Марь Пална проницательно отметила внезапную и необъяснимую смену настроений и решила "опускать занавес", легко соскочила с подоконника, тихо осведомилась:
- Я пойду?
Мастодонт вроде поначалу и не услышал, затем будто вынырнул на поверхность реального из глубин времени и, запинаясь, пробормотал:
- Да... иди... конечно... потом договорим...
Секретарша исчезла. Предправления вскочил, подбежал к сейфу, прижался лбом к холодной стали, обеими руками обхватил сейф за боковины, будто возжелал обнять махину, рывком стронуть с места, поднять над головой и швырнуть... то ли в окно, то ли в приемную, то ли в портрет вождя над головой, если достанет сил...
В неприметном особняке в мешанине переулков центра, скромном снаружи и роскошном внутри, предстояла встреча с представителем братской партии. Гостиная с лепными медальонами и крашеными в цвет лаванды стенами безупречной гладкости ожидала гостей.
Первыми вошли Черкащенко и Сановник. Сели за уставленный яствами стол. Хотя Сановник был намного моложе Мастодонта, странное сходство проглядывало в их разных лицах. Сановник разлил минеральную по фужерам, принялся жадно пить.
- Синдром обезвоживания, - меланхолично ввернул Мастодонт.
- Было дело, - не стал оправдываться Сановник. - Схема простая... наши братья регистрируют торговую фирму - форин трэйд и все такое... мы продаем им оружие по бросовым ценам, затем они его перепродают на Западе по рыночным, разницу на наши счета и немножко им, на сытую жизнь и пропаганду марксизма...
- Все это делалось уже сотни раз, - заметил предправления.
- Разумеется, - согласился Сановник, - но наши сотоварищи по идеологии часто такие бестолковые, сущие дети, непременно напутают... на той неделе наш польский друг приволок шестьсот тысяч... на черта они нам здесь?
- На красивых женщин, - подсказал Мастодонт.
- Этого хватает и бесплатно, - разъяснил Сановник, - дамы как бы авансируют тело могущественным кавалерам в преддверии будущих благ...
- Как правило, призрачных, - выказал осведомленность Мастодонт.
- Как правило, - не стал возражать Сановник. - Однако, вернемся к делам... кредитование, проводки денег, финансовая отчетность - по вашей части.
Мастодонт кивнул.
Двери гостиной распахнулись, вошел маршал авиации и крохотный человечек с бегающими оливковыми глазенками - скорее всего представитель братской партии.
- Какие люди! - Закричал маршал, мужчины обменялись рукопожатиями, никто б не усомнился - знают присутствующие друг друга тысячу лет.
Четверо расселись за столом, вышколенные официанты-унтеры, а может и младшие офицеры - обслуживали споро и бесшумно.
Представитель братской партии кивал, как китайский болванчик, маршал методично насасывался коньяком, Сановник нашептывал в уши присутствующих свои соображения.
Наконец, осовевший маршал отвалился от стола, облапил худосочного представителя братской партии, сказал наставительно:
- Что ж ты такой костлявенький... прямо призрачный... не кормють?.. Ты тут поешь! Вишь! - Маршал метнул пухлую кисть к центру стола. - У нас добра на всех запасено, особенно для правильных людей, знающих толк в классовой борьбе... - Сановник остерегающе зыркнул на хмельного вояку, и маршал враз заткнулся, сник, опустив плечи и безвольно свесив руки, с ужасом припоминая, как генерал-полковника Лаврова впихнули в дурдом да еще в смирительной рубахе.
Чахлый представитель братской партии уродился скорее всего человеком не только хлипким, но и злобным - впрочем, малопочтенные качества эти часто сопутствуют друг другу - потому что прожег маршала пренебрежительным взором и ехидно уел, коверкая слова:
- Плехо? Такой болшой чиловъек, - похлопал по впадине под ребрами, намекая на оплывшую гору маршальского брюха, - а не... не... - тут представитель не нашел нужных слов и постучал себя по лбу костяшками жалкого кулака.
