На четвертое утро я проснулся, когда солнце уже высоко поднялось. Ворнан загорал на солярии. Голый, он растянулся на шезлонге. Я постучал в окно. Он поднял голову, увидел меня, улыбнулся. А когда я вышел на солярий, поднялся мне навстречу. Казалось, тело его покрыто таким-то пластиком. Однотонная, без единого волоска кожа, мышцы не бугрились, но и не были дряблыми, как у старика, внушительных размеров фаллос.
— Как здесь хорошо, Лео. Раздевайтесь. Позагораем.
Честно говоря, такого я не ожидал. Я не рассказывал Ворнану о том, что в прошлые мои визиты мы предпочитали обходиться без одежды. А в этот раз все приличия соблюдались неукоснительно. Но, разумеется, Ворнан не видел в наготе ничего предосудительного. Он сделал первый ход, а Ширли тут же поддержала его. Она выпорхнула из дома, увидела, что Ворнан голый, а я — в пижаме, улыбнулась.
— Вот и правильно. Я еще вчера собиралась предложить то же самое. Здесь мы не стесняемся своих тел, — а чтобы слова не расходились с делом, она скинула с себя легкое платье и улеглась на деревянный настил.
Ворнан с любопытством наблюдал за раздевающейся Ширли. Но ее пышные формы, похоже, вызвали у него разве что теоретический интерес. За эти месяцы Ворнан изменился. Теперь он не набрасывался на каждую, оказавшуюся поблизости женщину. А вот Ширли — и это чувствовалось — было не по себе. Лицо, залитое краской, преувеличенно небрежные движения, короткий взгляд, брошенный на чресла Ворнана. И соски, внезапно набухшие от желания, выдавали ее. Она это поняла и перекатилась на живот. Когда я, Ширли и Джек загорали втроем, ни у кого не возникало сексуальных желаний. Сейчас же ее эрогенные зоны ясно показывали, какие чувства испытывала она, раздеваясь перед обнаженным Ворнаном.
Джек появился последним. То, что он увидел, несколько его озадачило. Ширли загорала спиной, Ворнан дремал лицом к солнцу. Я, в пижаме, мерил солярий шагами.
— Прекрасный день, — чересчур весело воскликнул он. Вышел он в шортах и вроде бы не собирался их снимать. — Ты покормишь меня завтраком, Ширли?
Ни Ширли, ни Ворнан не оделись в то утро. Ширли пыталась добиться той степени неформальности, что отличала мои прошлые визиты. Ее смущение, столь заметное поначалу, исчезло. Что меня удивило, так это полное безразличие Ворнана к ее телу. Я это осознал гораздо раньше самой Ширли. Напрасно она старалась привлечь к себе его внимание, выпячивая грудь или поводя бедром. Он ничего не замечал. В этом, наверное, не было ничего удивительного: он прибыл из тридцатого века, где одежда не считалась необходимостью и голое тело не вызывало удивления. Поражало другое: раньше Ворнан охотился за женщинами, а потому я никак не мог понять, почему он никак не реагирует на красоту Ширли.
Разделся и я. Почему нет? Во-первых, одежда сковывала, во-вторых, таковы были традиции этого дома. Но до конца расслабиться так и не смог. Я уже столько раз загорал вместе с Ширли, и никогда ранее вид ее обнаженного тела не вызывал у меня плотоядных мыслей. Теперь же от прилива желания у меня то и дело темнело в глазах.
И Джек вел себя более чем странно. Вроде бы нагота была естественной для него, а тут мы все разделись, а он еще полтора дня ходил в шортах. Ширли даже спросила его, почему он не раздевается. Джек как раз работал в саду под палящим солнцем, и шорты его промокли от пота.
— Они мне не мешают.
И не снял шорты.
Поднял голову и Ворнан.
— Надеюсь, не я тому причина?
Джек рассмеялся, расстегнул пуговицу, потом «молнию» и снял-таки шорты, предварительно повернувшись к нам спиной. Потом он обходился без них, но чувствовалось, что ему это не нравится.
