Макс и на этот раз не обошелся без запугиванья.
— Счастливый ты, Чакстынь, — начал он, садясь за стол. — Твоих родителей вчера сослали в Сибирь, а ты у нас как сыр в масле катаешься.
— Неужто сослали? — изменившись в лице, прошептал парень и выронил веник.
— Сослали. Да ты не очень-то горюй. Это ненадолго.
Потом Макс обернулся к остальным и сказал торжественным тоном:
— Не долго теперь осталось сидеть в лесу. Прошлой ночью была радиопередача из Лондона. К весне события развернутся. Англичане скажут свое слово в Курземе. В Швеции уже укомплектовано несколько английских дивизий.
— Так, так, — бандиты переглянулись и многозначительно кивнули друг другу. — Понятно. Не хотят пустить большевиков в Курземе. Ведь англичане очень заинтересованы в Балтийском море.
— И даже весьма заинтересованы! — подтвердил Макс. — Если красные начнут напирать и немецкая армия отступит, английский экспедиционный корпус тотчас высадит десант на курземском побережье и двинется на Ригу. Мы должны будем поддержать эту операцию с тыла.
— Хоть бы скорее, — вздохнул какой-то кулак. — Не такое уж удовольствие жить в лесу. Опротивели эти землянки. Ни жены у тебя, ни поесть по-людски… Попариться и то негде.
— Теперь долго ждать не придется, — сказал Макс. — Еще немного терпения, и мы с вами выплывем…
Он было начал распространяться на эту волнующую тему, но вошел дежурный по базе и сказал, что в штабной землянке его ждет связной.
— Командир полка просит вас явиться.
Макс направился в штабную землянку. Там сидела молодая крупная девушка в синих спортивных брюках и таком же свитере, сильно обтягивающем грудь. Темные вьющиеся волосы, карие глаза, румяное от холода круглое лицо и очень красные чувственные губы…
При входе Макса она быстро встала, внимательно, даже восторженно глядя ему в глаза.
— Добрый вечер…
— А, добрый вечер, Зайга. — Макс снисходительно улыбнулся и пожал девушке руку, окинув ее фигуру быстрым жадным взглядом. Но присутствие Зиемеля, видимо, стесняло его. Сделав равнодушное лицо, Макс повернулся к девушке спиной и громко обратился к нему:
— Ну, что там нового?
Зиемель молча протянул листок папиросной бумаги, на котором мелким четким почерком было написано: «Командирам полка и батальона 5 февраля явиться на инструктивное совещание в „зеленую гостиницу“. Командир дивизии». В конце стояло несколько букв — шифр бандитской организации.
— Очень и очень приятно, — сказал Макс и снова незаметно взглянул на девушку. — Теперь ты увидишь, что я прав. Получим работу.
— Не знаю, может быть, — сказал Зиемель. — Я работы никогда не боялся.
— Мне никаких поручений не будет? — спросила девушка.
— Скажите, что мы оба будем вовремя, — не оборачиваясь, ответил Зиемель.
— Да, будем оба, — добавил Макс.
— Значит, мне можно уйти? — снова спросила девушка, медленно натягивая варежки.
— Да, можете идти, — сказал Зиемель. — Спасибо за услугу.
Девушка подала руку ему, потом протянула Максу, но тот, не беря ее, сказал вполголоса:
— Я вас провожу с базы.
— Да? Проводите? — Она сверкнула глазами и вслед за ним вышла из землянки.
Зайга Мисынь во время оккупации кончила среднюю школу и уже второй год жила у отца, помогая слегка по хозяйству — к тяжелой и грязной работе мать ее не подпускала. С Максом Лиепниеком ее познакомил прошлой осенью старший брат Висмант. Сам он был убит в декабре во время какой-то неудачной «операции», а Зайга продолжала служить бандитам связной и раз в неделю, а если было чрезвычайное задание — и чаще, приходила на базу «батальона», доставляя новые известия и вводя в соблазн Макса.
Он давно уже бросал на нее жадные взгляды, но каждый раз, когда Зайга появлялась на базе, чье-нибудь присутствие мешало ему поговорить с нею как следует.
Не пришлось поговорить и теперь — неудобно было перед Зиемелем отлучаться больше чем на пять минут. Проводив Зайгу до просеки, где начиналась дорога, Макс остановился и сказал:
— Яункундзе Мисынь, у меня к вам серьезный разговор. Вы видали по дороге на лесные покосы старый сенной сарай?
— Видала…
— Через неделю в восемь часов вечера я буду ждать вас у этого сарая… Приходите обязательно, очень важное задание. Если по каким-нибудь причинам я не приду, приходите на следующий день в тот же час.
