Седой набрал номер:
- Марь Пална, узнаете? Ваш покорный... Вот припомнил, вы обещали сообщить важное, хоть и не срочное. В пятницу свидетелем по делу Реброва?.. Интересно... и я подъеду, как раз пообщаемся...
Седой успокоился. Найдут этот чертов ящик, не иголка же...
Две "Волги" серии МЕЧ рванули от хранилища в Шереметьево. Домчали быстро... Въехали на поле. Десятки самолетов, прожектора, огни... то же, что и вчера. Местный гэбист слушал Мозгляка в окружении оперов и вертел головой, будто надеясь обнаружить - вот так, слету - пропавший ящик.
- Командир экипажа надежен? - строил умопомрачительные версии Мозгляк.
- Исключено. На борту наш человек, - доложил местный гэбист.
- Может сговор? И ваш человек тоже! - не унимался Мозгляк. - Будут дружно уверять, что ящиков девятнадцать... а двадцатый сгрузили по дороге?
- Где? - Местный гэбист, едва сдержал улыбку. - Беспосадочный полет... в картофельное поле бросать среди ночи? И как? не бомбардировщик... все же...
- Команду работяг сюда! - перешел на визг Мозгляк, без конца промокая лицо бумажными салфетками из пачки, что таскал с собой.
Согнали работяг, выстроили, Мозгляк безмолвно обходил шеренгу, внимательно вглядываясь в сумеречные лица.
- Что ищете? - не утерпел работяга в буклированной кепке.
Мозгляк грубо хватанул работягу за грудки, вырвал из строя:
- Так... первые ласточки... я разве говорил, что ищу?.. А что искать?.. Может подскажешь?.. - Мозгляк кивнул операм, кряжистые ребята в миг оттащили говоруна в сторону.
- Итак, - Мозгляк понял, что безмолвие потеряло смысл, - вчера грузили золото... золото!.. пропал ящик... засадим всю бригаду, может и под вышку подведем... госпреступление... кража золото-валютных ценностей в особо крупных размерах.
Работяги в строю загалдели, один повыше, покрепче вышел вперед:
- Чего стращать, начальник? Мы только сейчас и узнали, что золото. За день перекидываем по десятку тонн на рыло. Раз-зи все упомнишь?
- Коль! - обратился парламентер. - А помнишь вчерась Бориска скомандовал колесо подпереть?.. мы, значит, и подперли.
- Точно помню, - поддержал сморчок с длинными волосами и фиксой в верхних зубах.
Местный гэбист похоже сохранял остатки спокойствия:
- Где стоял самолет?
- Да вон! - Протянул грязную руку парламентер. - Тама! Да теперь его тама нет.
- Издеваешься! - Прошипел Мозгляк. Работяги, теснимые полукольцом оперов, приближались к месту вчерашней стоянки самолета. У забора залегла тьма.
- Пусто. - Без выражения заметил местный гэбист и не успел замолкнуть, как Мозгляк припечатал. - Вы тоже ответите по всей строгости...
Луч прожектора упал с высоты, высветил забор, скользнул ниже, выхватил ящик на земле под забором.
- Да вот же он, ядрена холера! - Крикнул парламентер, и все увидели зеленый дощатый ящик. Мозгляк бросился первым, попытался приподнять и не смог, осмотрел пломбы - все целы, велел операм оцепить ящик, сообразил, что ошибся, скомандовал оттащить в багажник "Волги" - зад машины сразу просел под грузом.
Работягам Мозгляк приказал:
- Об инциденте никому, ни слова, подписки не беру, но... все равно что взял! - И рванул к телефону, дозвонился, заорал в трубку:
- Пал Устиныч! Нашли! Расскажу - не поверите! - Трубка уже дружелюбно выплюнула. - Мудачье!
Работяги переговаривались, забыв об "устной подписке": всю ночь пролежал... ящик с золотом... если б знать... всю ночь...
