— Завтрак, — провозгласил он. Он был старше других полицейских, даже старше Шипли. Волосы у него были серебристо-седыми, чисто выбритое лицо собиралось в морщины вокруг рта и глаз. Форма сидела на нем плохо.
Когда полицейский начал запирать дверь, мистер Кетчум спросил:
— Когда я увижу судью?
Полицейский быстро взглянул на него, ответил:
— Не знаю, — и отвернулся.
— Подождите! — закричал мистер Кетчум.
Удаляющиеся шаги полицейского гулко разносились по бетонному полу. Мистер Кетчум продолжал смотреть на то место, где стоял полицейский. Сознание все еще окутывал сон.
Он сел, омертвевшими пальцами протер глаза, посмотрел на часы. Семь минут десятого. Толстяк скривил лицо. Боже, они еще узнают! Он задергал ноздрями, принюхиваясь. Рука потянулась к подносу — но он отдернул ее, бормоча: — Нет! — Он не будет есть их проклятую пищу.
Но желудок заворчал недружелюбно, отказываясь поддержать его.
— Ну хорошо, — пробормотал он после минутного раздумья. Глотая слюну, протянул руку и приподнял салфетку. Невозможно было удержать сорвавшийся с губ возглас удивления.
В поджаренной на сливочном масле глазунье три ярко-желтых, уставившихся прямо в потолок глаза были окружены длинными, покрытыми хрустящей корочкой кусочками мясистого, рифленого бекона. Рядом стояла тарелка с четырьмя кусками поджаренного хлеба толщиной в книгу, намазанными пышными завитками масла, и прислоненным к ним бумажным стаканчиком с желе. Там были также высокий стакан с пенистым апельсиновым соком, тарелка с клубникой в белоснежных сливках и, наконец, высокий сосуд, из которого исходил острый и безошибочно угадываемый аромат свежеприготовленного кофе.
Мистер Кетчум взял стакан апельсинового сока. Отпив несколько капель, он покатал их по языку. Кислота приятно пощипывала теплый язык. Он проглотил сок. Если в него и подмешан яд — то рукой мастера. Во рту становилось все больше слюны. Он вдруг вспомнил, что как раз перед тем, как попался, хотел притормозить у какого-нибудь кафе, чтобы поесть.
Настороженно, но решительно поглощая пищу, мистер Кетчум пытался понять причины столь замечательного завтрака. Похоже, не очень убедительно — но все-таки… Еда превосходна. Что ни говори, а готовить эти жители Новой Англии умеют здорово. Обычно завтрак у мистера Кетчума состоял из разогретой сладкой булочки и кофе. Такого завтрака он не помнил с детских лет, проведенных в отцовском доме.
Ставя на поднос уже третью чашку с хорошо сдобренным сливками кофе, он услышал шаги в вестибюле. Улыбаясь, мистер Кетчум подумал: «Хорошо рассчитали время!» — и встал.
Перед камерой возник начальник полиции Шипли.
— Позавтракали?
Мистер Кетчум кивнул. Если начальник ожидает от него благодарности, то — напрасно. Мистер Кетчум взял пиджак, но начальник даже не пошевелился.
— Ну?.. — решился мистер Кетчум через несколько минут. Он старался произнести это холодно и решительно, однако получилось немного не так.
Шипли посмотрел на него безо всякого выражения, и мистер Кетчум почувствовал, что начинает дышать неровно.
— Можно спросить?.. — начал было он.
— Судьи еще нет, — отрезал Шипли.
— Но… — Мистер Кетчум не знал, что сказать.
— Я пришел только, чтобы сообщить вам. — Шипли повернулся и ушел.
Мистер Кетчум был в ярости. Он посмотрел на остатки завтрака, как будто они содержали разгадку этой ситуации. Забарабанил кулаком по бедру. Невыносимо. Что они пытаются сделать — запугать его? Ну да. Боже ты мой…
…У них получается.
Подойдя к решетке, мистер Кетчум осмотрел пустой коридор. Где-то внутри он ощутил холодный комок — как будто пища в желудке превратилась в свинец. Он хлопнул правой ладонью по прутьям решетки. Боже мой! Боже мой!
В два часа дня к двери камеры подошли начальник полиции Шипли и пожилой полицейский. Ни слова не говоря, полицейский открыл ее. Выйдя в коридор, мистер Кетчум подождал, пока дверь снова запирали, натягивая при этом пиджак. Затем он пошел, семеня негнущимися ногами, с обеих сторон окруженный полицейскими, и даже не взглянув на висевшую на стене картину.
— Куда мы идем?
— Судья болеет, — пояснил Шипли. — Мы отвезем вас к нему домой, чтобы уплатить штраф.
