— Он знает, что мы где-то здесь, — сказала чернокожая женщина. — Чует. Но сейчас сбит с толку, потому что я… мы… идем на юг. Думает, это должен быть север. Нам нужно переждать.
Через несколько минут Донован вернулся, остановился и крикнул:
— Слушай меня, Хонор Брайт! Я знаю, ты здесь. Вместе с той черномазой. Давай с тобой договоримся. Перестань прятаться, и я дам тебе уйти, куда ты там собиралась. Твой муж просил разыскать тебя, даже сулил хорошие деньги, но мне наплевать на него и на его деньги. Если хочешь сбежать от него, я не стану мешать тебе. Я всегда знал, что с Хеймейкерами тебе не ужиться. Он сказал, после смерти того черномазого ты вообще перестала разговаривать. Если не желаешь со мной разговаривать, и не надо. Просто брось камешек, чтобы я знал, где тебя найти.
Чернокожая женщина пристально смотрела на Хонор, белки ее глаз будто светились в темноте. Хонор покачала головой, чтобы успокоить свою попутчицу. Через минуту Донован расхохотался:
— Сижу тут в седле и разговариваю сам с собой! Ты меня сводишь с ума, Хонор Брайт.
Он развернулся и ускакал на север. Интересно, подумала Хонор, сколько раз он еще остановится на окраинах полей, чтобы выкрикнуть в ночь свое предложение?
Чернокожая женщина пристально смотрела на Хонор.
— Что у тебя за дела с этим охотником за рабами? Он твой дружок? Ты бросила мужа ради него?
— Нет! Я ушла потому… потому что у нас очень разные взгляды. У меня и у семьи моего мужа.
Женщина усмехнулась:
— Что за вздор? Вовсе не обязательно соглашаться во всем со своими домашними.
— Они запрещали мне помогать беглецам.
— Ясно.
Они еще долго сидели в канаве. Небо над ними уже наполнилось звездами.
— Ладно, пойдем, — сказала чернокожая женщина. — Он ищет нас ближе к Оберлину. И время от времени произносит свою краткую речь.
Женщина хохотнула, поднялась и двинулась в лес. Хонор поспешила следом. Она боялась, что в любую минуту у нее за спиной может раздаться насмешливый оклик, но все было тихо. Донован не появился.
Ночью стало прохладнее; не холодно, нет, но на траве появилась роса. Хонор поплотнее запахнула шаль на плечах. Чернокожая женщина шагала впереди, ступая уверенно и бесшумно. Хонор же постоянно спотыкалась.
Они прошли лес насквозь и выбрались к полю, с которого уже убрали овес. Они не могли перейти через поле: там их сразу заметят, даже такой темной, безлунной ночью. Направились прочь от дороги, держа направление на восток, а когда достигли соседнего леса, снова свернули на юг. Хонор подумала, что теперь, вдали от дороги и от Донована, можно дать себе передышку. Но чернокожая женщина не сбавляла шаг, опасаясь скошенных полей, через которые лошадь проскачет легко и быстро.
— Он прочешет все поля на севере, — произнесла она, — и поймет, что нас там нет. И тогда прискачет сюда.
— Может, он поедет на запад, — заметила Хонор. — Беглецы всегда направляются на север и запад, а не на юг и восток.
— У охотников за рабами особое чутье на беглецов. Иначе их бы не брали на эту работу. Он еще появится ночью, не сомневайся. Но у меня тоже есть чутье.
— И как ты справляешься каждую ночь? Совсем одна? — Хонор поежилась, думая о холодном металлическом привкусе ночного страха.
— Ничего, привыкаешь. Одной даже лучше. Здесь, — женщина указала на темный лес, — безопасно. Природа не захватит меня в рабство. Может убить меня, да. Холод, болезни, медведи… Но это вряд ли. Опасность там. — Она кивнула в сторону дороги. — Люди. Вот что опасно.
— Медведи? — Хонор испуганно огляделась вокруг.
Она хохотнула.
— Да они больше боятся тебя, чем ты — их. Они не станут беспокоить тебя, пока не заберешься прямо к ним в берлогу или не начнешь обижать медвежат. К тому же тут нет медведей. Они в горах. Там, куда я иду. Но я иду к своим детям, и никакие медведи мне не помеха. Ладно, нам можно идти. — Чернокожая женщина словно отвечала на некий беззвучный сигнал, который только она могла слышать и чувствовать.