— Приду, — коротко ответила Зайга.
Они простились.
— Что за девушка, что за девушка… — возбужденно шептал Макс, возвращаясь на базу. — Через неделю…
В землянке Зиемель встретил его насмешками.
— Весна, весна действует, Максик? Трудновато, конечно, без женщины, но положение наше не позволяет и думать о таких удобствах. Это в древности, когда мужья шли на войну вместе с женами…
— Что ты болтаешь?! — пожав плечами, отшучивался Макс. — Вежливое обращение с дамами не отменяется в лесу.
Совещание бандитов состоялось в большой землянке, выстроенной по заказу Никура. Летом 1944 года в «зеленой гостинице» произвели капитальный ремонт: настелили новые полы, старые двери заменили новыми, обитыми листовым десятимиллиметровым железом, под холмом прорыли запасный потайной выход в пятьдесят метров длиной, а на некотором расстоянии от главной землянки разместили три хорошо укрытых пулеметных гнезда. Таким образом, «зеленая гостиница» превратилась в маленький, но мощный форт посреди болота.
Лесник Миксит все так же стоял на страже, пока совещались главные господа-бандиты. С ведома Радзиня ему была доверена охрана внутренней двери — снаружи стояли еще двое часовых, они наблюдали за болотом.
«Опять не доверяют… опять стой за дверью», — думал лесник, топчась в темном коридоре. Конечно, это все-таки было лучше, чем мерзнуть на ветру и морозе, но Микситу казалось, что он заслуживал большего. Разные молокососы, сопляки сидят в комнате наравне с главными, а сами, может, не сделали и десятой доли того, что сделал он, Миксит. А ему приходится стоять за дверью и охранять господ. Вот вам и благодарность за исправную пятилетнюю службу. Что он видел за все свое усердие? Только риск, страх, бесконечные обещания… и высокомерие важных господ. Будто он и не человек вовсе, а безответная скотина. Миксит, сделай то-то… Миксит, отнеси туда-то… да не рассуждай: твое дело исполнять, что прикажет начальство.
Ох, и надоела эта собачья жизнь. Нет, одними обещаниями сыт не будешь. Уйти бы хоть куда-нибудь. А куда уйдешь, если связался с ними на жизнь и на смерть?.. Вон один было попробовал — и вскоре его нашли на дороге с проломленной головой. Эх, сидеть бы сейчас дома, с чистой совестью караулить свой участок и жить бы, как все добрые люди… Важным господам, может, и есть расчет воевать с советской властью, они свои богатства потеряли, нет им того раздолья, что раньше. А он, маленький человек, чего ради увязался за ними?
Так думал Миксит, стоя в темном коридоре. Думал он и о том, что плохо, когда человек берется за ум с таким запозданием. Цепной пес у господских ворот — вот он кто. Разница только та, что пес не может понять, о чем говорят его хозяева, а он может. Если прижать ухо к замочной скважине, все будет слышно. Миксит так и сделал.
— Пришло время действовать агрессивнее… — говорил кто-то. — Террористическими актами против работников советских учреждений и деревенских активистов мы вызовем всеобщее чувство тревоги, неуверенности. Уничтожая самых активных коммунистов и советских работников, мы нагоним страх на остальных, и они не осмелятся последовательно проводить политику советской власти. Мы их парализуем. А для того чтобы население саботировало все начинания большевиков, надо еще энергичнее изо дня в день распространять слухи о близкой войне между Англией и Советским Союзом, об американцах и шведах, об ожидаемых в скором времени переменах. Это нам настоятельно рекомендуют наши заморские друзья — недавно мы получили новые инструкции. Надо всячески подрывать авторитет Красной Армии; все преступления, о каких только услышите, сваливайте на солдат и офицеров. Если у крестьянина очистят картофельную яму или уведут лошадь — говорите, что это сделали красноармейцы. Если рецидивист совершил убийство — приписывайте это убийство советскому офицеру. Пока разыщут настоящего виновника, слухи сделают свое дело. Само собой разумеется, что надо всеми способами мешать хлебопоставкам, то же самое и с лесозаготовками и прочим. Компрометируйте советских работников, как только можно: спаивайте, сбивайте с пути. Если мы так будем действовать, то результаты скоро скажутся. Для пользы дела допустимы любые средства, даже такие, которые обычно считаются преступными.
И так далее.
Миксит слушал и не верил своим ушам. «Что они говорят, что затевают, чего они добьются этим обманом! Ох, попаду я с ними в беду, да еще в какую беду!»