Ворнан пленил Джека. Они долго беседовали. Ворнан слушал внимательно, изредка бросая редкую фразу, Джек говорил и говорил. Я не прислушивался. Они затрагивали политику, преобразование энергии, многое, многое другое. Всякий раз разговор быстро трансформировался в монолог. Опять же я не мог понять, с чего Ворнан так терпеливо слушает Джека, но, с другой стороны, чем еще он мог заняться? Я же просто лежал на солнце и отдыхал.
Я, конечно, чувствовал поднимающуюся в Ширли неудовлетворенность. Она ощущала себя отвергнутой, и даже я мог понять почему. Она хотела Ворнана, а Ворнан, переспавший с десятками женщин, не выказывал к ней никаких чувств, за исключением уважения. Он вел себя в полном соответствии с самыми строгими канонами буржуазной морали и не давал Ширли затянуть себя в ее игры. Словно кто-то сказал ему, что нельзя соблазнять жену хозяина дома. Раньше Ворнан не обращал внимания на приличия. Более того, делал все возможное, чтобы нарушить их, показывая, что законы двадцатого века писаны не для него. Он мог уложить женщину в свою постель только из озорства, как в случае с Эстер. Теперь ему, похоже, нравилось идти вопреки желаниям очаровательной Ширли при всей ее наготе и доступности. Вор-пан в своем дьявольском амплуа, подумал я, нет для него большего удовольствия, чем щелкнуть ближнего по носу.
Ширли от отчаяния не находила себе места. И меня, невольного свидетеля, оскорбляла неуклюжесть ее попыток соблазнить Ворнана. Она перегибалась через Ворнана, прижималась к его спине упругой грудью, чтобы взять банку пива. Одаривала приглашающими взглядами. Загорала, принимая неприличные позы, которых ранее всегда избегала. Ничего не помогало. Возможно, она могла бы получить желаемое, забравшись ночью в кровать Ворнана, но гордость не позволила ей зайти так далеко. А потому Ширли становилась все более грубой и раздражительной. Вновь вернулась ее манера пронзительно смеяться по поводу и без него. В ее репликах, брошенных Джеку, мне, Ворнану, слышалась плохо скрываемая враждебность. Все валилось у нее из рук. Меня это угнетало, я пребывал в точно таком же положении, что и она, не несколько дней, но десять лет. И смог устоять, не возжелал жену моего друга. Ворнану она предлагала себя, мне — нет. Но такой она мне не нравилась, и я нисколько не радовался ее горю.
Джек не замечал мучений жены. Полностью поглощенный Ворнаном, он более ничего не видел. В уединении пустыни у вею не было возможности завести новых друзей, а со старыми он практически не виделся. И к Ворнану привязался, как мальчик, не имеющий компании, привязывается к необычному человеку, только что переехавшему на его улицу. Сравнение это я привожу не случайно. В поведении Джека было что-то юношеское, даже детское. Он говорил беспрерывно, рассказывал о своей жизни, причинах, побудивших его уйти из университета, даже отвел Ворнана в свой рабочий кабинет, где я никогда не был, чтобы показать ту самую мифическую рукопись, над которой он работал столько лет. Джек открывал Ворнану душу, словно ребенок, выкладывающий перед новым другом самые дорогие игрушки. Всеми силами старался он завоевать внимание Ворнана. Джек воспринимал его как приятеля. Мне это казалось странным, ибо я полагал, что проще сблизиться с инопланетянином, чем с Ворнаном, и в душе я испытывал к нему безотчетный страх. Ворнана такое отношение радовало и забавляло. Иногда они уединялись в кабинете на несколько часов кряду. Я убедил себя, что Джек реализует намеченный им план, цель которого — получить от Ворнана требуемую информацию. Неплохая, между прочим, идея, сказал я себе, — под прикрытием дружбы выудить из Ворнана нужные сведения.
