— Петр Иннокентьевич, зачем вам столько спичек? — не удержался я от бесцеремонного вопроса.
— Судя по этому пылкому восклицанию, вы, дорогой гость, сим необходимым товаром не запаслись, — несколько старомодно произнес хозяин.
— Почему не запасся? Вот… — Я весело потряс полупустым коробком.
— И это все?
— Ага… Не считая сгоревших. Я их с обратной стороны запихиваю.
— Ну, а ежели кончатся? — хитро сощурился он.
— Пойду в магазин и куплю.
— Ах, молодежь, молодежь! — покачал головой Петр Иннокентьевич. Он подошел к столу, внимательно отсчитал двадцать коробков, завернул их в пергаментную бумагу и протянул мне: — Возьмите. Портфельчик у вас при себе — донесете благополучно.
— Да зачем же, — стал отнекиваться я. — Неудобно даже. И так много…
— Напрасно отказываетесь, — сказал Петр Иннокентьевич. — Учтите: в конце текущего месяца спички исчезнут. До пятого — восьмого января следующего года.
Мне положительно везло. Редко ведь удается так вот сразу разговорить своего героя. Чаще подолгу топчешься вокруг да около, прежде чем подберешься к интересующей тебя теме. А здесь — с первого выстрела в «десятку».
— Петр Иннокентьевич! — заторопился я, одной рукой прижимая к животу сверток, а другой пытаясь выдрать из кармана застрявший блокнот. — Скажите, как вам удастся…
Но тут беседу нашу прервал звонок в передней. Вошел сосед.
— Я до вас, Петр Накентьич, — сказал он, застенчиво переминаясь с ноги на ногу. — Такая морока, понимаешь… Сват со сватьей грозятся на октябрьские в гости приехать. Дак узнать бы загодя, как и что оно показывает насчет этого дела… Гостенечков-то, сами понимаете, насухую за стол не посадишь.
— Как долго намерены пробыть здесь ваши гости? — строго спросил Петр Иннокентьевич.
Сосед поднял глзза к потолку:
— У самого-то двенадцать рабочих дней отпуск… Ну, клади сюда еще праздники — суток двадцать набежит. А сама-то — домохозяйка, поди, недельки две лишних прокрутится тут, возле внучат.
Петр Иннокентьевич записал что-то на продолговатом картонном бланке и направился к агрегату, который я принял сначала за радиоприемник «Беларусь» первых выпусков. Хозяин опустил бланк в щель. Агрегат погудел с минуту, пощелкал и вытолкнул из нижнего отверстия ленту со столбиком цифр. Петр Иннокентьевич оторвал ее, как рвут билеты в трамвае, поизучал некоторое время и спросил:
— Будете записывать?
— Мы — на память, — кашлянул в кулак сосед.
— Шампанское — сухое и полусладкое, — начал диктовать Петр Иннокентьевич, — кокур, рислинг, Узбекистон, вермут, портвейн Абрау-Дюрсо…
— А родимая? — заволновался сосед.
— Водка останется.
— Так, — сказал сосед. — Жить можно… — Он почесал за ухом. — Для Манефы Куприяновны, конечно, придется бутылки четыре слабенького запасти. Самому-то красного на дух не надо… Ну, спасибо, Петр Иннокентьевич. За мной не заржавеет. С премии, если не возражаете, заскочу к вам как-нибудь вечерком с поллитровочкой.
— Ну прямо как дети, — усмехнулся Петр Иннокентьевич, когда сосед ушел. — Все стараются отблагодарить. Одна старушка, верите ли, регулярно носит малиновое варенье. «За услуги», — говорит. Принесет и поставит… М-да… Сдаю это варенье в детский садик. Под расписку.
— Скажите, Петр Иннокентьевич. — Я к этому времени справился, наконец, с непослушным блокнотом. — И много у вас таких… клиентов?