Мистер Кетчум втянул воздух. Он не будет с ними спорить, не будет — и все тут.
— Хорошо, — сказал он вслух. — Если уж вам так надо.
— Только таким образом, — заявил начальник, оглянувшись. — На лице его оставалась маска полной невыразительности.
Мистер Кетчум подавил слабенькую улыбку. Так-то лучше. Вот уже и почти закончилось. Он заплатит штраф и смотается.
На улице был туман. Мистер Кетчум нахлобучил шляпу, но все равно его пробрала дрожь. Влажный воздух, казалось, просачивался сквозь кожу и мышцы и конденсировался на костях. «Мерзкая погода», — подумал он, спускаясь по ступенькам и разыскивая глазами свой «форд».
Пожилой полицейский открыл заднюю дверцу полицейской машины, а Шипли пригласил жестом внутрь.
— А как же МОЯ машина? — спросил мистер Кетчум.
— Вы вернетесь сюда после встречи с судьей, — успокоил его Шипли.
— О, я…
Мистер Кетчум колебался. Затем нагнулся и, протиснувшись в машину, бухнулся на заднее сиденье. Кожа на нем была холодной — это чувствовалось даже сквозь шерстяные брюки, и мистер Кетчум поежился, уступая место подсевшему начальнику.
Полицейский захлопнул дверь. Опять этот гулкий звук — как будто в склепе закрывают крышку гроба. Мистер Кетчум скривил лицо от такого сравнения.
Полицейский сел в машину, заработал, покашляв, двигатель. Пока полицейский его разогревал, мистер Кетчум сидел, медленно и глубоко дыша. Он посмотрел в окно. Туман был совсем как дым — будто они стояли в горящем гараже. Разве что эта пронизывающая до костей сырость. Кашлянув, он услышал, как подвинулся сидевший рядом начальник.
— Холодно, — автоматически вырвалось у мистера Кетчума.
Начальник ничего не сказал.
Мистер Кетчум прижался к спинке, когда машина тронулась, развернулась и медленно поехала по задернутой туманом улице. Он слушал отчетливый шелест шин по мокрому асфальту, ритмичное посвистывание «дворников», расчищавших покрытое влагой ветровое стекло.
Вскоре он взглянул на часы. Почти три. Полдня убито в этом проклятом Захрии. Он снова посмотрел в окно на пролетающий мимо подобно привидению поселок. Казалось, он видел кирпичные дома вдоль обочины — но не был в этом уверен. Взгляд упал на бледные руки, затем перешел на Шипли. Начальник сидел прямо и неподвижно, глядя прямо вперед. Мистер Кетчум сглотнул. Казалось, легкие не работали, в них застоялся воздух.
На Мэйн-стрит туман был реже. Наверное, из-за морских бризов. Мистер Кетчум осмотрел улицу. Похоже было, что все магазины и учреждения закрыты. Взглянул на другую сторону то же самое.
— Где все? — поинтересовался он.
— Что?
— Я говорю где все?
— Дома, — ответил начальник.
— Но сегодня среда, — удивился мистер Кетчум. — Разве у вас… магазины не открыты?
— Плохая погода, — пояснил Шипли. — Нет смысла.
Мистер Кетчум взглянул на желтовато-бледное лицо начальника, но поспешно отвел взгляд. В желудке снова распускало щупальца холодное предчувствие. «Ради Бога — что это такое?» — спросил он себя. Уже в камере ему было достаточно плохо. Здесь, в этом море тумана, было еще хуже.
— Ну да, — услышал он свой срывающийся голос. — Здесь только шестьдесят семь жителей, не так ли?
Начальник ничего не сказал.
— Сколько… с-сколько лет Захрию?
Он услышал, как в тишине сухо хрустнули суставы пальцев начальника.
— Сто пятьдесят лет, — сообщил Шипли.
— Так много, — продолжал разговор мистер Кетчум. Он с трудом сглотнул: немного болело горло. «А ну, — приказал он себе, — расслабься!»
— Почему его назвали Захрий? — Слова лились неуправляемым потоком.
— Его основал Ной Захрий.
— А-а. А, понимаю. Видимо, тот портрет в участке?..
— Верно, — подтвердил Шипли.
Мистер Кетчум моргнул. Так то Ной Захрий — основатель поселка, по которому они едут…
…Квартал за кварталом. При этой мысли у мистера Кетчума что-то тяжело опустилось в желудке. В таком большом поселке — и почему только 67 жителей? Он открыл было рот, чтобы спросить, да не смог. Ответ мог быть не тот.