Но Джек ничего не узнал. А я в своей слепоте не подозревал о том, что происходило у меня на глазах.
Как я только мог проглядеть такое? Почему не заметил мечтательного выражения глаз Джека? Почему не насторожился, видя, как он бросает недовольные взгляды на меня и на Ширли, всем своим видом показывая, что без нас ему было бы куда лучше? Даже рука Ворнана, по-хозяйски легшая на голое плечо Джека, не вызвала у меня подозрений.
В эти дни я проводил с Ширли куда больше времени, чем раньше, ибо Джек и Ворнан постоянно куда-то уходили. Предоставившуюся мне возможность сблизиться с ней я не использовал. Мы лежали на солнце, изредка обмениваясь ничего не значащими фразами. Ширли напоминала комок нервов, подходящей темы для разговора я не находил, а потому предпочитал молчать. Аризона купалась в солнце. Под жаркими лучами не хотелось даже шевелиться, не то что разговаривать. Кожа Ширли блестела, как свеженачищенная бронза. Несколько раз Ширли порывалась мне что-то сказать, но в последний момент слова застревали у нее в горле. Подсознательно я чувствовал, что-то не так, но понятия не имел, откуда может прийти беда. И лишь случившаяся катастрофа открыла мне глаза.
Произошло это на двенадцатый день нашего визита. Октябрь подходил к концу, но жара и не думала спадать. В полдень солнце слепило глаза и так жгло кожу, что я не выдержал. Извинился перед Ширли — Джек и Ворнан опять отсутствовали — и ушел в свою комнату. Перед тем как затемнить окно, посмотрел на Ширли. Она лежала на спине, закрыв глаза и согнув левую ногу в колене. Грудь ее равномерно поднималась и опускалась. Красивая женщина, разморенная жарой. Но тут мой взгляд упал на ее левую руку. Она сжала пальцы с такой силой, что дрожал не только кулак, но и рука до самого локтя. Тут-то я понял, каким усилием воли достигается ее внешнее спокойствие.
Я затемнил окна и вытянулся на кровати. Воздух приятно холодил кожу. Наверное, я задремал. А открыл глаза, услышав приближающиеся к моей двери шаги. Сел.
В комнату влетела Ширли. Казалось, она обезумела. Глаза дико сверкали, губы дрожали, грудь тяжело вздымалась. Залитое румянцем лицо, капельки пота, их я видел особенно отчетливо на теле.
— Лео… — У нее перехватило дыхание. — О Боже, Лео!
— Что? Что случилось?
Волоча ноги, она пересекла комнату, остановилась, лишь уперевшись коленями в кровать. Была она словно в шоке. Губы шевелились, но с них не слетало ни звука.
— Ширли!
— Да, — пробормотала она. — Да. Джек… Ворнан… о, Лео, предчувствие не обмануло меня! Я не хотела этому верить, но, к сожалению, не ошиблась. Я их видела! Видела!
— О чем ты говоришь?
— Подошло время ленча, — она глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться. — Я проснулась и пошла их искать. Как обычно, они были в кабинете Джека. На мой стук не ответили, я открыла дверь и увидела, почему они не отреагировали. Они были заняты. Друг другом. Друг… другом. Руки, ноги, все переплелось. Я видела. Я смотрела на них не меньше пол минуты. О, Лео, Лео, Лео!
Рыдающую, потрясенную, я обнял ее, боясь, что она рухнет на пол. Тяжелые сферы ее грудей ожгли мне кожу. Перед моим мысленным взором возникла описанная ею сцена. У меня словно открылись глаза. И винить во всем я мог только собственную глупость, бессердечность Ворнана, наивность Джека. Я аж скривился, представив себе Ворнана, облапившего Джека, словно гигантская доисторическая обезьяна, но дальнейшего развития мысль эта не получила. Ширли дрожала в моих объятиях, голая, потная, плачущая. Всем телом прильнула она ко мне, единственному островку стабильности в рушащемся мире. Поначалу я обнял ее, чтобы успокоить, но потом… потом я потерял контроль над собой, а она не сопротивлялась, наоборот, с радостью приняла меня, и мгновение спустя мы упали на кровать.