— Раньше вовсе не было. Занимался для собственного удовольствия. Как сейчас выражаются, — в порядке хобби. А теперь вот отбоя нет. Хоть заказывай табличку на двери: прием по средам и пятницам, с девятнадцати до двадцати двух часов.
— Пришла, значит, известность? — ввернул я.
— Со всеми вытекающими отсюда последствиями, — подхватил хозяин. — И приятными, и неприятными. Неудобно сознаваться, но, знаете… колдуном прослыл в нашем микрорайоне.
Я вежливо рассмеялся:
— Колдуном?.. Ну, это, пожалуй, слишком… Однако ваш метод действительно загадочен.
— Ах, да никаких загадок! — с досадой поморщился Петр Иннокентьевич. — Просто внимательно слежу за работой нашей торговой сети. Систематизация наблюдений, учет повторяемости, немножко математики — и все. — Он выдвинул один из ящиков письменного стола. — Как видите, у меня здесь небольшая картотека. Давайте возьмем наугад карточку… Что мы имеем? Год 74-й, ноябрь месяц, вторая его половина… Припомните, каким событием она ознаменовалась?
— Вторая половина, вторая половина, — напряг память я. — Ноября… Семьдесят четвертого… Гм-гм… Фу-ты!.. Двухсотвосьмидесятилетие со дня рождения Вольтера — вот что!
Петр Иннокентьевич недоуменно уставился на меня.
— Ну, Вольтер, — сказал я. — Франсуа Мари Аруэ… Выдающийся французский философ-просветитель… «Кандид» и… все прочее…
— Носки! — поднял палец Петр Иннокентьевич, — Из продажи исчезли мужские носки… А теперь заглянем чуть вперед, — он вынул вторую карточку.
— Следующий год, тот же период. Нуте-с?
— Так-э-э… опять же он — Вольтер. Только теперь ему уже двести восемьдесят один…
— Носки опять исчезли, — сказал Петр Иннокентьевич. — На более длительный срок.
— Да-да, — потер лоб я, — Вспоминаю… Мне жена еще самодельные тогда шила. Из старого халата. Вставляла резиночки и… А некоторые, знаете ли, специальные «манишки» употребляли. Прилаживали к голяшечкам штрипки и так ходили. Нога, конечно, в ботинке — голая…
— Пойдем дальше, — сказал Петр Иннокентьевич. — Июнь — июль позапрошлого года…
Тут уж я не сплоховал:
— Лезвия для безопасных бритв!
— Совершенно верно, — кивнул хозяин. — Сначала импортные, потом отечественные, а вслед за ними и опасные бритвы.
— И что же, — спросил я, — вот такая железная закономерность?
— Если бы, — вздохнул Петр Иннокентьевич. — Я называю это примитивной, прямой зависимостью: то есть когда, как в данном случае, за лезвиями пропадают опасные бритвы, потом — электрические и механические. Но чаще действует зависимость сложная: лезвия влекут за собой почему-то зубные щетки, щетки — папиросы «Беломорканал», папиросы — очки плюс два с половиной, а очки — совсем вроде фантастически звучит! — дамский трикотаж. Тут уж на пальцах не сосчитаешь, требуется применить математический аппарат…
— И даже вычислительную технику, — кивнул я на машину а-ля приемник «Беларусь».
— С некоторых пор, — сказал Петр Иннокентьевич, окидывая влюбленным взглядом свое детище. — Это, видите ли, родилось на стыке наук, как говорится. Сотрудник у меня есть — кибернетикой увлекается. Вот совместными усилиями и механизировались.
…Я просидел у Петра Иннокентьевича часа четыре, Мы изучали его уникальную картотеку, вычерчивали графики прямых и сложных зависимостей, ставили эксперименты. Неуклюжий агрегат гудел и щелкал, предсказывая нам исчезновение из продажи на разные сроки минеральной воды «Ессентуки-17», скороходовских ботинок на искусственном меху, тамбовского окорока, шерстяной пряжи, гречневой крупы, электролампочек на семьдесят пять свечей и школьных авторучек…
Ушел я лишь под вечер.