Маршал счел за благо не встревать, не напарываться на международный скандал и... прикинулся в дым пьяным, даже лобастую башку свесил на плечо, хотел и пасть раззявить для пущей убедительности, но решил, что уж это слишком.
Сановник миролюбиво оглядывал отключившегося военачальника: сильно пьющие никогда не вызывали тревоги властей, не то что трезвенники или, хуже того, люди себе на уме.
Мастодонт отвел Сановника к камину. Представитель наворачивал ложкой черную икру, предвкушая мысленно, ка расскажет на далекой родине, бьющейся в тенетах распроклятого капитализма о чудесах невиданного и, поразительно! - бесплатного изобилия. Маршал натурально дремал.
Мастодонт кивнул на маршала:
- Он-то зачем?
- Его ведомство товар отгружает... - Сановник подумал, заметил проникновенно. - Какие у них радости? Жена стопудовая... дочки - подстилки майорского состава, сослуживцы дуболомы... пусть хоть напьется в охотку...
Мастодонт решил, что время пришло, допил вино - недурное божоле поставил бокал на мрамор камина:
- На правах старшего товарища... - не без презрения глянул на представителя, на бескровных губах борца налипли черными точками икринки, казалось нагадили огромные мухи, - держу пари, сегодня ночью вы развлекались.
- Угадали, - подтвердил Сановник.
- Хотите скажу с кем?
В глазах Сановника мелькнул испуг.
- Скажите.
Мастодонт по-детски осведомился:
- А что мне за это будет?
- Внеочередная поездка в Париж, инспекция нашего Евробанка. Совершенно серьезно предложил Сановник.
- Устал я мотаться, надоело, - искренне признался Мастодонт. - Как приедешь, как дорогие соотечественники опрокинут тебе на голову ушат дерьма, что копили весь год... кто чью жену... кто чьего мужа... кто сколько украл... кто в тряпках субординацию нарушил...
- Так кто же? - не обращая внимание на "лирику", нажимал Сановник.
Мастодонт молчал.
- Вы не шутите! - с облегчением выдохнул Сановник. - Вы ба-а-льшой шутник. Все знают.
Мастодонт желал, чтоб Сановник успокоился, морально разоружился, как любили говаривать в парткабинетах. И действительно Сановник усадил маршала поудобнее, потрепал представителя по плечу и даже подсунул заботливо еще одну плошку с икрой, и уж совсем взяв себя в руки, снова приблизился к предправления.
И тут Мастодонт нанес стремительный, проникающий, рапирный удар:
- Вас ублажала Марь Пална, не так ли?
Лицо Сановника посерело и вытянулось.
В Цюрихском аэропорту верные сыны Мастодонта - Холин и Цулко встречали визитера из Москвы.
Чугунов вышел в зал ожидания с небольшим, видавшим виды чемоданчиком, и Пашка, впервые в жизни узревший этого человека, прошипел:
- Не нравится он мне.
- Только не улыбайся, - умолял Холин.
- Не нравится он мне, - с упорством заезженной пластинки повторял Цулко.
Представители банка в Цюрихе направились навстречу Чугунову, визитер из столицы не видел встречающих, но знал, что они должны быть.
- Не брякни вместо добрый день - не нравится он мне! - предостерег Холин. Пашка улыбнулся. Холин похолодел. Женщина, едва не налетевшая на них, остановилась, как вкопанная, будто споткнулась о Пашкину улыбку.
- Убери улыбку! - завопил Холин. Уже на подходе к Чугунову, Пашка расправился с улыбкой убийцы на розовощекой морде и придал лицу выражение вполне чиновное, даже глуповатое, что, впрочем, дается большинству совслужащих без малейшего труда.
- Добрый день! - выкрикнул Холин и выхватил чемоданчик у Чугунова.