Глава 17
Несколько часов спустя я заставил Крейлика забрать нас. Ничего не объясняя. Просто сказал, что нам необходимо уехать. Мы даже не попрощались с хозяевами. Оделись, запаковали вещи, и я повез Ворнана в Тусон, где нас встретили люди Крейлика.
Оглядываясь назад, я вижу, сколь паническим был мой отъезд. Наверное, мне следовало остаться с Ширли и Джеком. Помочь им прийти в себя. Но в тот момент я думал лишь об одном: побыстрее уехать. Меня переполняло чувство вины. Стыд за содеянное. Между Ворнаном и Джеком. Между мной и Ширли случилось то, что могло бы, но не произошло между Ворнаном и Ширли. И я, я привел змея в их рай. Когда же разразился кризис, оказался далеко не на высоте, сначала поддавшись плотскому желанию, а потом позорно сбежав.
Тогда я думал, что больше не увижусь с Ширли и Джеком. Я знал об их постыдном проступке и, словно человек, познакомившийся с пожелтевшими от времени письмами дорогих его сердцу людей, чувствовал, что знание это начисто отрезало меня от них. Теперь мнение мое меняется. Прошло два месяца, и этот эпизод представляется мне несколько под иным углом. Все трое, мы выглядели одинаково мерзкими слабаками, марионетками, послушно подчиняющимися веревочкам, за которые дергал Ворнан. И осознание нашей общей слабости может вновь возродить нашу дружбу. На это еще оставалась хоть какая-то надежда. Ибо то, что связывало Джека и Ширли, разбилось вдребезги.
Передо мной проплывает череда лиц: Ширли, раскрасневшаяся, охваченная страстью, с закрытыми глазами, полуоткрытым ртом. Ширли, раздавленная стыдом, опустившаяся на пол, уползающая от меня, словно раненое насекомое. Джек, выходящий из кабинета, бледный, ничего не понимающий, словно жертва насилия, оказавшийся в незнакомом ему мире. И Ворнан, самодовольный, уверенный в себе, успешно выполнивший задуманное, особо удовлетворенный тем, что сотворили мы с Ширли. Я даже не злился на пего. С его точки зрения, он не сделал ничего из ряда вон выходящего и не чувствовал за собой никакой вины. Он отверг Ширли не потому, что пресытился женщинами. Просто он наметил себе другую жертву.
Крейлику я ничего не сказал. Он, конечно, чувствовал, что отдых в Аризоне не удался, но подробностями интересоваться не стал. Мы встретились в Фениксе. Он вылетел из Вашингтона после моего звонка. И тут же ввел меня в курс дел. Путь наш лежал в Южную Америку. В следующий вторник нас ждали в Каракасе.
— Придется вам обойтись без меня, — я покачал головой. — Ворнаном я сыт по горло. И выхожу из комитета.
— Не делайте этого.
— Я должен. Это глубоко личное. Я отдал вам почти год, а теперь пора собирать воедино осколки моей жизни.
— Останьтесь с нами еще на месяц, — взмолился Крейлик. — Это просто необходимо. Вы смотрели выпуски новостей, Лео?
— Нерегулярно.
— Мир охвачен ворнаноманией. Ситуация ухудшается с каждым днем. Две недели, которые он провел в пустыне, только добавили жару. Вам известно, что в Буэнос-Айресе в воскресенье объявился лже-Ворнан и провозгласил Латиноамериканскую империю? В пятнадцать минут он собрал пятидесятитысячную толпу. Причиненный ущерб исчисляется миллионами. Они разнесли бы весь город, если б снайпер не застрелил этого человека.
— Застрелил? За что?