И так далее.
Миксит слушал и не верил своим ушам. «Что они говорят, что затевают, чего они добьются этим обманом! Ох, попаду я с ними в беду, да еще в какую беду!»
Совещание кончилось поздно ночью. Главари разошлись. Радзинь вызвал Миксита и сказал:
— Тебе опять нашлось дело. Утром сходи в волость и сообщи…
Он говорил, как повелитель, настойчиво и требовательно, и Миксит съежился, стал смирным, покорным.
— Да, господин главный лесничий… слушаюсь. Понимаю… будет сделано…
Через два дня Макс Лиепниек вернулся на базу один, потому что Зиемель на полдорогё вздумал навестить второй «батальон». На совещании в «зеленой гостинице» Макс убедился, что тактика, которую он последнее время так безуспешно предлагал Зиемелю, не раз применялась в других бандах: там долго не раздумывали, а при каждом удобном случае пускали в ход оружие. Теперь он чувствовал себя победителем и на обратном пути все время поддразнивал Зиемеля:
— Вот видишь, господин командир полка, — в других местах давно стреляют. А мы лежали на боку и ждали приказа. Теперь придется наверстывать, догонять остальных.
Может быть, именно из-за этих досадных замечаний Зиемель и решил вдруг направиться во второй «батальон». Макс радовался: хорошо бы подольше там задержался… пока не состоится разговор с Зайгой Мисынь. Если они столкуются, Зайга будет через день приходить попозднее на базу. Надо приказать, чтобы ребята убрали штабную землянку…
В условленный день Макс с наступлением сумерек ушел с базы и задолго до восьми был у сенного сарая. Падал снежок. В ближнем ельнике, не переставая, тоскливо скрипело надломленное дерево. Максу этот скрип действовал на нервы, и он выругался несколько раз. Из кустов выскочил заяц и неторопливо запетлял в сторону сарая. Заметив человека, долгоухий понесся со всех ног к лесу, но на опушке его опять что-то испугало, и он вихнул вбок.
Макс проверил, не заперты ли ворота сарая, потом устроился с подветренной стороны и стал ждать Зайгу.
Она явилась ровно в восемь в том же лыжном костюме, немного запыхавшаяся от быстрой ходьбы.
— Как вы вовремя, — похвалил ее Макс.
— Разве приказ начальства можно выполнять с опозданием? — без улыбки ответила Зайга. — Мы ведь на войне.
— Да, да, великая и трудная война… Мы, как дикие звери, вынуждены скрываться в чаще, в подземных норах, но это не убьет в нас геройского духа. Когда-нибудь опять взойдет наше солнце.
— Да, взойдет… — шептала девушка и странным восторженным взглядом посмотрела на Макса. — Знайте, что я ваша душой и телом. Сделаю все, что мне прикажут свыше… Только почему мне не дают какое-нибудь опасное задание? Непременно опасное. Вы думаете, я не выполню? Мне хочется совершить что-нибудь такое, что осталось бы в памяти людей, передавалось из поколения в поколение. Меня никакие опасности не пугают.
Она говорила правду: ее не пугали опасности. Но не голос подлинной отваги говорил в ней, а воспитанный семьей и затем закрепленный школой слепой фанатизм.
Отец Зайги Мисынь много лет состоял в «Крестьянском союзе» и был хорошо знаком со многими деятелями кулацкой партии. В одну из своих агитационных поездок сам Ульманис завернул в усадьбу Мисыня и удостоил преданного слугу получасовой беседой; после этого во всех газетах появился «исторический» снимок: президент стоит во ржи рядом со «славным землевладельцем» Яном Мисынем. Эту фотографию Мисынь увеличил, вставил в дорогую рамку и повесил в гостиной. В 1940 году фамильная драгоценность была упрятана в сундук, но через год опять увидела свет и украшала дом кулака до осени 1944 года. Теперь она вместе со своим хозяином дожидалась «лучших времен», когда «славному землевладельцу» не придется довольствоваться тридцатью гектарами земли и самому ходить за плугом, когда он сможет снова покрикивать на батраков и батрачек и не надо будет всячески жульничать, чтобы не быть причисленным к эксплуататорам. Да, он ждал и надеялся, ждали и надеялись его дети. Сын Висмант пять лет носил форму айзсарга, а Зайга, сидя за партой, прилежно слушала рассуждения учителя истории о великом прошлом латышского народа, когда у него были свои короли и аристократия, для возрождения которой столько потрудился сам «вождь», в ком «истинные» латыши видели потомка самого Намея. Сначала Зайга воспринимала эту фальсификацию истории как занимательную сказку, которая пленяла фантазию подростка идиллическими картинами спокойной, дружной и полной патриархального согласия жизни; постепенно эти вымышленные картины приобретали политический смысл, стали соблазнительным образцом, который стоило воспроизвести в двадцатом столетии. Ах, если бы вернуть это прошлое, ее отец стал бы одним из аристократов, а сама она — кем-то вроде боярышни, в чьих жилах течет благородная кровь и которая не имеет ничего общего с плебейскими существами, рожденными для того, чтобы работать на Зайгу Мисынь.