На улице хозяйничала осень. Пахло капустными кочерыжками и бензином, летела розовая в предзакатных лучах паутина, пожухлые листья ковровой дорожкой устилали дно отрытой на зиму водопроводной траншеи.
Навстречу мне, по переулку Гарибальди, шли люди. Они несли в авоськах и полиэтиленовых мешочках кефир и спички, куриц и спички, зеленый горошек и спички. На углу Восьмой Газобетонной из продуктового магазина № 6 вышел давешний сосед Петра Иннокентьевича. Он бережно прижимал к груди четыре бутылки крымского портвейна. «Как хорошо, — думал я, шагая излюбленным маршрутом моего героя. — Как хорошо, что у жителей микрорайона АБВГД есть человек с редким замечательным пристрастием, есть свой добрый «колдун» — Петр Иннокентьевич Дрозд!.. Побольше бы людей с таким необходимым хобби в нашу торговлю!..»
Все и ничего. Сказка
Когда я, наконец, победил этого злого Волшебника и заточил его в бутылку, Повелитель сказал мне:
— Теперь бери что хочешь. Вот серебро, вот злато… некоторое количество, вот драгоценные камни. Можем дополнительно предложить бесплатную путевку на курорт.
— Это спасибо. Это мы возьмем, — сказал я, подвигая к себе и серебро, и злато, и драгоценные камни. — Путевка тоже карман не оттянет… Ну, а как же насчет полцарства и царевны в жены?
— Извини, дорогой, — развел руками Повелитель. — Не сговаривались.
— Уговор здесь ни при чем, — возразил я. — Раньше ведь тоже редко кто сговаривался. Это уж испокон веков так повелось — ставка такая. Возьмите хотя бы Ивана Царевича, который Кощея Бессмертного победил. Или Иванушку-дурачка.
— Расцепки изменились, уважаемый.
— Ах, расценки! — сказал я, — Простите, мы на такое не согласны. — Я решительно отодвинул и злато, и серебро, и драгоценные камни, — Уж лучше я его обратно из бутылки выпущу.
— Что ты, что ты! — замахал руками Повелитель, — Не надо выпускать… Мы подумаем. Посоветуемся. Зайди в пятницу.
«Отдаст, — понял я. — Пока бутылка в моих руках, некуда ему деваться. А срок — это он так назначает, для авторитета».
— Ладно, — согласился я, — В пятницу так в пятницу. Мелочишку эту далеко не прячьте — я сразу все и заберу.
До пятницы оставалось три дня. «Обойду кой-кого из будущих коллег, — решил я. — Сам ведь без пяти минут князь. Надо лично познакомиться. Засвидетельствовать почтение».
В хоромы Ивана Царевича меня не сразу впустили Долго пытали, кто и почему. Потом рассматривали в бойницу.
Только когда я показал бутылку со скорчившимся в ней Волшебником, ворота раскрылись.
— Ты не удивляйся, — сказал Иван Царевич, отводя глаза в сторону. — Фольклористы, сукины дети! От них хоронюсь. Вчерась двух штук хотел уже собаками травить. — И повел меня знакомить с женой.
— Вот, Лисонька, — сказал он. — Познакомься.
— Ах, очень приятно! — зарозовела Василиса Прекрасная, протягивая сдобную руку. — У нас, поверите ли, так редко кто бывает. Раньше хоть фольклористы…
— Ладно, ладно, — прервал ее Иван Царевич, — собери-ка на стол, что бог послал. Видишь, человек с дороги.
Василиса Прекрасная подарила нам виноградную улыбку и ушла, вычерчивая бедром плавную кривую.
Иван Царевич оказался не шибко разговорчивым. Он строго щурился на соленья, копченья, графины и бутылки, выставленные на столе, словно осматривал снаряженное для него войско.
Разговор начала хозяйка.
