— Нас не касаются его проблемы.
— Но…
— Мы уже обсуждали этот вопрос, Хонор, и ты согласилась, что наша семья не станет помогать беглецам. Каковы бы ни были наши убеждения, это противозаконно, и мы не можем позволить себе нарушать закон. Хочешь, чтобы твой муж угодил в тюрьму? Или стремишься туда сама?
— Если бы ты увидела этого человека, совесть тебе подсказала бы, что ему необходимо помочь.
— Я не собираюсь смотреть на него.
Хонор стиснула зубы, пытаясь справиться с нарастающей яростью.
— Я обещала ему воды.
— Так дай ему воды. И возвращайся к работе. — Джудит развернулась и ушла в дом.
Хонор было больно смотреть на лицо беглеца, озарившееся надеждой, когда она принесла ему воду.
— Кружку оставишь здесь, — произнесла она, глядя себе под ноги. — Иди на север, в Оберлин. Это в трех милях отсюда. В Оберлине найдешь красный дом на Мельничьей улице. Тебе там помогут и найдут врача.
Она отвернулась и почти бегом бросилась в огород. Повернувшись спиной к лесу, она принялась яростно колотить тяпкой по земле. Горячие слезы текли по щекам в три ручья. Только закончив весь ряд, Хонор осмелилась обернуться. Беглец исчез. Кружка тоже.
В ту ночь ей не спалось. Был май — теплый, но не жаркий. Наверное, самое лучшее время в Огайо. Хонор лежала рядом с Джеком, выставив ноги из-под одеяла, чтобы было прохладнее. Джек шумно храпел, как всегда после супружеского соития. Ее растущий живот не отбил у него желания. И муж ни разу не спрашивал Хонор, хочется ей самой или нет. Она уступала его притязаниям, потому что так было проще. Когда-то ей даже нравилось то, чем они занимались в постели, нравилась новизна ощущений, потрясающих все ее существо. Когда-то их чувства друг к другу были подобны душистому свежему сену. Но после того дня, когда они варили кленовый сироп и она дала слово не помогать беглецам, ее отношения с мужем стали точно солома: тусклая, серая и безжизненная. Отдаваясь Джеку, она уже не улавливала его ритм, оставаясь безучастной к происходящему. Если Джек что-то и замечал, то не говорил ни слова, но засыпал сразу, как только получал желаемое.
Хонор лежала, глядя в темноту, и думала о беглеце и его ноге. Она почему-то была уверена, что он никуда не ушел, и не могла спать спокойно, зная, что он где-то рядом, в лесу Виланда, и сильно страдает. Надо как-то ему помочь, но Хонор не знала, что можно сделать. Да и что она могла сделать одна? Хеймейкеры не станут помогать ему. И Адам Кокс тоже, он не пойдет против семьи ее мужа. Может, обратиться к Калебу Уилсону, фейсуэллскому кузнецу, который читал наизусть стихотворение Уиттьера и не раз поднимал на собраниях тему рабовладения? Он принципиальный и может помочь, правда, с большим уважением относится к Джудит Хеймейкер. На самом деле в Фейсуэлле трудно найти человека, который стал бы перечить ее свекрови, даже ради справедливости.
Ответ уже долго маячил на краешке ее сознания, но Хонор никак не решалась об этом подумать. А когда все же решилась, то уже не могла размышлять ни о чем другом. Она тихо встала с постели и принялась одеваться. Джек даже не пошевелился. Хонор спустилась вниз и переступила через Дружка, лежащего на пороге. Пес зарычал, но не помешал ей выйти из дома.
Хонор присела на стул на крыльце и выждала несколько минут. Если Джудит или Доркас слышали, как она выходила, если они спустятся, чтобы проверить, что происходит, она скажет, что ей стало плохо и она выбралась на улицу подышать свежим воздухом. И действительно, вдохнув мягкую ночную прохладу, Хонор почувствовала прилив сил и укрепилась в своей решимости. «Я была безропотной и послушной, — подумала она, — и что изменилось?!»
