько там пробудем и куда двинемся. Гоняться по Питеру за Туманским этой бригаде, которая его грохнула, было никак не с руки... Времени на все про все у них было столько же, сколько у нас, - четыре часа. Может, чего добавишь, Клецов?
- У вас слишком богатое воображение. Не знал я ничего! Не знал! Ну подумаешь, выдал звонок!
- Какой еще звонок? - удивилась я. - Ты про что, Петька?
- Про то, как мы в "Астории" перекусывали, шницеля по-венски сухеньким запивали, а он "мерс" на заправку гонял, - пояснил Михайлыч. - Вот оттуда, с заправки, он и отбарабанил звоночек... Отсигналил, значит!
- Кому?!
- А это ты у него спроси! Я-то у него еще в Питере спрашивал. Только, может, он тебе больше скажет? Все ж таки не чужие. Родные, можно сказать.
- Ну, Клецов! Ну?!
- Баранки гну, - ухмыльнулся он, растягивая похожие на черные оладьи губы. - Так кому угодно и что угодно пришить можно! Уж кто-кто, а вы, мадам, это по себе распрекрасно знаете. И все не так было, как он плетет. Про то, что в Питер поедем, мне сам Туманский еще накануне вечером сказал. Чтобы колеса готовил. Коньячком бар на "мерее" зарядил... И все такое. Я как раз в гараже с "мерсом" возился, когда мобильник Туманского сработал. В бардачке. Ну, я взял. Звонил Кен, из Москвы. Спрашивал, как у Туманского со здоровьем. Заботился... Ну, я ему про Питер и ляпнул. Что собираемся. Он попросил, чтобы я, как туда приедем, сразу же на какой-то аптечный склад позвонил, что, мол, получат по мозгам, потому что задерживают отправку фур на Москву с этим... для диабетиков... инсулином... Тимур Хакимович чужой, что ли? Я и позвонил... Там... Какая-то женщина ответила. Спросила, сколько в городе будем, какие-то бумаги, документацию просила в Москву прихватить. Спрашивала, где будем, чтобы их передать. Ну, я насчет Охты и сказал... Все! Всего-то!
- Похоже на правду, а? - с надеждой обернулась я к Чичерюкину.
Он беззвучно смеялся:
- Слишком.
- Не поняла.
- Я этот номерок, который из него в Питере вытряс, проверил. С чего и торчал там столько. Нету по тому телефону никакого аптечного склада. И не было. В раздевалке он стоит, в гардеробе, словом, в предбаннике одного гадюшника, пивнуха такая, с креветками, на Литейном проспекте. И трубку там снимают кому не лень, кто поблизости, от уборщицы до любого из поддавал. Называется "Адмиральская каюта": Только адмиралы туда вряд ли заходят. Все больше шпана... Ты его лучше спроси, с чего он на меня полез?
- Ха, - ощерился Клецов, - полезешь тут! Он же сдвинулся, Лизка! Не видишь? Расписывать стал, как меня тут метелить будут. С допросными процедурами. Орал: "Говори!" А что говорить-то, когда у него лапы - быку башку отвинтят? Дурак старый...
- Это кто старый? - встрепенулся Михайлыч.
- О господи! Да идите вы все! - У меня дыхание перехватило от нелепости происходящего. Вчера пивко под воблу вместе кушали, в свободное от службы время на спор из своих "Макаровых" бутылки пустые расстреливали и гирю толкали, сегодня - грызут друг дружку, как псы подзаборные.
Я вышла из конюшни. В гараже было включено освещение, и я заглянула туда. Выпендрежная алого цвета "альфа-ромео" Нины Викентьевны стояла у стены, накрытая брезентовым чехлом. На брезенте уже накопилась пыль: с того дня, как она с собой покончила, в машину никто не садился. Я как-то намекнула Сим-Симу, что можно бы тачку продать, но он словно и не услышал.
Охранный джип черной глыбой отдыхал на яме, тяжелый, как броневик.
. На темно-синем лаке "мерса" играли блики от ламп: его недавно полировали. Сквозь темные тонированные стекла просвечивала светло-серая кожа сидений.
Сим-Сим иногда сменял Петьку и садился за баранку сам - погонять он любил. Но обычно сидел не позади, как положено персоне Ви-Ай-Пи, а демократично, рядом с водилой. Я открыла дверцу и уселась в это самое кресло.