Они дошли до лесной речки. Чернокожая женщина без колебаний ступила в воду, держа свой узелок над головой. Хонор пришлось двинуться следом. Из реки она выбралась вся промокшая.
— Ничего, быстро высохнешь, — сказала женщина.
Они добрались до окраины Веллингтона незадолго до рассвета. Теперь оставалась самая сложная часть пути: пройти к магазину Белл Миллз в центре города, чтобы их никто не увидел. Хонор уже слышала, как на окрестных фермах заливаются лаем собаки. Беглянка, похоже, совсем не тревожилась.
— Ты знаешь, где магазин этой дамы? — спросила она.
Хонор прикоснулась к своему капору:
— Это она подарила мне его.
— Я так и думала. Хорошо. Тебе нужно просто пойти туда и постучать в дверь. Ты свободная женщина, никто не схватит тебя на улице. Даже тот охотник за рабами.
— А ты?
— Я с тобой не пойду.
Хонор заволновалась, и чернокожая женщина посмотрела ей в лицо:
— Сейчас мне нельзя в город, когда по всей округе забили тревогу. В городе он схватит меня, я чувствую. Но ты не волнуйся; довела я тебя до места, идти близко, бояться нечего. Ты-то можешь идти по дороге отрыто, а не прятаться по лесам с медведями. Смотри, уже светает.
Хонор огляделась по сторонам. Небо на востоке уже окрасилось тусклым свечением, и темнота не казалась такой давящей.
— Но куда ты пойдешь?
— Пока спрячусь. Не скажу тебе где. Тебе лучше не знать, чтобы охотник за рабами ничего из тебя не вытянул. Иди, пока эти собаки не выбежали со двора. Меня они не найдут. Я пойду по воде, чтобы сбить их со следа.
Хонор понимала, что беглянка права.
— Подожди. — Она развязала узелок и отдала женщине все продукты, перочинный ножик и часть денег. Потом сняла свой серый с желтым капор и протянула ей.
Та провела пальцем по желтой подкладке.
— Он для меня слишком красивый.
— Возьми. Пожалуйста.
— Хорошо. — Женщина начала надевать капор прямо поверх красного платка, повязанного на голове.
— Подожди… возьми еще мой чепец. А мне отдай свой платок.
«Я его использую для одеяла», — подумала Хонор.
В чепце и капоре, плотно завязанном под подбородком, чернокожая беглянка, если смотреть на нее сбоку, могла сойти и за белую женщину.
— Спасибо, — сказала она. — А теперь тебе надо идти.
Хонор замешкалась. На глаза навернулись слезы.
— Иди своей дорогой.
— Храни тебя Бог.
— И тебя. — Женщина улыбнулась. — Ты погляди на меня, стою вся такая в капоре и говорю, как квакерша. — Она развернулась и ушла в лес, растворившись в темноте.
* * *Он поджидал ее у магазина Белл Миллз. Стоял на углу неподвижно, и Хонор заметила, лишь когда собралась постучать в дверь.
— Что ты здесь делаешь, Хонор Брайт? Да еще с непокрытой головой? А где черномазая?
— Я не знаю, — честно ответила Хонор.
— А чего ты вся мокрая? Шла по воде? Она научила тебя всем своим черномазым хитростям?
Хонор оглядела себя в бледном предутреннем свете. Она думала, что ее платье высохло, но теперь юбка снова намокла.
— Ой! — воскликнула Хонор. — Ой!
Магазин дамских шляп Белл Миллз
Мейн-стрит,
Веллингтон, штат Огайо
4 сентября 1851 года
Дорогие мама и папа!
Не тревожьтесь, увидев чужую руку: Белл Миллз пишет это письмо под мою диктовку. Я еще очень слаба и не могу долго сидеть. Спешу сообщить вам, что вы теперь бабушка и дедушка. Ваша внучка Камфет Грейс Хеймейкер родилась три дня назад при вспоможении Белл и одного очень хорошего веллингтонского доктора. Она очень красивая. Я утомлена, но счастлива.
В ближайшее время лучше писать мне сюда, в Веллингтон.
Ваша любящая дочь, ХонорЭту часть я пишу от себя. Хонор об этом не знает. Сейчас они с маленькой спят. Не знаю, сообщала она или нет, что порвала со своей семьей. Сначала устроила им молчаливый бойкот, а потом убежала из дома. Пока она живет у меня.