Убедившись, что ее никто не хватился, Хонор спустилась с крыльца, прошла через двор по мокрой от росы траве и оказалась на дороге, ведущей в Фейсуэлл. До города она добралась быстро, прошла мимо магазина, кузницы, дома Адама и Абигейл, направляясь к проезжему тракту между Оберлином и Веллингтоном. Хонор еще никогда не выходила из дома одна ночью, и уж тем более — на лесную дорогу. В небе светила луна и мерцали звезды, в траве стрекотали кузнечики и квакали лягушки. Однако из темноты доносились и другие звуки, громкие шорохи в густом подлеске, пугавшие Хонор. Но она все равно шла вперед, жалея только о том, что не взяла с собой Дружка. За те девять месяцев, что Хонор прожила на ферме, она так и не подружилась с псом, но сейчас ей было бы спокойнее, если бы он находился рядом. Оставалось надеяться, что на широкой дороге ей будет уже не так страшно.
Днем на дороге между Оберлином и Веллингтоном всегда было людно, но в этот глухой ночной час она оказалась пустой и темной, как и дорога от Фейсуэлла. Хонор встала посередине проезжего тракта и напрягла слух. Она хотела услышать топот лошадиных копыт с одной толстой подковой. Знала, что тот, кто ей нужен, сейчас не спит: если где-то поблизости есть беглец, тот, кто ей нужен, будет обыскивать все окрестности, потому что, как правило, беглецы передвигаются по ночам, а днем прячутся в ожидании темноты. Хонор поглядела на север, в сторону Оберлина, потом — на юг, в сторону Веллингтона. Она могла бы остаться на месте и дождаться того, кто ей нужен, но ей вряд ли хватит на это смелости. Шорохи, доносившиеся из леса, будто приблизились. Страх, слегка поутихший, всколыхнулся вновь. Лучше не стоять на одном месте. Собравшись с духом, Хонор зашагала в сторону Веллингтона. Если она не встретит Донована, то можно пойти к Белл Миллз. Она не отважилась обратиться за помощью к миссис Рид. Чернокожей женщине — и тем более бывшей рабыне — не следует расхаживать по лесам ночью. К тому же после последнего разговора с миссис Рид Хонор не решилась бы посмотреть ей в глаза.
Хонор шла вперед на трясущихся ногах, борясь с нарастающим страхом темноты и одиночества. В Америке она часто чувствовала себя одинокой — даже в доме Хеймейкеров, даже на фейсуэллских собраниях, — но никогда прежде не оставалась совершенно одна под огромным и безучастным небом, среди пугающей дикой природы. Это ошеломляющее ощущение предельного одиночества захватило ее целиком. Мир будто сомкнулся вокруг нее, подавляя своей равнодушной жестокостью. Во рту появился холодный металлический привкус. Хонор остановилась, хватая ртом воздух, словно тонущий человек. Она попыталась укрыться, погрузиться в себя, как делала на собраниях, и найти внутренний свет, согревающий сердце. Но для этого надо отбросить все посторонние помыслы и устремления, а они сейчас были сосредоточены лишь на одном: Донован придет и спасет ее от этого леденящего ужаса.
Он появился через полчаса. К тому времени Хонор уже окончательно обессилела в неравной борьбе со страхом. Она услышала приближавшийся спереди топот копыт с одной толстой подковой и отошла на обочину. Ее белый чепец и белая полоска каймы по вырезу платья смутно выделялись из темноты, подсвеченные серебристым сиянием луны. Но все равно Донован увидел Хонор, лишь когда его конь чуть не сбил ее с ног. Донован выругался и схватился за конскую гриву.
— Хонор Брайт?! — Он ошеломленно уставился на нее.
— Донован, мне… одному человеку нужна твоя помощь.
— Кому?
— Я тебе покажу.