— Далеко ли ваше Полцарство? — спросила она, наклонив ко мне круглое плечо.
— Видите ли… Дело в том… — начал я и рассказал про свою тяжбу с Повелителем.
Иван Царевич оживился.
— Правильный твой курс, — сказал он, обсасывая голубиное крылышко. — Не попускайся. Ишь чего придумали — расценку! У нас профессия рисковая. Мы жизнью играем. Вот ты его одолел. — Иван Царевич ткнул крылышком в мою бутылку. — А ведь мог и он тебя. Шутки?!
— Ах, какой ужас! — воскликнула Василиса Прекрасная, коротко прислоняясь ко мне. — А он обратно не вылезет?
— Это как же получается! — продолжал возмущаться Иван Царевич. — Это, выходит, мне бы, к примеру, за Кощея только злато-серебро. За полцарство, стало быть, опять иди голову подставляй. За Василису, считай, уже третий раз. Ну, знаете! — он даже руками развел. — А если в третий раз собственную отшибут? Значит, прощай любовь?
— Ах, любовь! — сказала Василиса Прекрасная, наступая мне под столом на ногу.
— Хе-хе, — совсем не в тон хозяину среагировал я, занятый вытягиванием ноги. — Прощай, как говорится, радость, жизнь моя!
«Фу, черт! Вот обстановочка! Нет, здесь засиживаться не стоит».
Между тем Иван Царевич обвел взглядом стол, супругу, хоромы и успокоился от вида всего этого, полученного им когда-то целиком и полностью.
— В общем, стой на своем! — повторил он. — Имеешь полное право. Пусть они не крутят.
Я стал прощаться.
— Ах, зачем же вам торопиться? — заговорила Василиса Прекрасная, глядя на меня топлеными глазами. — Как раз бы и погостили эти три дня.
«Бог с тобой, голубушка, — мысленно вздохнул я. — Мы тут за три-то дня друг друга перережем».
Иванушка-дурачок, видать, жил по-современному. Вокруг его дворца не было каменной стены. Просто стояла высокая чугунная решетка, а за ней живая изгородь.
Когда я проходил мимо решетки, живая изгородь зашевелилась, и сквозь нее просунулся человек, на вид вполне симпатичный и благородный.
— Простите, нет ли у вас закурить? — озираясь, спросил человек.
Я протянул ему папиросу.
— С вашего позволения, беру две, — сказал он и опустил резервную папироску в потайную прореху на дорогом халате.
Потом человек затянулся, выпустил дым за решетку, отогнал его подальше рукой и сказал:
— Кажется, я вас где-то видел. Вы не тот, который…
Но тут из глубины сада донеслись тревожные голоса. Человек втянул голову в плечи, пробормотал «пардон» и кинулся в кусты.
Спустя некоторое время обо мне доложили, и я проследовал в покои Иванушки-дурачка. Вошел и обомлел. Прямо напротив меня в царственной позе сидел мой знакомец. А рядом с ним — довольно-таки худая и, видимо, нервная особа с русалочьими глазами.
— Здравствуйте еще раз! — поклонился я.
— Кхм-кхм! — предостерегающе кашлянул Иванушка-дурачок и сделал мне страшные глаза.
— Что с тобой, милый? — насторожилась русалка.
— Ничего, лапа, — заверил Иванушка-дурачок. — Просто говорю: кхм-кхм, здравствуйте.
— Нет, это ты кашляешь!
— Бог с тобой, дорогая.
— Нет, кашляешь, кашляешь! — со слезами в голосе закричала русалка. — Боже мой! Боже мой! У тебя коклюш!
— Может быть, Иван Иванович немножко простыли, — робко заметил я.
— Простыл! — застонала русалка. — Значит — воспаление легких! Мамочка родная! За что я такая несчастливая!.. Ведь он же один! — Она повернула ко мне заплаканное лицо. — Один остался! Ведь все же остальные самозванцы!