- Здрасьте! - Пашка решил плебействовать напропалую, мало чем рискуя, усвоив давно - простота выходцев из подвалов более всего радует вельможных путешественников из далекого далека.
Чугунов поручкался с встречающими и зашагал, не глазея по сторонам, будто каждый день проезжал Цюрих на перегоне между Малаховкой и Удельной. Холин волок неожиданно тяжелую поклажу, Пашка приотстал, изучал спину и крепкие, чуть кривоватые ноги нежеланного визитера: ничего грибок! не первой свежести, но не пропит в труху, не прокурен до никотиновой вони чуть ли не из ушей, следит за собой, поди бегает по утрам, тискает гантельки, может и гирьки, а то и штангу лапает.
Пашка поравнялся с Чугуновым:
- Балуетесь спортом?
- Балуюсь, - не скрыл Чугунов. - А вы кто?
- Я?.. - Пашка вспомнил, что Холин в спешке забыл его представить. Заместитель Эдгара Николаича.
- Хотите сказать, что вы тоже банковский работник?
- Вот именно! - восторженно выпалил Пашка и неожиданно для себя улыбнулся. Еще более неожиданно оказалось, что Чугунову плевать на устрашающую улыбку Цулко. Пашка опешил, хотя должно было случиться наоборот.
- Вы банковский служащий? - еще раз, не скрывая изумления, как если б увидел бабочку без крыльев или жирафа без шеи, переспросил Чугунов.
- Именно... Я... - затряс головой Пашка. - Дебит, кредит, учетная ставка, что еще?..
Чугунов расхохотался. Холин зашагал быстрее, чтобы избавить себя от зрелища этого позора.
- Вы где учились? - стерев с глаз слезы, припечатал Чугунов.
- Именно... Я... - затряс головой Пашка. - Дебит, кредит, учетная ставка, что еще?..
Чугунов расхохотался. Холин зашагал быстрее, чтобы избавить себя от зрелища этого позора.
- Вы где учились? - стерев с глаз слезы, припечатал Чугунов.
- Я?.. - Пашка возмутился допросом, улыбнулся, чтобы привести московского дурня в чувства и... вторично убедился - зубодробительная ухмылка не срабатывает.
- Что вы все переспрашиваете я?.. да?.. я?.. не я же... Я-то уж имею право забыть, где и когда учился.
- Я тоже, - нашелся Пашка. - Я просто выгляжу молодо.
- Хотите отгадаю?
- Отгадайте, - не слишком охотно согласился Цулко.
- Вы учились в Вышке... - Чугунов задумался на миг, - причем, плохо.
Пашка поскучнел:
- Не понимаю вас... Вышка?.. Что за вышка? - и резко ушел влево к газетному киоску.
Вернулся Цулко с иллюстрированным журналом и напрочь забыл о предшествующем разговоре. Холин поставил чемодан в багажник "BMW" цвета "золото ацтеков" с искрой, усадил Чугунова назад, Пашка устроился рядом с водителем:
- Не хотите проехать по городу... покажем всякие разные "грибные места"...
Чугунов откинулся на подголовник:
- Давайте в отель... устал с дороги...
Холин дружелюбно спросил:
- Что в Москве?
- А что в Москве? - Чугунов глянул на Пашку, ухо стучалы отвисло почти до пола и, чтобы не разочаровать Цулко, брякнул, - накрывается советская власть.
- Да ну? - ойкнул Пашка.
- Ну да... - в тон ответил Чугунов и замолчал.
- Красивый город... - начал было светскую беседу Холин.
- Красивый? - усомнился Чугунов. - В сравнении с Мухосранском, а так... обычный западный город.
Не идет на контакт, с досадой подумал Холин и попробовал еще раз:
- Как Тихон Степаныч?
- Велел кланяться.
- Да ну?.. - подпрыгнул Пашка.
- Ну да! - подтвердил Чугунов. - Так и наказал... ты этим сукиным детям задай жару... страна с голода пухнет... а наши банкиры жируют на враждебных харчах.