Больно стиснуло сердце - в салоне еще, хотя и слабо, ощущался запах Туманского: он прокурил все тут медово-горьким голландским трубочным табаком, проливал армянский коньячок из бара - всякие метаксы, даже подлинные, он не признавал Пахло еще старомодным парфюмом "Драккар", дешевеньким, но он к нему привык, а привычек он менять не любил. Даже брился опасной бритвой "пума", золингеновской, конечно, со сточенным клинком, которую когда-то купил в комиссионке на первые заработки. Я нажала на кнопку бардачка Внутри лежали его перчатки из тонкой кожи. Несмотря на то что он был громаден, руки у него были аристократические - с длинными тонкими пальцами. Я стала выкидывать из бардачка все, что там было: старый кисет с табаком, две "рабочих" трубки в чехольчиках, аудиокассеты с Высоцким и Окуджавой, в поездках он слушал только их, пакет с бумажными носовыми платками, мобильник, тот самый, который поминал Клецов. Батарейки телефона уже сели, и белый экранчик был похож на бельмо...
Я старалась ни о чем не думать. Мне казалось, что, если я буду долго о нем думать и ждать его, гулко простучат шаги по бетонке гаража, он рванет дверцу и рявкнет:
- Положи все на место, Лизавета! Опять свой нос не туда суешь? Ну нет там никаких гондонов для других баб! И баб - тоже нету! Окромя вас, мадам!
Шаги, конечно, прозвучали. Чичерюкин вошел в гараж, пригляделся:
- Ага, вот ты где!
Влез в салон и сел сзади. Посопел сердито:
- Ну теперь до тебя доходит, или как?
- Бред какой-то, - сказала я. - Кто-то кому-то звонил... Аптека эта при чем? Клецова поуродовали... Ну если считаете, что он как-то в этом деле замешан, отдали бы его сыскарям. Зачем гестапо на дому устраивать?
- Так ведь своя крыса завелась, домашняя, мне ее и давить. Домашними средствами. Его, крысюка этого, голыми руками не возьмешь. Он любую зацепочку отстрижет и разъяснит по всем законам логики. Умный слишком. А главное, склизкий, Лизавета! Я так думаю, что там такая цепочка закручена была, что убери одно звено - и все посыпется. И я так понимаю, что некоторые уже и убраны - связники, исполнители, посредники...
- Вы про что?
- Не будь полной дурочкой. - Михайлыч закурил. - Иначе он и тебя "сделает". Вежливо так, знаешь, со своей улыбочкой! Это все Кена работа. Во всяком случае, его проект. У тебя в голове хоть что-то осталось? Или сплошной сквозняк? Ну что молчишь?
- Да бросьте вы! - не сдавалась я. - Дали вам по мозгам, вот вы виноватых и ищете! Вас послушать, так выходит, что Кен Петьке платил.
- А зачем платить? - вздохнул Михайлыч. - Петька и так на все готов. Бескорыстно. И ты мне тут горбушки не лепи, Лизавета Юрьевна! Он в тебя до сих пор втюренный! И ты это распрекрасно знаешь... И нравилось тебе все это - в койку с Семенычем, а на нервах Клецовых, как на мандолине, играть... Эх, бабы! Предупреждал я Семеныча, просил даже поосторожнее быть с этим кобельком. А он только зубы скалил, нравилось ему, что у него твой Ромео в холуях. Лизавета, мол, не против... И ты, мол, не возникай! Веселился. А может, ему просто приятно было, что он от мужичка почти в два раза моложе тебя отсек?
Я молчала. Пакостно мне было. Горько. Заигралась девушка. И чего уж теперь-то хитрить перед самой собой. Был Сим-Сим. Но где-то рядом вращался и Петро. Первый, кто распечатал мой конверт. А такое не забывается. Такое на всю жизнь. Что-то такое там, в утробах, все равно все помнит. Иначе бы он мне не снился. До сих пор. Хотя и редко. Я этих снов боялась.
- Если вы каждого, кто ко мне клеился, на конюшню потащите, вам филиал Лубянки тут открывать придется. Глупость все это, - сказала я. - Дайте ему расчет - и в три шеи!
- Это что? Всерьез? - вскинул на меня глаза Михайлыч.
- Очень.
. - Извини, конечно, но где у тебя такое решение возникло? В голове все-таки или в той плюшке, которая промеж ног?
- Хамите, Кузьма Михайлыч!