Допрос в кабинете подполковника Грубинского шел своим чередом. Охранник ввел Реброва, подследственный сел. Подполковник привычно предложил чаю, Ребров привычно отказался, и все же... Грубинский заварил в двух стаканах с подстаканниками, разложил сахар ложкой, несколько раз роняя белые кубики в сахарницу, отрезал по ломтику лимона, пустив желтые кругляки в плавание по чайному морю и... придвинул напиток Реброву:
- Отведайте!
Ребров в нерешительности смотрел на чай.
Подполковник рассмеялся:
- Может боитесь?.. думаете, еще подсыпят чего, чтоб развязать язык... не опасайтесь!.. зря... - и пояснил вполне дружелюбно, - если нам надо развязать язык, знаете сколько способов? - и смеясь, стал загибать пальцы.
Ребров для порядка и успокоения пересчитал квадраты решетки на окне по вертикали, по горизонтали и... перемножил: сошлось со вчерашним результатом. Сделал глоток, отталкивая языком ломтик лимона. Подполковник заметил, посоветовал:
- Съешьте его! - Подцепил свой ломтик и сжевал, - и все проблемы...
Пили чай минуту-другую, капель выбивала дробь по ту сторону окна, в водосточной трубе загрохотало - сорвался с самого верху подтаявший лед.
- Так вот, - начал Грубинский, - значит, узнать, кто отец в обмен на документы не хотите? - Ребров промолчал, даже порадовался спасительной возможности предаться чаепитию. - Нет... так нет. - Грубинский подошел к окну, вытянул шею, будто высматривал кого снаружи, обернулся, прижался задом к подоконнику над источающей жар батареей, скрестил руки на груди. Погрею поясницу... вчера неловко повернулся, и как скрутило! Едва разогнулся утром. У вас прострелы случались?
- Нет. - Ребров гонял ложкой чаинки по акватории стакана.
- С вами беседовать одно удовольствие, - рассмеялся подполковник, ничего лишнего... только да, нет... будто всю жизнь под следствием... сейчас думаете... неплохо сказано... а что? каждый из нас всю жизнь под мелкоскопом у государства... скажете, нет?
- Странно... как вы, с вашими взглядами сюда попали?
- Сам часто недоумеваю - как? - Грубинский оторвался от окна, взгромоздился на стул, вздохнул. - Милый вы мой... это ж упряжь... и скачут одновременно тысячи... попробуй, вырвись из постромок, попытайся уйти в сторону... затопчут... даже не по злобе...
Снова заварил чай, снова принялся размешивать сахар, неожиданно, будто вспомнил что важное:
- Плохо дело... - Вынул из стопки несколько листков. - Вскрылись новые обстоятельства... - Сунул листки под нос Реброву. - Ваша подпись?
- Моя... - Ребров увидел свой росчерк на бумагах, которые никогда не подписывал.
- Плохо дело... - Грубинский воевал с горячим чаем; дул на воду, выуживал чаинки, целое действо разворачивалось на глазах Реброва. Главное, что плохо... вроде вы борец... человек с репутацией... незапятнанной... а вот из бумажек этих следует, что вы как все, хуже всех, даже каяться не желаете... Смотрели "Покаяние"? Класс! - Подполковник цокнул языком. - Но искусство искусством, а жизнь берет свое. Бумажки против вас... что делать будем?
- Это подделка. - Спокойствие с трудом давалось Реброву.
Подполковник улыбнулся:
- Это милый вы мой, даже не смешно... органы подделали?.. мы не ангелы... люди везде люди, но... подделки? - И неожиданно изгнав благодушие, отрывисто резанул, - подпись ваша?
- Моя, - подтвердил Ребров.
- А вы - трус! - Неожиданно зло заключил Грубинский. - Подпись - это серьезно. Это даже ваш адвокат признает. Кстати об адвокате... не слишком надейтесь... они хороши в борьбе с наговорами... при явном, так сказать, обвинительном уклоне... у нас с вами дело другое... я едва было не отпустил вас, и вдруг... эти бумаги...