- Так именно и сказал? - решил поддержать шутейный тон Холин.
- Вы имели ввиду "сукины дети"? Так именно и сказал...
- Я имел ввиду насчет страны, пухнущей с голода, а вообще... Тихон Степаныч известный шутник.
- Одно слово Мастодонт, - подвел итог Чугунов.
- Что-о? - вскричали, не сговариваясь, Пашка и Холин.
- А то вы не знали?.. - холодно заметил Чугунов. - Давайте договоримся, дураков друг из друга не делать.
Приехали в отель, оформились, поднялись в номер - шикарный, кажется впервые с момента прилета, Чугунова хоть что-то проняло.
- Сколько же в сутки? - не утерпел командированный.
- Неважно, - пояснил Холин, - платят наши швейцарские друзья.
- Это как же? - Чугунов любил ясность во всем.
- Долго рассказывать... этакий бартер личного состава, мы за них там, они тут...
Пашка, как фокусник вытянул из-за спины вместительный пластиковый пакет, неизвестно откуда и появился, поставил на журнальный столик:
- Здесь кое-что выпить на первый зуб... и сигареты.
- Не пью, не курю, к женщинам равнодушен... сухарь... заберите пакет.
Цулко глянул на Холина, тот кивнул, Пашка подцепил пакет, снова упрятал за спину.
- Завтра с утра подготовьте всю документацию... начнем работать. Спасибо за встречу. - Чугунов учтиво склонил голову, давая понять, что аудиенция завершена.
- За вами заехать в десять? - сдавленно уточнил Холин.
- В десять... у меня разгар рабочего дня... если не затруднит, в восемь.
Попрощались. Пожимая руку Пашке, Чугунов обронил:
- У вас располагающая улыбка... наша... чувствуешь себя среди своих.
Пашка попятился к двери и спиной выскользнул в коридор.
В машине сидели долго, не включая движка.
- Вот сволочь! - глаза Цулко сузились.
- Не заводись, - попросил Холин.
- Как же! - взбрыкнул Пашка, - он нам весь кайф сломает, скотина, подумал, успокоился, - с ним-то все ясно... тут я спокоен... меня больше всего твоя баба волнует.
- В смысле? - Холин отлично понял заместителя.
- В смысле... вчерашнего дня... влезла дурища... запомни, если что... она нас сдаст с потрохами.
- А ты считаешь, понадобится? - голос Холина упал.
- Уверен. Ты видел его... ты знаешь наши дела... наверх не пожалуешься, мол, это они требовали. По бумагам мы с тобой под статью пойдем... в особо крупных размерах... валютные махинации... злоупотребление служебным положением... весь букет.
- Но нас обязывали... из Москвы.
- Дурак! - Пашка играл подтяжкой пристежного ремня, - ты еще вспомни, как тебя инструктировал полгода назад этот управделами, скажешь на суде: это Герман Сергеевич мне велел! Так? Тебя зачем здесь держат? Чтоб у верхних голова не болела... засбоил, дал проскачку... на вылет, сберкассой командовать... это в лучшем случае...
- Что же делать? - Холин повернул ключ зажигания, заурчал движок.
- Не знаю. - Цулко смотрел на лужи сквозь лобовое стекло. - Одна надежда, что он не рубит в этой банковской трихомудии, хотя вряд ли, тот еще гвоздь. Попроси Мадзони, может, он заткнет наши дыры краткосрочными вливаниями?
Холин положил руки на руль:
- Так просто Мадзони не поможет... потребует встречной услуги.
- Господи, - хмыкнул Пашка, - вспомнила баба, як дивкой була. Соглашайся на все... нам бы этого козла, - кивнул на отель, - скорее домой возвернуть, а потом с Мадзони сговоримся, или пошлем... на хер.
- Может, твое ведомство поможет? - неуверенно поинтересовался Холин.
- Ты сюда ведомство не впутывай, - отрубил Пашка и, поздно спохватившись, прогундел, - да и какое такое ведомство?