Я хотела вылезти из "мерса", но он цепко ухватил меня за плечо:
- Слушай сюда! Вот-вот Кен здесь прорежется. Знаешь что будет? Я тебе скажу, как он дела повернет. Сиди!
Он шептал хрипло, разрисовывая, что будет. А я почти не слушала. Клецов был, кажется, прав. У Михайлыча тоже что-то в мозгах замкнуло. Как у меня.
Он наконец иссяк. Я высвободилась и ушла.
Дом стоял на бугре почти неосвещенной глыбиной, и я впервые заметила, как он нелеп. Когда-то тут была база отдыха для кремлевских чинов, не из очень высоких. С близким охотохозяйством. Нина Викентьевна обустроила трехэтажку, но дело до конца не довела. Внутри все было продуманно и классно, на хорошем евроуровне. Но снаружи дом был похож на денди в зипуне и валенках: евроокна с тонированными стеклами - в тяжелых кирпичных стенах, крыша из итальянской черепицы, с остеклением над кабинетом Сим-Сима, а портик со сталинскими колоннами, и над ним - еще не сбитая лепнина трактора и знамена из гипса.
Раньше я этого не замечала - в этот дом меня ввел Сим-Сим, и все здесь мне казалось прекрасным.
Я добрела до суперспальни и, не снимая шубы, бухнулась навзничь на кровать. Под головой, под покрывалом захрустело - это Гаша засунула туда свою целительную подушку с сеном Было тихо, дом спал, и я слышала, как лихорадочно пульсирует кровь в висках.
Кажется, мне удалось сдержать себя, когда Чичерюкин помянул Кена. Меня тоже что-то тревожило в его поведении, но я все еще не могла заставить себя поверить в его двурушничество. Все было нелепо и гнусно. Единственное, что до меня дошло сразу же, - у Михайлыча нет никаких доказательств, ничего реального. Иначе он бы так не метался. То, что он держался в стороне от официальных законников, было понятно: если их допустить к делам Туманских, могли всплыть кое-какие их делишки, от которых бы затрясло все фирмы и фирмочки. Бизнес и закон в России нынче понятия несовместные.
Света я не включала, пялилась в потолок, и там, между этими а-ля Шагал летучими молодоженами будто всплывало темное и непроницаемое, как маска, лицо Кена, с бархатисто-темными ласковыми глазами, со щеточкой седых усов, подстриженных по-английски... В моих глазах возникла сухопарая фигура, делающая его похожим на отставного колониального британского служаку. Он вообще здорово смахивал на англичанина - манерами, стилем одежды. Надо было видеть, как он курит, держа в изящно-ломких пальцах дурманно ароматную китайскую сигарету, - он курил только гонконгские, соусированные, которые ящиками привозил из своих деловых ездок... Мне даже показалось, что я ощутила запах этого дымка, пряный и слишком сладкий.
Первое время, после того как мы познакомились, я даже не знала, что фамилия его - Кенжетаев: Элга усекала все фамилии и имена. Чичерюкин у нее был Чич, Кенжетаев - Кен, я - Лиз, если не считать тех случаев, когда она бывала мной недовольна. Тогда я становилась "Элизабет" или "Басаргина".
Я поднялась, включила ночник, сдвинула стенную панель, за которой был небольшой встроенный в стену сейф, и набрала код. В сейфе было десятка три одинаковых папок - персональные досье. Их собрала еще Нина Викентьевна. Туманский, когда решил ввести меня в курс дел, мне их показал.
В основном это были досье на противников и конкурентов Туманских. Там были подробности о том, что эти люди тщательно скрывали, включая грехи молодости, тайные пристрастия - начиная от запоев и кончая снятыми судимостями, реквизиты анонимных счетов в банках, перечни недвижимости, суммы взяток, которые давали и брали, и даже награды и звания, полученные ни за что. Я еще удивилась, что среди этих папок есть досье и на ближнее окружение: на Кена, Чичерюкина, помощника Туманской - Вадима и даже Элгу... "Господи! А это-то зачем? Они же свои!" "Сейчас своих не бывает, - нехотя сказал Сим-Сим. - Сегодня - свой, завтра - чужой. И наоборот. Погляди. Это тебе полезно. Привыкай, Лиза".
Привыкнуть к этому я не могла. Мне почему-то было жалко этих людей. Особенно голубых, то есть педрил. Их среди значительных персон, которых то и дело показывали по ТВ, оказалось на удивление много.