- Фальшивые, - не утерпел Ребров.
- Вот и нет! - Подполковник повеселел, потряс бланком, отпечатанным типографски. - Заключение экспертов... не подкопаешься... ваша подпись...
- Разрешите взглянуть? - Ребров отодвинул подстаканник.
- Извольте! - С готовностью разложил подписанные Ребровым документы Грубинский.
Ребров внимательно перечитал отпечатанные на банковских бланках письма с его подписью:
- Впервые вижу!
- Естественно, - со смешком поддержал дознаватель, - и не ожидал другого, кто ж на себя покажет?..
Помолчали. Подполковник вновь предался чайной церемонии, подобрев на глазах:
- Вот что я вам скажу. Ребров... милый вы мой человек. Откуда эти бумаги? Начали копать... а почему? Вы дали повод - не отдаете важные документы, где-то припрятали, как ребенок, в самом деле... и мы вроде школяров, играем с вами в кошки-мышки... Верните документы, и дело с концом. Не отдадите... дальше копать станем - это ж машина! - и накопаем, не сомневайтесь. - Вздохнул и совсем по-родственному, по-отечески заключил. - Вам это нужно? Мне - нет!
Нажал кнопку. Вошел охранник. Ребров встал, готовясь покинуть кабинет. Следователь посмотрел на охранника, вдруг припомнил важное:
- Свободен... - и Реброву, - еще поговорим, садитесь.
Грубинский полистал толстый журнал, пересыпал чай из двух пачек в коробочку "Липтона", пояснил:
- Подмешиваю, чтоб продлить удовольствие...
- Разрешите... - начал Ребров, подполковник кивнул. - Скажите, у вас, наверное, целый отдел есть... печатает поддельные письма, фальшивые заключения, ставит любые подписи?
Подполковник с любопытством, как на заговорившее насекомое, глянул на Реброва. Тот ожидал гневного окрика, хамского окорота, но... ошибся, спокойно и даже проникновенно подполковник поведал:
- Конечно, есть. А вы как хотели? - И засмеялся, заваривая любезную чайную смесь.
- Конечно, есть. А вы как хотели? - И засмеялся, заваривая любезную чайную смесь.
Отодвинул стакан, посмотрел на Реброва долгим, недобрым взглядом, и последственный вмиг понял, что начинается второе действие, самое насыщенное и драматическое.
Грубинский даже внешне изменился: подобрался, затвердели желваки, засверкали глаза - помолодел, одним словом. - Ребров, имя вашего настоящего отца вам неинтересно. Предположим... Бумаги, что у меня на столе, вы не подписывали. Предположим... но есть обстоятельство, вернее человек, который вас непременно заинтересует... Кто?
Ребров вжался в спинку стула, ожидая ответа, он давно боялся этого мига и... худшее пришло, буднично, обыкновенно... сейчас уста подполковника, моловшие успокаивающую, обволакивающую чепуху произнесут нечто... и Ребров прекратит сопротивление.
- Кто? - Выкрикнул Ребров.
- Мы переведем от вас безобидного Сеньку и подселим двухметрового громилу с лапищами, ломающими бревна как спички.
- Я побоев не боюсь. - Усталость накатила на Реброва, худшее миновало и... подследственный себя выдал.
Грубинский легко вскочил, крутился рядом с Ребровым, заглядывая в глаза:
- А вы вроде рады? Определенно рады! Облегчение в глазах... дотронулся до предплечья - мышцы расслабились... действительно, кто боится побоев?.. не до смерти же... мы не допустим... Я в курсе, как вас валтузили, я даже горжусь вами... знай, мол, наших... - Грубинский крутанул свой стул вокруг ножки, оседлал, свесив по краям бедренные окорока, сложил руки на спинке стула и глухо, раздельно произнес:
- Вы ждали, что я назову другого человека... и я его назову... это ваша мать!
Ребров почувствовал легкое головокружение и рвотный позыв, схватился за горло, стараясь удержать зловонное месиво рвущееся снизу.