Он наклонился в седле и протянул ей руку:
— Давай забирайся.
Хонор замерла в нерешительности: из-за ребенка, растущего у нее в животе, из-за того, что придется довериться Доновану, которому нельзя доверять… и еще ей придется обнять его за талию и прижаться к его спине, а это разбудит в ней чувства, которые не следует будить. Но потом она подумала о человеке с искалеченной ногой — о человеке, которому отказала в помощи, когда он в ней так нуждался, — и это заставило ее схватиться за руку Донована и сесть в седло.
— Куда?
— В лес Виланда, за фермой. Только… — Она не хотела говорить ему, что убежала из дома втайне от всех, хотя это было вполне очевидно. Иначе она бы не оказалась одна ночью в лесу. — Только, пожалуйста, не проезжай через Фейсуэлл. И мимо фермы. Я не хочу, чтобы они нас услышали. Коня можно оставить на окраине Фейсуэлла, а дальше пройти пешком.
Донован обернулся и внимательно посмотрел на нее:
— В лесу прячется негр?
— Да.
— Кажется, ты говорила, что перестанешь помогать беглецам.
— Он шел из Гринвича и сбился с пути. Я не собиралась помогать ему. Но он ранен, очень серьезно. Ему нужен доктор.
Донован усмехнулся:
— Думаешь, я повезу его к доктору?
Хонор промолчала. Конь тихо топтался на месте, ожидая команды всадника.
— Хонор, ты знаешь, что я верну его хозяину. Это моя работа.
Она вздохнула.
— Да, знаю. Но если ему не помочь, он умрет. Лучше пусть человек живет, даже в рабстве.
— А почему ты обратилась ко мне?
Хонор вновь промолчала.
— Ты живешь в городе квакеров, а на помощь зовешь меня? Сдается мне, что тебе нужно задуматься о своем окружении.
— Ты живешь в городе квакеров, а на помощь зовешь меня? Сдается мне, что тебе нужно задуматься о своем окружении.
— Друзья в Фейсуэлле — хорошие, добрые люди. Они помогли бы ему, просто… обстоятельства вынуждают Хеймейкеров поступиться принципами. А Хеймейкеры пользуются уважением в общине. — Сама того не желая, Хонор прислонилась к Доновану. Ее выпирающий живот прижался к его спине. Донован почувствовал это и напрягся, а потом наклонился вперед, чтобы по возможности увеличить расстояние между ними.
— Ладно, — сказал он, натягивая поводья. — Держись крепче.
* * *Когда они нашли беглеца, тот сидел неподвижно, прислонившись спиной к стволу дуба. Ноги вытянуты вперед, жестяная кружка лежала на земле рядом с ним. Донован велел Хонор оставаться на месте — шагах в десяти от дуба, — а сам подошел к беглецу и на мгновение приподнял фонарь к его лицу. Хонор зажмурилась, но картина, высвеченная фонарем, так и осталась стоять перед ее мысленным взором — лицо чернокожего человека и его белые зубы, сверкнувшие в темноте.
Донован приблизился к ней и внимательно посмотрел в ее лицо. Когда она шагнула к нему, он ничего не сказал. Просто обнял ее и держал, пока она рыдала, уткнувшись лицом ему в грудь. На сей раз Донован не отстранился, почувствовав, как к нему прижимается ребенок, зреющий в животе Хонор. Она стояла в его объятиях еще долго после того, как прекратила плакать. Прижимаясь щекой к его груди, она вдыхала его резкий запах, отдававший лесным костром. Чувствовала щекой что-то твердое. Ключ от ее сундука. Донован по-прежнему носил его на шее.
«Если сейчас он попросит, я брошу все и уеду с ним на запад, — подумала Хонор. — Ведь его душа пребывает со мной».
Но он не попросил.
— Хонор, уже светает, — наконец произнес Донован. — Тебе надо вернуться домой, пока никто не заметил, что ты уходила.