Такая возможность, по мнению Зайги и ее учителя, была вполне осуществимой, если бы Латвию не впутывали в большие исторические события, если бы не мешали нескольким энергичным латышам, призванным, как они думали, свыше, устроить жизнь народа по своему вкусу. Пусть где-то разражаются ураганы, пусть большие народы борются между собой, пусть весь мир походит на бушующий океан — Латвия, как маленький забытый остров, будет жить своей тихой, изолированной жизнью у берегов Янтарного моря[3]. Не беда, что так убого это уготованное латышскому народу «счастье». Благополучие рода Мисыня и ему подобных было бы обеспечено: отец как полноправный хозяин стоял бы на своей земле, его слово было бы законом для подвластных.
Но все произошло иначе. История не стояла на месте. Народ — миллионы людей, которых Зайга с детства научилась презирать и считать низшими существами, — захотел строить свою жизнь по своему вкусу и не разрешил горстке «избранных» распоряжаться, как им вздумается. Народный гнев разметал прогнившие устои, и на их развалинах строилась новая жизнь. Боярышня стала обыкновенной смертной, и ей казалось, что наступил конец света.
«Неужели это навсегда? — думала Зайга, наблюдая каждый день все новые изменения, видя, как одна за другой рушатся ее честолюбивые мечты. — Неужели мне всю жизнь придется прожить в этом чужом мире?»
Эта мысль пугала, угнетала, как проклятье, наконец приучила ее к состоянию какого-то судорожного противодействия. «Нет, нет, нет, — внушала она себе, — если мы не захотим и вступим в борьбу — этого не будет. Если мы будем бороться, нам помогут все, для кого это новое означает, как и для нас, конец света. Помогут и непременно помогут, потому что, борясь за свое дело, мы в то же время будем бороться и за них, за все старое».
Одно полено не загорается, но Зайга была уверена, что она не одна. Встретившись с несколькими бывшими одноклассниками, она убедилась, что маленькая группка «избранных» все еще существует и все они горят пламенем, которое когда-то удалось разжечь учителю истории. Тайные сборища, антисоветские воззвания…
Зайга идеализировала всех своих сообщников, смотрела на них как бы сквозь увеличительное стекло. Любой их поступок в ее глазах приобретал особый многозначительный смысл.
При встречах с Максом Лиепниеком ее охватывало чувство нерассуждающей преданности. Эта болезненная восторженность не позволяла ей догадаться, что беспокойные огоньки, бегающие в глазах Макса, выражали не благородный энтузиазм героя, а весьма низменные вожделения. Каждое слово озверевшего кулацкого сынка звучало для нее торжественно и таинственно, и тому даже не требовалось говорить красиво и умно.
Макс давно понял, с кем имеет дело. С одной стороны, эта восторженность могла осложнить осуществление его намерений, а с другой — если умело повести дело… Черт с ней, раз ей требуется романтика, будет и романтика.
Воспользовавшись настроением девушки, он постарался (правда, времени у него было в обрез) выставить свою личность в самом героическом свете. Намеками, с полуслова он дал понять Зайге, что перед ней один из самых крупных заправил контрреволюционной организации, что ему даны власть и права, что ему принадлежит ведущая роль и сейчас и в будущем.
— Да, да, — шептала она, не спуская расширенных глаз с лица Макса. — Скажите же, в чем состоит задание, о котором вы хотели сообщить мне сегодня?
— Подождите. Первое и главное условие: вы должны исполнять без возражений все, что я вам прикажу.
— К этому я давно готова.
— Идемте в сарай, — сказал Макс. — Сначала я должен многое рассказать вам.
И когда они сели на мягкое сено, он грубо покончил с романтической игрой.
В первое мгновение она была и удивлена и сконфужена, но уверенность Макса убедила ее в том, что он имеет право и на это. Пусть это будет жертва на алтарь грандиозного дела. Макс Лиепниек оказывал ей большую честь, выбрав именно ее. И Зайга Мисынь беспрекословно стала его любовницей.