Грубинский, не скрывая торжества, ринулся к графину, налил воды, протянул стакан. Ребров пил долго, одна мысль свербила: если б растянуть этот стакан на всю жизнь, пить до смертного часа, лишь бы мать больше не вспоминали в том кабинете.
Подполковник нажал вызывную кнопку. Вошел охранник.
- Уведите, - скомандовал следователь. Из носика электрического чайника со свистом вырывался пар.
Марь Пална сидела в больничной палате на одного. На кровати возлежал Мастодонт, на тумбочке в вазе рдели гвоздики, принесенные секретаршей.
- Все, Маш! - Мастодонт гладил руку секретарши. - Отпели-отлюбили... я, конечно, хамло, Маш, но... ты... ты для меня не подоконник, не доносы, никогда б не вышло соединиться, врать не стану, другие времена и, что поразительно, нет красного цвета! Могли б по другому прожить, не здесь родится, не сейчас... Все другое... человеческое...
Мастодонт отвернулся к тумбочке, чтобы скрыть слезы, махнул рукой.
- Чего стесняться! Ишь приучили!.. Слезы - плохо... жалость унижает... погибать, но не сдаваться... зато кради, насилуй, убивай... убийство здесь наука... не только физическое, поджидают у колыбели - и сразу понеслась, тянуть жилы до конца дней... - Тяжело задышал.
- Устал? - всполошилась Маша, придвинулась.
- Что там у нас? - Глаза Мастодонта погасли, слезы высохли, порыв истаял.
- Ребров под следствием. На завтра вызвали меня.
- Я его предупреждал. Вот что, Маш... - Мастодонт с трудом сел, зашептал в ухо секретарю: глаза Марь Палны расширились...
Вскоре женщина поднялась, поцеловала Мастодонта. Больной посмотрел на уходящую, будто желал запомнить навсегда:
- Найти себе человека... где хочешь... хоть из-под земли.
- Где ж найдешь? - Женщина склонилась, потерлась лбом о руку Мастодонта.
- Иди, Маш, - тихо отпустил больной. - У тебя впереди жизнь... какая-никакая, а у меня... - и резко отвернулся к стене.
Дверь в палату тихо притворилась.
В камеру за Ребровым пришли, выдали его одежду. Усадили в машину и повезли в центр. По обе стороны от Реброва сидели два хмурых комсомольских упыря, гладких и накачанных.
Подъехал к дому в Плотниковом переулке, сопровождающие ввели Реброва в обыкновенный подъезд обыкновенного дома, испещренный матом на облупленных стенах, окропленный мочой десятков кошачьих поколений, гниющий и сопротивляющийся умиранию.
Поднялись на шестой этаж, позвонили, дверь открыли... В прихожей, приветливо встречая, стоял подполковник Грубинский. Ребров вошел, сопровождающие обменялись с начальником парой слов и... исчезли по немудренным гэбэшным делам: выпить, забежать к знакомым девкам в подсобки, разжиться редким товаром почти за так - все ж власть заявилась.
В конце коридора Ребров заметил незнакомую женщину с седым пучком на затылке, промелькнувшую бесшумно и похоже, опечаленную тем, что в нарушение просьбы-приказа попалась на глаза. Ребров знал, что у комитета в центре сотни квартир, хозяева коих когда-то попали в тенета бойцам вооруженного отряда партии, да так и не выскочили из силков.
Грубинский поддержал Реброва за локоть, провел в большую, давно не ремонтированную комнату. За столом сидела мать...
Мать и сын обнялись, подполковник тактично отошел к окну, то ли высматривая машину своих орлов, то ли пытаясь понять, как не зачахли цветы на окне, неизменно обращенном в темный каменный колодец.
Подполковник прилип к стеклу, будто и не слышал ничего, и происходящее его вовсе не трогало.
- Как ты? - Ребров гладил волосы матери, лицо, руки...
