— Стоит корням заползти внутрь и хорошенько укрепиться, и ни у одной постройки человека не будет ни единого шанса, — так любил говорить Адам Первый, обращаясь к руководящему ядру вертоградарей. — Корням хватит года, чтобы разодрать мощеную дорогу. Они забьют дождевые водостоки, и как только откажут насосы, фундаменты просто размоет, и никакая сила на Земле не сможет остановить всю эту воду. А потом, когда на электростанциях начнутся пожары и короткие замыкания, не говоря уже о ядерных…
— Тогда не видать нам больше жареных тостов по утрам, — однажды закончил эту литанию Зеб. Он как раз только что вернулся с очередного таинственного курьерского задания; вид у него был потрепанный, черная искожаная куртка порвана. Один из предметов, которые Зеб преподавал детям вертоградарей в школе, назывался «Предотвращение кровопролития в городе», но Зеб не всегда следовал собственным урокам. — Да, да, я знаю, мы все умрем. Пирога с бузиной случайно не осталось? Очень кушать хочется.
Зеб не всегда проявлял должное почтение к Адаму Первому.
Попытки предугадать, что станет с миром, когда он выйдет из-под контроля человека, когда-то — давно и недолго — были популярной, хоть и жутковатой, формой общественного досуга. Были даже передачи интернет-ТВ на эту тему: сгенерированные на компьютере пейзажи с оленями, пасущимися на Таймс-сквер, назидательное качание пальцем, рассуждения на тему «так-нам-и-надо» и лекции серьезных экспертов о многочисленных ошибках человеческого рода.
Но, судя по рейтингам, зрители быстро пресытились этой темой — показатели взмыли вверх и резко упали; аудитория «голосовала пальцами», переключаясь с неминуемой гибели человечества на прямую трансляцию соревнований по пожиранию сосисок (для зрителей, склонных к ностальгии), или на комедии про миленьких задорных школьниц-подружек (для любителей мягкой игрушки), или на гладиаторские бои в жанре «попурри из боевых искусств» (для любителей поглазеть на откусанные уши), или на передачу «Покойной ночи» (самоубийства в прямом эфире), или на «Аппетитных голопопок» (детская порнография), или на «Обезглав» (казни в прямом эфире — для тех, кто по-настоящему обозлен жизнью). Все это было гораздо привлекательней, чем истина.
— Ты же знаешь, что я превыше всего стремлюсь к истине, — сказал тогда Адам Первый скорбным тоном, каким он иногда разговаривал с Зебом. Причем только с ним.
— Да-да, знаю, — ответил Зеб. — Ищите и обрящете… в конце концов. И ты обрел. Ты прав, я с этим не спорю. Извини. Я просто жую с полной головой. И у меня иногда вылетает изо рта.
И все это означало: «Я такой, как есть. И ты это знаешь. Так что терпи».
«Если б только Зеб был здесь!» — думает Тоби. Она представляет себе, как его накрывает лавиной осколков стекла и цемента, когда рушится очередной небоскреб. Или как он с воплем падает в разверзшуюся пропасть, размытую подземной рекой, уже неподвластной насосам и трубам. Или как он беспечно мурлычет какой-то напев, а за спиной у него появляется лицо, рука с ножом, с камнем…
Пожалуй, утром еще рановато думать про такое. И бесполезно. Тоби силится перестать.
Вокруг стола собрана коллекция разномастных стульев — кухонных, пластиковых, с мягкими сиденьями, крутящихся. На скатерти — с узором из розовых бутонов и синих птиц — стоят тарелки, стаканы и чашки, лежат вилки и ножи. Некоторые приборы грязные — кто-то уже позавтракал. Все вместе похоже на сюрреалистическую живопись двадцатого века — каждый предмет сверхплотен, четок, с жесткими гранями, и каждый выглядит чудовищно неуместным.