— Почему только?.. — Слова все равно вырвались, прежде чем он сумел остановить их. Тело содрогнулось от услышанного.
— Что?
— Ничего, ничего. То есть… — Мистер Кетчум судорожно вздохнул. Делать нечего — он должен знать.
— Почему только шестьдесят семь?
— Они уезжают, — ответил Шипли.
Мистер Кетчум заморгал. Ответ разрядил напряжение. Он нахмурился. Ну, что еще надо? Отдаленный, старомодный Захрий мало привлекает молодое поколение. Массовый отток в более интересные места неизбежен.
Толстяк поудобнее откинулся на спинку сиденья.
— Конечна же. Подумать только, как я хочу выбраться из этой тоски зеленой, — рассуждал он. — А ведь я даже не живу здесь.
Привлеченный чем-то, его взгляд скользнул вперед, сквозь ветровое стекло. Через улицу был протянут транспарант: «СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ — БАРБЕКЮ[1]!» Праздник, решил он. Наверное, они каждые две недели буянят, шумно обмениваются неуклюжими комплиментами или устраивают оргии поночинке сетей.
— И все же — кто такой Захрии? — Молчание снова давило на него.
— Морской капитан, — произнес начальник.
— О-о?
— Охотился на китов в южных морях.
Вдруг Мэйн-стрит кончилась. Полицейская машина свернула влево на грязную дорогу. Из окна мистер Кетчум разглядывал скользящие мимо тенистые кустарники. Слышен был лишь звук напряженно работающего двигателя да шум вылетающих из-под колес смеси гравия и грязи. Что, судья живет на вершине горы? Он сменил точку опоры, тяжело вздохнув.
Туман начал рассеиваться. Мистер Кетчум различал траву и деревья — все с сероватым оттенком. Сделав очередной поворот, машина оказалась обращенной к океану. Мистер Кетчум посмотрел на оставшийся внизу матовый ковер тумана. Машина продолжала поворачивать — и вот они снова увидели перед собой вершину холма.
Мягко покашливая, мистер Кетчум спросил:
— Дом… гм, этого судьи — там?
— Да, — подтвердил начальник.
— Высоко!
Машина продолжала ехать по узкой, грязной дороге по спирали, поворачиваясь то к океану, то к Захрию, то к мрачному, оседлавшему вершину холма дому. То был серовато-белый трехэтажный особняк, на каждом крыле — по башенке. Мистер Кетчум посчитал, что вид у него столь же древний, как и у самого Захрия. Машина повернула, и он опять увидел прикрытый корочкой тумана океан.
Мистер Кетчум взглянул на свои руки. Что это — игра света, или они действительно трясутся? Он попробовал сглотнуть, но горло оказалось сухим, и он предательски закашлялся. «Так глупо», — рассудил он. Нет абсолютно никакого повода. Он сжал руки.
Машина преодолевала последний подъем на пути к дому. Мистер Кетчум почувствовал, что у него перехватывает дыхание. «Я не хочу идти», — пронеслось в голове. Он ощутил неожиданное стремление выскочить из машины и бежать. Мышцы с готовностью напряглись.
Закрыв глаза, он завопил про себя: «Ради Бога, прекрати это!» Ничего страшного здесь нет — кроме его искаженного представления. Это же нынешние времена: все поддается объяснению, и люди обладают здравым смыслом. У людей в Захрии тоже есть здравый смысл: некоторое недоверие к горожанам. Это их месть, вполне приемлемая обществом. В этом есть смысл. В конце концов…
Машина остановилась. Распахнув дверцу со своей стороны, вышел начальник. Протянув руку назад, полицейский открыл дверцу для мистера Кетчума. Толстяк обнаружил, что у него онемела нога. Пришлось для опоры схватиться за верх дверцы. Он ступил на землю.
— Уснул, — пояснил он.
Никто не реагировал. Мистер Кетчум, прищурившись, посмотрел на дом. Не опустилась ли на место темно-зеленая штора? Он вздрогнул и испуганно вскрикнул, когда его тронули за руку, и начальник показал жестом на дом. Все трое направились к нему.
— У меня, гм… боюсь, у меня с собой немного наличных, сообщил он. — Надеюсь, подойдет и туристический чек.
— Да, — подтвердил начальник.
Поднявшись по ступенькам крыльца, они остановились перед дверью. Полицейский повернул большую латунную ручку звонка, и мистер Кетчум услышал внутри звонкий голос колокольчика. Сквозь занавеску на двери он различил очертания вешалки для шляп. Скрипнули доски, когда он переступал с ноги на ногу. Полицейский позвонил еще раз.
— Может быть, он… сильно болеет, — вяло предположил мистер Кетчум.