- А ты?.. мальчик!.. - Ястржембская разрыдалась.
Подполковник поморщился и еще заинтересованнее уперся в колодец двора, затем не выдержал, шагнул к столу, уселся, положив пухлые, ухоженные ладони на чистую, но ветхую - со штопками и застиранными пятнами - скатерть.
- Ну-тес, господа хорошие, к делу...
Ястржембская распрямилась, обрела внутренний стержень, вскипела яростью сопротивления, глаза свидетельствовали: старое зэковское - не верь, не бойся, не проси! - до сих пор обороняет от бед репрессированную польку.
- Итак, ваш сын совершил преступление... выкрал важные документы, но мы не жаждем крови... вовсе нет... мы хотим, чтобы нам вернули украденное, если, конечно...
- Если что?.. - Ребров не выпускал руку матери.
- Будем говорить как мужчины... если, конечно, вам дорога мать.
Ястржембская помолодела, будто перенеслась на десятилетия назад, когда ненависть к этим людям выжигала все изнутри, но молодость помогала выстоять, не сгореть...
Ребров сжал руку матери:
- Подполковник у нас дока по завариванию чая... и... по дружелюбному шантажу.
- Вы не изменились, - глядя прямо в глаза Грубинскому произнесла мать Реброва.
- Помилуйте, - попытался отшутиться подполковник, - я вас вижу впервые...
- И я вас... - Ястржембская закрыла глаза: господи! Как давно это было и как явственно проступило сквозь толщу времени. Глаза женщины раскрылись, сухие, в красных ободках от недосыпа и долгих месяцев застарелой хвори. - И все же... Вы не изменились...
Грубинский оглядел этих двоих, ему стало не по себе... или так показалось Реброву? Если люди идут на сотрудничество, а тем более на службу органам, тонкие движения души отмирают, становятся не нужными или сохраняются для маскировки, для усыпления не слишком искушенных врагов: смотри какой я! понимающий, тонкий, сострадающий, вовсе не такой, каким ты ожидал меня увидеть.
- Потеряно непозволительно много времени, - отрубил Грубинский, - или вы возвращаете документы проводок партийной валюты или... в общем, я сказал все... думайте!
Убогий отрывной календарь на стене показывал 18 августа 1991 года. Ребров не предполагал раньше, что органы, полюбившие в последние десятилетия удобства и покой, трудятся и по воскресным дням.
- Что вы можете сделать больше, чем уже сделали когда-то? Ястржембская поправила выбившуюся прядь.
Подполковник молчал.
- Вы не посмеете! - Едва слышно, и от того значительно, предостерег Ребров.
Подполковник молчал.
В дверях появилась хозяйка квартиры - встретились глазами с матерью Реброва и обе поняли, что оттуда! из далекого лагерного далека: только одну сломали, другую не смогли... Подполковник кивнул. Хозяйка исчезла, через минуту принесла чай... Грубинский оттаял при виде любимого пойла, потянулся к стакану с густо коричневым содержимым.
В дверь позвонили, подполковник поднялся, открыл, вошли сопровождающие, один из них обвел Ребровых отсутствующим взглядом и, никого не опасаясь, доложил:
- Завтра! Все готово!
Подполковник кивнул, как показалось Ястржембской с сожалением посмотрел на ее сына:
- Жаль, Ребров, даже не представляете, как жаль, что мы не смогли договориться... видит Бог, я хотел... - подполковник не договорил, машинально вырвал лист календаря с 18 августа, пробежал текст на обороте, спрятал листок в карман, сказал сопровождающим, - на память! - одним махом допил чай, кивнул на Реброва. - Уведите!..
Ястржембская поднялась.
- А вы, мадам, останьтесь... поговорим, как отпрыски двух шляхтических родов...
Ребров попытался вырваться, броситься к матери. Упыри споро заломили руки сына за спину и выволокли. Из глубины коридора смотрели слезящиеся глаза на веки вечные перепуганного человеческого существа - хозяйки явочной квартиры в центре города.