Хотя почему, собственно? Почему бы этим тарелкам и стаканам не быть здесь? Когда умерли люди, материальный мир остался невредим. Когда-то людей было слишком много, а вещей на всех не хватало; теперь — наоборот. Но вещи сорвались с поводка — у тебя, у меня, у нее, у него — и отправились бродить по свету. Как после тех беспорядков в начале двадцать первого века — их часто показывают в документальных фильмах: подростки координировались по мобильным телефонам, а потом налетали на магазины, разбивали окна, вваливались туда всей толпой и хватали что под руку подвернется. Что унесешь — все твое.
Так и сейчас, думает Тоби. Мы заявили свои права на эти стулья, чашки, стаканы и притащили их сюда. Теперь, когда история прекратила свое течение, мы живем в роскоши — по крайней мере, в том, что касается имущества.
Тарелки, судя по виду, антикварные — во всяком случае, дорогие. Но сейчас Тоби могла бы перебить весь сервиз, и всем будет плевать — кроме нее самой.
Из кухонной сараюшки выходит Ребекка с блюдом в руках.
— Миленькая! — восклицает она. — Ты вернулась! И мне сказали, что ты и Аманду нашла! Пять звезд!
— Она не в лучшей форме, — отвечает Тоби. — Эти два больболиста ее чуть не убили, а потом, вчера ночью… По-моему, она в шоке. Под паром.
Ребекка — из старых вертоградарей, это выражение ей знакомо.
— Она крепкая, — говорит Ребекка. — Выправится.
— Может быть. Будем надеяться, что они ее ничем не заразили и что обошлось без внутренних повреждений. Надо думать, ты слышала и то, что больболисты убежали. И пистолет-распылитель прихватили. Опозорилась я по полной…
— Ну, что-то теряешь, что-то находишь. Но я так рада, что ты жива — просто сказать не могу! Я думала, эти два говнюка тебя непременно убьют, и Рен тоже. Я просто болела от беспокойства. Но ты вернулась! Хотя надо сказать, видок у тебя тот еще.
— Спасибо. Красивый сервиз.
— Налегай, миленькая. Свинина в трех видах: бекон, ветчина и отбивные.
«Немного же времени им понадобилось, чтобы забыть о вегетарианском обете вертоградарей», — думает Тоби. Даже Ребекка с ее негрейскими корнями не воротит нос от свинины.
— Корни лопуха. Зелень одуванчика. Дополнительное блюдо — собачьи ребрышки. Если я и дальше буду поглощать животный белок в таких объемах, то стану еще толще.
— Ты не толстая, — возражает Тоби. Хотя Ребекка всегда была плотного сложения, даже в стародавние времена, когда они обе стояли за прилавком в «Секрет-бургере», еще до ухода к вертоградарям.
— Я тебя тоже люблю. Ладно, пускай я не толстая. Эти стаканы — настоящий хрусталь, одно удовольствие. Когда-то кучу денег стоили. Помнишь, у вертоградарей Адам Первый говорил, что тщеславие убивает? Так что в те времена у нас был выбор — глиняная посуда или смерть. Хотя я предвижу день, когда мы совсем наплюем на посуду и будем есть руками.
— Даже в самой чистой жизни, полностью устремленной к высокой цели, есть место для простой элегантности. Как учил тот же Адам Первый.
— Да, но иногда это место — в мусорном ведре, — парирует Ребекка. — У меня целая куча льняных салфеток, чтобы на коленях расстилать, и я не могу их погладить, потому что у нас нет утюга, и меня это ужасно бесит!
Она садится и кладет кусок мяса себе на тарелку.
— Я тоже очень рада, что ты не погибла, — говорит Тоби. — А кофе у нас есть?
— Да, если ты сможешь закрыть глаза на горелые щепки, корни и прочую дрянь. Он без кофеина, но я рассчитываю на эффект плацебо. Я вижу, ты вчера привела с собой целую толпу. Эти… как их вообще называть?
— Это люди, — во всяком случае, я думаю, что они люди, добавляет Тоби про себя. — Дети Коростеля. Так их называет шайка Беззумных Аддамов, а кому и знать, как не им.