…Я шел обратно вдоль знакомой решетки, размышляя о том, кому из моих коллег больше не повезло. Вдруг живая изгородь снова колыхнулась, и появился сильно запыхавшийся Иванушка-дурачок.
— Не в службу, — сказал он. — Разрешите еще папироску.
Я отдал ему всю пачку.
— Вот спасибо, — поблагодарил он и затоптался на месте, не зная, видимо, чем отплатить за мою щедрость. Наконец, он нашелся и уважительно кивнул на бутылку: — Чем это вы его? Мечом-кладенцом?
— Что вы! — сказал я. — Теперь другие методы. Берешь два электромагнита…
— Наука! — не дослушав, вздохнул Иванушка-дурачок. — Эх, на волюшку бы… Во чисто полюшко! Мда… Ну, прощайте.
— Прощайте, — ответил я. И пошел.
— Эй! — крикнул он, — Хотите совет?.. В молоко кипящее не ныряйте. Ну, в это… из которого красавцами выходят.
— А что такое? Иванушка-дурачок посмотрел на меня с глубокой печалью. — Конечно, с вашей внешностью не повредило бы… Но, лучше не надо. Ну его к шутам.
Пятницы я дожидаться не стал. Пришел к Повелителю в четверг. Поставил бутылку и сказал:
— Забирайте… Берите так — мне ничего не надо.
— Неудобно как-то, — замялся Повелитель, — Совсем-то ничего… Может, все-таки путевочку, а? Ну хотя бы триддатипроцентную.
— Да нет, спасибо, — сказал я. — Съезжу за свои.
Возможны искажения
Как раз в тот момент, когда я проглотил последние строчки газетного выступления, в коридоре показался Гришкин.
— Ну, старик, поздравляю! — закричал я. — Наконец-то! Читал уже, надеюсь? — И развернул перед ним газету.
— А, этого, — сказал Гришкин, мельком глянув на полосу. — В руках держал, а читать не читал… И не буду.
— Почему? — удивился я.
— Рожа мне его не нравится, — сказал Гришкин.
— Ну, дорогой!.. — я от негодования даже слова растерял. — Ну, милый… Это уж… извини что… Ты давай себе отчет! Человек высказывает передовые наболевшие мысли.
— С такой рожей? — недоверчиво спросил Гришкин.
— Господи! — сказал я. — Дикость какая-то! Да при чем тут рожа? Ты смотри сюда, смотри, что написано: «С чувством глубокого удовлетворения нельзя не отметить, что на смену чувству некоторого разочарования пришло чувство законной гордости и неподдельного восхищения». Чувствуешь?
— Хм, — сказал Гришкин и поскреб затылок. — Это конечно… вообще-то. Но только рожа у него, я тебе скажу…
— Тьфу! — разъярился я. — Затвердил как попугай: рожа, рожа! Говорю, балда такая, прочти до конца — он тебе еще красавцем покажется.
— Ты думаешь? — заколебался Гришкин. — Я в принципе-то не против. — Он протянул руку за газетой. — Можно, в принципе. Просто, веришь — нет, когда такая рожа, у меня взаимности не возникает.
— Взаимности! — всплеснул руками я. — Взаимности ему надо! Тебе что — жениться на нем предлагают? Ну, люди!..
— Ладно, — окончательно сдался Гришкин. — Черт с ним — почитаю. Выстригу рожу и почитаю.
— Вспотеешь с тобой, Гришкин, — устало сказал я. — Честное слово. В конце концов, пойми ты, нельзя по фотографии судить. Газета все-таки: возможны искажения — ретушь и прочее такое.
— Эх, голова! — встрепенулся Гришкин. — Как это я раньше не сообразил! Конечно, возможны искажения! — И он впился глазами в портрет.
— Ну, факт! — убежденно сказал он. — Отретушировано. Будь здоров как отретушировано!.. Мама родная! Представляю себе, что за рожа у него в действительности!
И Гришкин решительно вернул мне газету.
Настало времечко…