Она молча кивнула. Ей так не хотелось отпускать его, но она все-таки отстранилась и принялась вытирать лицо рукавом, чтобы ей не пришлось смотреть на Донована.
— Хочешь, чтобы я его похоронил?
— Нет. Пусть увидят, что они сделали. Что мы сделали.
— Он умер бы в любом случае. Даже если бы ты отвела его к доктору. Судя по запаху, это гангрена.
Глаза Хонор вспыхнули гневом.
— Мы должны были хоть как-то помочь ему. И тогда бы ему не пришлось умирать в одиночестве в темном лесу.
Донован молча проводил Хонор к опушке леса. К тому месту, где начинался яблоневый сад. Он на мгновение прикоснулся к ее руке и бесшумно скрылся среди деревьев.
Когда Хонор вышла из сада на задний двор фермы, Джек и Доркас направлялись к амбару доить коров.
— Где ты была? — воскликнул Джек, с удивлением глядя на ее грязное, заплаканное лицо, на растрепанные волосы под сбившимся набок чепцом, на заляпанные грязью башмаки. От нее явственно пахло лошадиным по́том. — Мы думали, ты в уборной.
Хонор не обратила на него внимания.
— Дружок! — громко крикнула она.
Пес выбежал из амбара, удивленный, что Хонор впервые обратилась к нему командным тоном.
— Иди. — Она указала в сторону леса. — Ищи!
Он проследил за ее пальцем, понюхал воздух и резко сорвался с места, словно его кто-то дернул за невидимую нить.
— Хонор, что происходит?
Она не ответила. Не смогла найти слов, чтобы это сказать. Хонор развернулась и побежала на сеновал. Прошлогоднего сена всего нечего; но через пару недель уже будет первый сенокос, и изрядно уменьшившиеся запасы пополнятся. Но немного соломы еще оставалось — старой, вялой и пахнущей пылью, Хонор зарылась в кучу соломы, свернулась калачиком и заснула.
* * *Проснувшись, Хонор увидела, что рядом с ней сидит Доркас. Хонор не стала садиться или вставать. Она просто смотрела на свою золовку, которая плела косичку из прядей соломы. Хонор радовалась, что из всех Хеймейкеров ее нашла именно Доркас: Джек раздосадовал бы ее, а Джудит разозлила. За те месяцы, что Хонор прожила на ферме, она поняла, что из всех троих Хеймейкеров ее меньше всего раздражает Доркас.
Та отложила косичку в сторону и сказала:
— Его нашли. Приходили мужчины из города, помогли похоронить. — Она помолчала. — Я тебя не ненавижу, Хонор, что бы ты обо мне ни думала. Прошлым летом, когда на меня набросились осы, я слышала, как ты говорила с цветным человеком. Но я ничего не сказала ни маме, ни Джеку. Хотя должна была.
Она опять умолкла, словно ожидая ответа от Хонор.
— Я хочу, чтобы ты кое-что поняла о Хеймейкерах, — продолжила Доркас. — Мы рассказали тебе не обо всем, что случилось в Северной Каролине. Хотя я всегда думала, что тебе надо знать. Джек тоже так считал, но мама сказала, что это давнее семейное дело, которое для тебя ничего не значит. Но это важно. Потому что оно многое объясняет. — Она подняла соломенную косичку и принялась вертеть ее в руках. — Мама не знает, что я тебе это рассказываю.
Хонор села и отряхнула чепец от соломы. Она по-прежнему молчала. Словно что-то сдавило ей горло и не давало голосу прорваться наружу.
— Ты знаешь, что в нашем амбаре есть задняя дверь, запасной выход на случай пожара?
Хонор кивнула.