— На нас они уж точно не похожи. Даже близко не лежали. Ох уж этот засранец Коростель! Кто знал, что он такой мастер нагадить в песочницу.
— Они хотят быть рядом с Джимми, — говорит Тоби. — Они принесли его сюда на руках.
— Да, я слышала. Майна мне рассказала. Ну вот и пускай теперь возвращаются в… где они там живут.
— Они говорят, что должны над ним мурлыкать. Над Джимми.
— Пардон? Что они должны над ним делать? — Ребекка слегка фыркает от смеха. — Это что, тоже такой сексуальный выверт?
Тоби вздыхает.
— Трудно объяснить. Это надо видеть.
Гамак
После завтрака Тоби идет посмотреть на Джимми. Он лежит в самодельном гамаке из веревок и изоленты, подвешенном меж двумя деревьями. Ноги прикрыты детским одеяльцем с веселенькими рисунками — кошки со скрипками, хохочущие щенки, тарелки с человеческими лицами водят хоровод с ухмыляющимися чайниками, коровы с колокольчиками на шее прыгают через луну, которая похабно пялится на их вымя. Рисунки на одеяле Джимми иллюстрируют известную английскую народную детскую песенку:
Эй, кошка со скрипкой,
Пляши, да не шибко!
Щенок на березе заржал,
Корова подпрыгнула выше луны,
И чайник с тарелкой сбежал.[2]
Для человека с галлюцинациями — самое оно, думает Тоби.
Трое Детей Коростеля — две женщины и мужчина — сидят у гамака Джимми на стульях, явно взятых из столового гарнитура: темное дерево, старомодные лиры на спинках, мягкие сиденья обтянуты глянцевым желто-коричневым полосатым атласом. Дети Коростеля на этих стульях смотрятся неуместно, но видно, что они довольны собой — словно для них это маленькое, но приключение. Их тела блестят, как лайкра с золотой нитью; огромные розовые мотыльки кудзу живыми нимбами порхают у них вокруг голов.
Для человека с галлюцинациями — самое оно, думает Тоби.
Трое Детей Коростеля — две женщины и мужчина — сидят у гамака Джимми на стульях, явно взятых из столового гарнитура: темное дерево, старомодные лиры на спинках, мягкие сиденья обтянуты глянцевым желто-коричневым полосатым атласом. Дети Коростеля на этих стульях смотрятся неуместно, но видно, что они довольны собой — словно для них это маленькое, но приключение. Их тела блестят, как лайкра с золотой нитью; огромные розовые мотыльки кудзу живыми нимбами порхают у них вокруг голов.
Они сверхъестественно красивы, думает Тоби. Мы, наверное, кажемся им недолюдьми: с болтающейся второй кожей, стареющими лицами, уродливыми телами — слишком худыми, слишком толстыми, волосатыми и шишковатыми. Совершенство не проходит даром, но платить за него приходится несовершенным существам.
Каждый из Детей Коростеля сидит, положив одну ладонь на тело Джимми. Они мурлычут; Тоби подходит, и мурлыканье становится громче.
— Приветствуем тебя, о Тоби, — говорит женщина, которая повыше ростом. Откуда они знают ее имя? Наверное, вчера все-таки прислушивались к разговорам. А как ответить? Как их зовут, и вежливо ли спросить об этом?
— Приветствую вас. Как сегодня чувствует себя Джимми-Снежнычеловек?
— Он немного окреп, о Тоби, — отвечает женщина, которая пониже ростом. Другие двое улыбаются.
Джимми и вправду выглядит лучше. Он чуточку порозовел, не такой горячий на ощупь и крепко спит. Дети Коростеля привели его в порядок: расчесали волосы, вытащили мусор из бороды. На голове у него видавшая виды красная бейсбольная кепка, на руке — круглые часы с пустым циферблатом. На носу криво сидят солнечные очки без одного стекла.
— Может быть, ему будет удобнее без этих вещей? — говорит Тоби, указывая на кепку и очки.