Я вынула папку, на которой было написано "Кен", и стала листать. Биография у него была - будь здоров. Мать русская, отец казах. Учился в Ленинградском горном институте. С Сим-Симом познакомился в какой-то геофизической экспедиции на Колыме, где проходил практику. А Туманский был простым рабочим. С тех пор и корешуют. Тут была и фотография: молоденькие, тощие Сим-Сим и Кен, в ватниках и резиновых сапогах, стоят, обнявшись, и смеются...
Судя по всему, Туманский всегда ходил по краешку, а Кен делал нормальную карьеру, член партии, брошен на укрепление кадров в Темиртау, на Казахстанскую Магнитку как национальный кадр, перетащил себя из геологии в металлургию, для чего заочно окончил Институт стали в Москве. Первая крупная сделка, которую ему организовал Сим-Сим, - левая поставка белой консервной жести на плавучий рыбзавод, промышлявший камчатского краба близ Японии...
Еще во времена Брежнева.
Ну это даже я поняла, куда консервы шли: тоже налево, за валюту, конечно. Подробностей я не разобрала. Дальше - больше. Первый кооператив на паях с Туманскими "Звезда Востока" в Талды-Кургане - по обработке шкур и кож. Под Алма-Атой, в плодоовощном совхозе, подпольный цех по пошиву дубленок - тогда они были жутко модные - из этих самых кож...
Потом - Москва. И уже Кен выбивает для Туманских кредит из бюджета. На строительство жилых домов для офицеров из Германии, когда нас оттуда фрицы надумали вышибать.
Одним словом, плетенка будь здоров! Одна у них команда. Во всяком случае, была.
С восемьдесят пятого года параллельно с другими делами Кен ввинтился в систему Внешторга, служил референтом, ездил на Тайвань и в Китай. Освоил китайский - классический и диалект. Оказывается, у них, узкоглазеньких, единого языка нет. Служил Кен Отечеству недолго - через три года его поперли. За ерунду, в общем, - за использование служебного положения в личных целях. В досье была копия приказа, из которого можно было понять, что Кен пер из командировок бытовую электронику в презент начальничкам: цветные телики, видеокамеры, видеомагнитофоны, телефоны с "памятью" - в общем, всю эту фигню, которой нынче забиты палатки на ярмарках и павильоны на бывшей ВДНХ. Но тогда за это и сесть можно было. Тем более что тащил все это Кен в товарных количествах. С чем его и застукали во Владивостоке, на таможне, через которую он пытался пропихнуть судовой контейнер с этим барахлишком. Насколько я поняла, отмазала его от неприятностей Нина Викентьевна.
Попереть-то его поперли, но кое-какие связи он сохранил. И когда "империя зла" пошла сыпаться, уже в адрес головной корпорации Туманских "Система "Т" косяком пошли, в основном с Формозы, то есть с того же Тайваня, разнообразные детали, из которых в цехе оборонки под Подольском начали собирать "на коленке" те же видики и даже редкостные по тем временам компьютеры.
Был еще и текстиль в гомерических количествах.
Расплачивались безвалютно, нефтью и минеральными удобрениями. Это уже касалось только Туманской. Как она их добывала - неизвестно.
А вообще-то я обнаружила в папке почти все, что касалось Кена (видно, не один Чичерюкин, или кто там был до него на посту главы корпоративной безопасности, старался). Размер обуви и одежды, любимые напитки, любимый тип женщин, их возраст - от шестнадцати до двадцати пяти, натуральные блондинки, скандинавского типа, малообразованные. Приводился список телок, с которыми он имел дело более или менее долго. Оказывается, москвичек и даже ленинградок он сторонился и регулярно выезжал в секс-туры в Ригу, какой-то Цесис, в Таллин и в Друскининкай. Судя по списку, трахнуться он был не дурак, но при всем при том тяготел к постоянству в отношениях: одноразовых профессиональных шлюх не любил. Может быть, потому, что в молодости (об этом сообщалось в графе "Здоровье"), пару раз подхватывал триппер.
Женат он ни разу не был, правда, была запись о ребенке, которого ему родила какая-то Роза Калкенова в Алма-Ате. Его "коллективная супруга" состояла в основном из спортсменок, была даже одна кандидат в мастера по санкам и одна горнолыжница. С последней он как-то провел отпуск в Давосе. О чем тоже была запись.