Ни один из двоих даже не взглянул на него. Мистер Кетчум ощутил напряжение мышц. Оглянулся через плечо: Смогут ли догнать, если побежит? С отвращением повернул голову обратно. «Заплатишь штраф и уедешь, — терпеливо объяснил он себе. — Только-то и всего: заплатишь штраф и уедешь».
В доме задвигалось что-то темное. Мистер Кетчум вздрогнул: к двери приближалась высокая женщина.
Открылась дверь. Женщина оказалась худой, на ней было длинное, до пола, черное платье с белой овальной брошью на шее. Лицо — смуглое, изборождено тончайшими морщинами. Мистер Кетчум автоматически снял шляпу.
— Входите, — пригласила женщина.
Мистер Кетчум шагнул в прихожую.
— Шляпу вы можете оставить здесь, — женщина показала на вешалку для шляп, напоминавшую обезображенное огнем дерево.
Мистер Кетчум опустил шляпу на один из темных сучков. При этом внимание его привлекло большое живописное полотно над нижней частью лестницы. Он начал было говорить, но женщина указала:
— Сюда.
Они пошли через прихожую, и, когда проходили мимо картины, мистер Кетчум уставился на нее.
— Кто та женщина, — спросил он, — что стоит рядом с Захрием?
— Его жена, — сообщил начальник.
— Но она…
Голос мистера Кетчума прервался, как только он услышал зарождающийся в горле визг. Будучи шокирован, он подавил его кашлем. Было стыдно за себя, тем не менее… жена Захрия?
Женщина открыла дверь.
— Подождите здесь.
Толстяк вошел. Он повернулся было, чтобы сказать что-то начальнику — как раз в тот момент, когда дверь закрыли.
— Скажите, гм… — Подойдя к двери, он положил руку на ручку. Она не поворачивалась. Он нахмурился, не обращая внимания, что сердце стучит, как копер при забивке свай. — Эй, что происходит? — Грубовато-добродушный, пытающийся сохранить бодрость, голос его эхом отразился от стен. Повернувшись, мистер Кетчум посмотрел вокруг. Пустая комната. Это пустая, квадратная комната.
Он снова повернулся к двери, шевеля губами в поиске нужных слов.
— Ладно, — неожиданно сказал он. — Это очень… — Он резко повернул ручку. — Ладно, это очень веселая шутка. — Господи, он сошел с ума! — Я все понял, что мне…
Он вихрем повернулся, обнажив зубы. Ничего не произошло. Комната по-прежнему была пуста. Он одурманенно посмотрел вокруг. Что это за звук? Тупой звук — как будто прорывается вода.
— Эй! — автоматически крикнул он и повернулся к двери. Эй! — завопил он. — Перекройте! Кем вы себя считаете?
Он повернулся на слабеющих ногах. Звук становился громче. Он провел ладонью по лбу — тот был покрыт потом. Да, здесь тепло.
— Ладно, ладно, — не терял он надежды. — Это хорошая шутка, но…
Прежде чем он смог продолжить, голос перешел в ужасное, душераздирающее рыданье. Мистер Кетчум слегка покачнулся, уставился на комнату. Потом повернулся и упал к двери. Рука коснулась стены и тут же отдернулась. Стена была горячей.
— Э? — спросил он, все еще не веря.
Это невозможно. Это шутка. Это их психически ненормальное представление о небольшой шутке. Они играют в игру. Называется она «Напугай стилягу из города».
— Ладно! — взвыл он. — Ладно! Смешно, очень смешно! А сейчас выпустите меня отсюда — или вам несдобровать!
Он заколотил в дверь, неожиданно пнул ее. В комнате становилось все жарче. Почти такой же жар, как…
Мистер Кетчум оцепенел, у него отвисла челюсть.
Все эти вопросы, что они ему задали. То, как висела одежда на каждом, кого он повстречал. Эта обильная пища, которой они его накормили. Эти пустые улицы. Эта смуглая, как у дикарей, кожа — что у мужчин, что у женщины. То, как все они смотрели на него. И эта женщина на картине, жена Ноя Захрия — женщина-туземка с остро отточенными зубами.
Сегодня вечером — барбекю!
Мистер Кетчум взвыл. Начал пинать и колотить по двери, бросился на нее своим грузным телом. Кричал находившимся за ней людям.
— Выпустите меня! Выпустите меня! Выпустите… меня!
Но хуже всего было то, что он просто никак не мог поверить, будто это происходит на самом деле.
Примечания
1
Барбекю — пикник или прием на открытом воздухе, во время которого собравшихся угощают мясом, жаренным на вертеле (Прим. переводчика.).