— Эти вещи должны быть у него, — отвечает мужчина. — Это вещи Джимми-Снежнычеловека.
— Они ему нужны, — говорит женщина пониже ростом. — Коростель говорит, что эти вещи должны быть У Джимми-Снежнычеловека. Видишь, вот эта вещь — для того чтобы слышать Коростеля.
Она поднимает руку Джимми с часами.
— А эта вещь помогает ему видеть Коростеля, — мужчина указывает на солнечные очки. — Только ему.
Тоби хочет спросить о назначении кепки, но сдерживается.
— А зачем вы вынесли его наружу? — спрашивает она.
— Ему не нравилось в том темном месте. Там, — мужчина показывает на дом.
— Здесь Джимми-Снежнычеловеку удобнее путешествовать, — говорит женщина повыше.
— Он путешествует? — переспрашивает Тоби. — Во сне?
Может быть, они имеют в виду сон, который, по их мнению, снится Джимми?
— Да, — отвечает мужчина. — Он путешествует сюда.
— Он бежит — иногда быстро, иногда медленно. Иногда идет, потому что он устал. Иногда Свиные его преследуют, потому что им не хватает понимания. Иногда он залезает на дерево, — говорит женщина пониже.
— Когда он доберется сюда, то проснется, — говорит мужчина.
— А где он был, когда начал путешествовать? — осторожно спрашивает Тоби. Она не хочет, чтобы ее вопрос показался неверием.
— Он был в Яйце, — говорит женщина повыше. — Там, где в самом начале были мы. Он был с Коростелем и с Орикс. Они спустились с неба, чтобы встретиться с Джимми-Снежнычеловеком в Яйце и рассказать ему новые истории, чтобы он потом рассказал их нам.
— Да, вот откуда берутся истории, — говорит мужчина. — Но сейчас в Яйце стало слишком темно. Орикс и Коростель все равно могут там быть, а Джимми-Снежнычеловек больше не может.
Все трое тепло улыбаются Тоби, словно уверены, что она поняла каждое слово из этого рассказа.
— Можно я посмотрю на ногу Джимми-Снежнычеловека? — вежливо спрашивает она. Они не возражают, но не убирают ладоней с его тела и продолжают мурлыкать.
Тоби смотрит, как поживают опарыши под тканью, которой она вчера обмотала ступню Джимми. Они трудятся вовсю, счищая мертвую плоть: опухоль спадает, и выделений из раны стало меньше. Эти опарыши уже почти созрели; завтра надо взять подтухшего мяса, положить где-нибудь на солнце, приманить мух, чтобы вывести свежих опарышей.
— Джимми-Снежнычеловек подходит ближе, — говорит низенькая женщина. — Когда он придет, он расскажет нам истории Коростеля, как он всегда делал, когда жил у себя на дереве. Но сегодня рассказывать будешь ты.
— Я? — переспрашивает Тоби. — Но я не знаю историй Коростеля!
— Ты их узнаешь, — говорит мужчина. — Это случится. Потому что Джимми-Снежнычеловек — помощник Коростеля, а ты — помощник Джимми-Снежнычеловека. Вот почему.
— Ты должна надеть эту красную вещь, — говорит низенькая женщина. — Она называется «кепка».
— Да, «кепка», — подтверждает высокая женщина. — Вечером, когда настанет время мотыльков. Ты наденешь эту кепку Джимми-Снежнычеловека себе на голову, а эту круглую блестящую вещь наденешь себе на руку и послушаешь ее.
— Да, — кивает другая женщина. — И тогда слова Коростеля начнут выходить у тебя изо рта. Так всегда делает Джимми-Снежнычеловек.
— Видишь? — мужчина показывает на буквы, украшающие бейсболку: «Ред Сокс». — Эту вещь сотворил Коростель. Он тебе поможет. Орикс тоже тебе поможет, если в истории есть животные.
— Когда начнет темнеть, мы принесем рыбу. Джимми-Снежнычеловек всегда сначала съедает рыбу, так велел ему Коростель. Потом ты наденешь кепку, и послушаешь эту вещь Коростеля, и расскажешь нам истории Коростеля.