- Ну ладно... ладно... - Холин отпустил ручной тормоз, машина плавно покатила.
Ребров не часто заезжал к матери и корил себя за черствость, понимая, что пустые укоры не облегчают участи единственного в этой жизни безоговорочно любимого человека.
Снова Ребров вышагивал по коммунальному коридору: у обшарпанных стен громоздились цинковые баки, стиральные доски, велосипеды-развалюхи, и еще невесть какая рухлядь. Каждый раз добираясь до двери материнской комнаты, Ребров втягивал голову в плечи, допуская, что прикрепленный к стене может пять, а может двадцать пять лет тому назад велосипед рухнет на темя, сбивая при падении тазы, санки, швабры и веники.
Открыл дверь, положил гвоздики на стол, подошел, поцеловал мать, болезнь отступила, и стало видно, что перед ним еще бесспорно красивая женщина, не молодая, но и далеко не старуха.
Вышел на кухню, вернулся с чистой водой в вазе, обрезал по косой ножницами цветочные стебли, расставил в вазе цветы.
Мать, не отрываясь, следила за сыном. Ребров вынул из сумки продукты, положил в холодильник, сказал:
- Грязный... надо вымыть... если б с Иркой не разругался, ее бы попросил.
- Мириться не думаешь? - с опаской уточнила мать.
- Ни за что! - Ребров сел на край кровати.
- Решил, значит решил, не вмешиваюсь, - мать вздохнула.
- По глазам вижу хочешь что-то сказать, а боишься, - ввернул Ребров.
- Боюсь, - созналась мать.
- Тогда молчи, тем более, что я предполагаю приблизительно: какие вы все мужики... не цените... бросаете любящих вас... так?
- Вроде того, - улыбнулась мать.
- Вот видишь, сказала бы... слово за слово глядишь скандал... а так, я вроде сам болею, сам себе горькую микстуру прописываю... а ты только наблюдаешь, и вроде не причем, и мне орать не на кого.
Мать снова улыбнулась:
- Я тоже по глазам вижу - хочешь спросить. Что?
- Хочу... - Ребров подошел к окну, приоткрыл форточку пошире. Можно? - Мать кивнула, поглубже нырнула под одеяло.
- В прошлый раз, ма, ты говорила... странные вещи... вроде, что... ты хоть помнишь... даже всплакнула...
- Я? - мать подтянула одеяло до глаз, опасаясь тока прохладного воздуха из форточки. - Не помню ничего... странные вещи?.. Удивительно... - вдруг глаза ее озарились догадкой. - Я тут пила лекарство... доктор выписал... очень сильное... доктор предупредил, у лекарства побочное действие, вплоть до галлюцинаций...
- Боже мой! Не помнишь, что говорила в прошлый раз?
Мать съежилась от напряжения:
- Не помню, ничего существенного... видно температура и это средство, - тронула коробочку на стуле... - все вместе наложилось и... - бессильно махнула.
- Но ты сказала... сказала, что... - продолжил Ребров.
Мать прервала:
- Скорее всего из-за лекарства... ослабленный организм... доктор уверял, все пройдет бесследно... мне уже лучше, много лучше...
Ребров не стал продолжать: у каждого есть причины для молчания. Протер пыль влажной тряпкой, разогрел матери ужин, покормил и собрался уходить.
- Когда заглянешь? - мать приподнялась на подушке.
- Позвоню. - Ребров замер у двери.
- Лидия Михайловна, - мать кивнула на стену, отделяющую каморку одинокой, как перст, соседки, - обижается, сказала, ты ей деньги даешь, а она от смущения не может отказаться.
- Вот еще... мало даю... она не обязана, - понизил голос, - за свои сто пятьдесят порхать у твоей кровати. Это мне ты - мать, а ей, хоть и славная женщина, но всего лишь соседка. Ты ее припугни, не будет брать денег - я обижусь. Уж я-то по обидчивости чемпион.