— Джек позаботился, чтобы там сделали эту дверь. — Доркас снова помедлила. — Мама сказала тебе, что нам пришлось заплатить большой штраф, когда мы помогли беглому рабу в Северной Каролине. Но она не упомянула о самом страшном наказании. Когда папа… когда он… — Она закусила губу. — Мне тогда было десять, Джеку — пятнадцать. Папа уже помогал нескольким беглым рабам. К нам на ферму пришел тот человек, и папа спрятал его в амбаре. Когда хозяин раба со своими людьми пришел искать его, папа сказал, что в амбаре никого нет. Да, он солгал, но ради высшего блага. И тогда… хозяин раба схватил папу и велел своим людям поджечь амбар, чтобы посмотреть, что сделает папа. Отец признался, что в амбаре прячется беглый раб. Ему велели идти в амбар и привести раба, пока они будут тушить огонь. Но когда он вошел внутрь, они… закрыли дверь на засов, чтобы ни папа, ни раб не смогли выйти. — По щекам Доркас текли слезы. Хонор прикоснулась к ее холодной руке.
— Они не подпускали нас к амбару. Джек даже дрался с кем-то из них, хотя ты знаешь, мы, квакеры, не одобряем любого насилия. Мы надеялись, что папа и раб сумеют выбраться через люк, откуда животным сбрасывают сено. Но, наверное, из-за густого дыма… Мы слышали…
Хонор сжала руку Доркас, давая понять, что не надо ничего говорить.
— Хозяину того раба даже не предъявили обвинения в убийстве, потому что папа по собственной воле вошел в горящий амбар, — продолжила Доркас, вытерев слезы. — Зато нам присудили огромный штраф… за порчу имущества… за смерть раба. Мы потеряли отца, ферму, все сбережения. Это было нам не по силам. И мы уехали на Север. Теперь ты понимаешь, почему мы не хотим связываться с беглецами.
Они еще долго сидели молча. Впервые за время, что Хонор жила на ферме, в ней шевельнулись какие-то теплые чувства к сестре мужа; жаль только, что их пробудил такой страшный рассказ.
Доркас ушла, оставив Хонор на сеновале, рассудив, что та сама придет в дом, когда захочет.
Всю жизнь Хонор придерживалась четких и ясных принципов, рожденных долгими часами молчаливого ожидания: все люди равны в глазах Господа, а значит, ни один человек не может быть рабом другого. Любую систему рабовладения следует упразднить. В Англии все было просто, но здесь, в Огайо, эти светлые принципы тихо рушились под натиском экономических доводов, личных обстоятельств и глубоко укоренившихся убеждений, которые, как замечала Хонор, имелись даже у квакеров. Ей было легко возмущаться, увидев в филадельфийском молитвенном доме отдельную скамью для чернокожих Друзей; но, если кто-либо из негров сел бы рядом с ней, ее бы это не стеснило? Да, она им помогала, но как людей совершенно не знала. Лишь миссис Рид, до и то очень мало: живые цветы у нее на шляпе; похлебка с луком и жгучим перцем, одеяло из полосатых квадратов. Из подобных повседневных деталей и складывается человеческая личность.
Когда абстрактные принципы сталкиваются с реальностью, то теряют свою чистоту и превращаются в компромиссы. Хонор не понимала, почему так происходит. Но именно так все и происходило. Хеймейкеры были живым примером того, как легко человек отступается от своих принципов и находит оправдание бездействию. И теперь, когда Хонор вошла в эту семью, от нее ждали того же.
Она вышла из амбара под вечер. Глаза были сухими, в горле стоял комок, словно Хонор проглотила тугой, плотный шар, и он застрял там. Разрыв между тем, как она представляла честную и достойную жизнь, и тем, чего от нее ожидали, был настолько обескураживающим, что она потеряла дар речи. В прямом смысле слова. Может, это и к лучшему. Наверное, следует молчать, пока не поймешь, что именно хочешь сказать. Если не произносишь ни слова, никто не сможет извратить твои слова и обернуть их против тебя же. На собраниях молчание являлось мощным инструментом, расчищавшим путь к Богу. Вероятно, если Хонор станет молчать, ее наконец услышат.