— Откуда мне знать? Это же чистое безумие. Толпа растерзала убийцу. И потребовалось два дня, чтобы убедить всех, что настоящий Ворнан жив-здоров и не показывался в Аргентине. А потом нашлись и другие лже-Ворнаны. В Карачи, Стамбуле, Пекине, Осло. Всему виной эта книга Филдза. Я бы с удовольствием содрал с него шкуру.
— А при чем тут я, Сэнди?
— Вы провели с ним больше времени, чем кто бы то ни было. Вы хорошо его знаете, а он знает и доверяет вам. Только вы сможете контролировать его.
— Контролировать его я не могу, — мне вспомнились Джек и Ширли. — Неужели вы этого не понимаете?
— По крайней мере, у вас есть такой шанс, Лео. Если Ворнан осознает, какая у него власть, он вывернет наш мир наизнанку. Одно его слово — и пятьдесят миллионов перережут себе глотки. Вы отстали от жизни, Лео. Не можете представить себе, что тут творится. Возможно, вам удастся сдержать его, если он почувствует, что мир готов плясать под его дудку.
— Я же не смог сдержать его, когда он разрушил виллу Уэсли Брутона.
— Тогда игра только начиналась. Мы стали умнее, не подпускаем Ворнана к сложной технике. Но вилла Брутона — пример того, что он может сотворить со всей планетой.
Я хрипло рассмеялся.
— Так зачем рисковать? Убейте его!
— Ради Бога, Лео…
— Я не шучу. Это можно устроить. Вы слишком долго вращались в правительственных кругах, чтобы я читал вам лекцию по макиавеллизму. Избавьтесь от Ворнана, пока это в ваших силах, прежде чем он станет императором Ворнаном, которого возьмет под охрану десятитысячная гвардия. Сделайте это, Сэнди, и отпустите меня в мою лабораторию.
— Довольно шуток, Лео. Как…
— Я говорю серьезно. Если же вам не с руки убивать Ворнана, уговорите его вернуться в будущее.
— Мы не можем сделать и этого.
— Так что же вы намерены предпринять?
— Я же вам сказал: будем таскать его по всей Земле, пока ему не надоест. Держать под постоянным контролем. Удовлетворять все его желания. Подкладывать под него женщин…
— И мужчин, — вставил я.
— Если придется, даже маленьких мальчиков. Мы сидим на мегатонной бомбе, Лео, и потому должны сделать все возможное, но не дать ей взорваться. Если вы хотите покинуть нас в такой момент, воля ваша. Но, когда произойдет взрыв, вы почувствуете его даже в вашей башне из слоновой кости. Так каким будет ваш ответ?
— Я остаюсь.
Итак, я снова присоединился к этому странствующему цирку и присутствовал при развязке этой истории. Я не предполагал, что Крейлик сможет уговорить меня остаться. По крайней мере, за два часа до нашего разговора я пребывал в полной уверенности, что наши пути с Ворнаном разошлись навсегда. Я не испытывал к нему ненависти за то, что он сотворил с моими друзьями, но считал его абсолютным злом. И говорил серьезно, предлагая Крейлику уничтожить его. И теперь мне вновь пришлось сопровождать Ворнана. Но на этот раз я решил держать его на расстоянии вытянутой руки, уже не создавая иллюзии дружбы. Ворнан знал, что тому причина. В этом я не сомневаюсь. Но его, похоже, не волновала возникшая между нами отстраненность.
Огромное множество людей стекалось, чтобы увидеть Вор-нана. И раньше он собирал большие толпы, но происходящее теперь поражало воображение. Больше ста тысяч человек заполнили одну из площадей в центре Каракаса. Сто тысяч глоток приветствовали нас на испанском языке. Ворнан вышел на балкон, помахал рукой, словно папа, благословляющий верующих. Собравшиеся внизу требовали, чтобы он выступил с речью. Микрофон и систему громкой связи приготовили заблаговременно, но говорить Ворнан отказался. Лишь улыбался и махал рукой. Навстречу ему вздымалось море красных книжиц. Или «Нового откровения», или «Новейшего». Разницы, собственно, не было.