— Да, как Коростель сотворил нас в Яйце и убрал хаос плохих людей. Как мы вышли из Яйца и пришли сюда с Джимми-Снежнычеловеком, потому что здесь больше листьев, которые мы можем есть.
— Ты съешь рыбу и расскажешь нам истории Коростеля, так всегда делал Джимми-Снежнычеловек, — говорит женщина, которая пониже ростом. Все трое смотрят на Тоби жутковатыми зелеными глазами и ободряюще улыбаются. Они, кажется, не сомневаются в ее способностях.
«Какой у меня выбор? — думает Тоби. — Я не могу сказать „нет“. Они будут разочарованы и уйдут сами по себе, обратно на берег, и там на них могут напасть больболисты. Для больболистов они — легкая добыча, особенно дети. Разве я могу допустить, чтобы это случилось?»
— Ну хорошо, — говорит она. — Я приду вечером. Я надену кепку Джимми, то есть я хотела сказать, Джимми-Снежнычеловека, и расскажу вам истории Коростеля.
— И еще ты послушаешь блестящую вещь, — добавляет мужчина. — И съешь рыбу.
Похоже, это устоявшийся ритуал.
— Да, я все это сделаю, — говорит Тоби.
«Черт, — думает она. — Надеюсь, они эту рыбу хоть приготовят».
История
Когда Ребекка собирала посуду после завтрака, ей почудилось, что в листве мелькнуло мрачное лицо с резкими чертами. Но Тоби решила, что тревога ложная — никаких больболистов поблизости не обнаружилось, и, что еще лучше, в Ребекке не появились дыры от пистолета-распылителя и ни одного ребенка из Детей Коростеля не утащили, вопящего, в кусты. Но все равно все напряжены.
Тоби просит матерей из числа Детей Коростеля передвинуться поближе к саманному дому. Они удивленно смотрят на нее, и она сообщает, что так велела Орикс.
День идет дальше без происшествий. Никто из путешественников не возвращается — ни Шеклтон, ни Черный Носорог, ни Катуро. Ни Зеб. Тоби проводит остаток утра в огороде за вскапыванием и прополкой; это занятие не загружает ум, успокаивает и помогает заполнить время. На одной грядке проклюнулся кургорох, на других уже лезут из земли шпинатные листья и перистая ботва морковки. Ружье Тоби держит под рукой.
Крозье и Колибри выгоняют париковец из ограды, на пастбище. У обоих пистолеты-распылители: в случае стычки с больболистами у них будет преимущество, два пистолета против одного. Если только их не застанут врасплох. Тоби надеется, что они не забудут посмотреть наверх, если поблизости окажутся деревья. Скорее всего, именно так больболисты захватили Аманду и Рен — прыгнули сверху, с дерева.
«Почему война так похожа на дурацкие детские розыгрыши? — думает Тоби. — Прячутся за кустами, выскакивают и кричат „Бууу!“. Или делают „бубух“. Разницы практически никакой, если не считать крови. Проигравший падает с криком, раскинув руки и состроив глупое лицо с разинутым ртом. Все эти древние библейские цари, что ставили ноги на шеи побежденных, вешали царей-соперников на деревьях, приказывали сложить кучу отрубленных голов — в этом есть что-то от чистой детской радости.
Может, именно это сподвигло Коростеля. Может быть, он хотел с этим покончить. Начисто удалить из нас эту часть: ухмыляющуюся первобытную злобу. Начать нас с чистого листа».
Тоби ест раньше других, потому что ее назначили стоять в карауле с ружьем на время всеобщего обеда. На обед — холодная свинина и корни лопуха, и в придачу — печенье «Орео» из пакета, восторгнутого в аптечно-хозяйственно-продуктовом магазине. Редкое лакомство старательно делят на всех. Тоби вскрывает индивидуальный пакетик и сначала слизывает сладкую белую начинку, а потом съедает шоколадные половинки печенья. Греховное удовольствие.