Она может молчать целый день. Я никогда не встречала такого тихого и молчаливого человека. Скажу только одно: рожая, она кричала, как и любая другая женщина. Кричала так сильно, что сорвала голос. Даже доктор Джонс удивился, а уж ему довелось послушать немало криков. Но все-таки хорошо было услышать ее громкий голос, пусть даже вызванный болью.
Вы — близкие люди Хонор и, возможно, сумеете образумить ее. Ей нужно решить, что делать дальше. Какое-то время она может пожить у меня, но я умираю. Больная печень. Она меня и убивает, медленно, но верно. Хонор об этом не знает, но ей и не надо знать. Хонор и так выпало много горестей. Но когда-нибудь меня не станет, и магазин отойдет моему брату. И поверьте, тогда ей лучше здесь не оставаться. Это будет настоящее бедствие.
Скажу вам еще кое-что: с Джеком Хеймейкером ей будет отнюдь не лучше — во всяком случае, не здесь, не в Огайо. Ей нужен мужчина во всех отношениях безупречный, и чтобы встретить такого, нужно вернуться в Англию. Хотя, возможно, таких мужчин не бывает вовсе.
Малышка проснулась и плачет — пора заканчивать.
Искренне ваша, Белл МиллзМалышка
Хонор все-таки начала привыкать к креслам-качалкам. В Америке они были повсюду: на переднем крыльце почти каждого дома, в кухнях, в общих гостиных на постоялых дворах, на верандах салунов, в магазинах у печек. Таких кресел не было только в молитвенных домах Друзей и, наверное, в церквях. Правда, Хонор ни разу в жизни не заходила в церковь и не знала, как там все устроено.
До рождения Камфет Хонор относилась к креслам-качалкам с подозрением. Она сама не любила сидеть без дела, и кресла-качалки всегда представлялись ей вопиющим провозглашением праздности. Ее беспокоило и раздражало, если рядом с ней кто-нибудь качался в кресле — чужой ритм сбивал ее с мыслей. Американцы в отличие от англичан без стеснения делают, что хотят, совершенно не думая об окружающих, нравится это им или нет. Гордятся своим независимым «я» и выставляют его напоказ при всяком удобном и неудобном случае.
Когда Хонор бывала в гостях у других семей из Фейсуэлла, то всегда садилась на стулья с прямыми спинками. Говорила, что так ей удобнее шить (она всегда брала с собой шитье). Но, если по правде, ей не хотелось качаться в кресле в присутствии посторонних и навязывать им свой внутренний ритм. Однако когда родилась Камфет, Хонор открыла для себя, как хорошо и удобно укачивать в кресле-качалке ребенка. Она часто сидела в качалке у печки в магазине Белл, тихонько раскачивалась и баюкала дочь на руках. Покупательницы улыбались и кивали ей. И никто из них не проявлял недовольства.
Вероятно, подумала Хонор, это не американцы так носятся с собственным «я». Это мы, англичане, слишком критично относимся к окружающим.
Если принять во внимание, с каким неистовством малышка рождалась на свет — непрестанная боль, кровь, беспощадные схватки и истошные вопли, превращавшие Хонор в животное, — стоило ли удивляться тому, что Камфет Хеймейкер получилась ребенком весьма голосистым. У нее были светлые льняные волосы и голубые глаза отца, а от матери ей досталась хрупкая миниатюрная комплекция. Девочка ела много и часто. Плакала, ее кормили, она засыпала на час, потом просыпалась и снова плакала, требуя молока. Никогда прежде Хонор не сталкивалась с таким настойчивым требованием внимания — даже когда ухаживала за Грейс в ее последние дни. Она валилась с ног от усталости и целыми днями только и делала, что дремала в перерывах между кормлениями дочки.
Если бы Хонор осталась у Хеймейкеров, она бы не мучилась чувством вины, потому что женщинам, только что родившим ребенка, положено отдыхать и набираться сил. Однако у Белл она ощущала себя бездельницей и лентяйкой, которая пользуется добротой хозяйки. Той вроде бы не докучали ни крики ребенка, ни очевидная праздность гостьи, однако Хонор было неловко, и она настояла, чтобы хоть что-нибудь шить, пока Камфет спит. Впрочем, в подобном изможденном состоянии много она все равно не нашила: руки не слушались, нитки выскальзывали из иголки, а швы получались неровными.
Камфет быстро привыкла к тому, что ее укачивают в кресле-качалке, и мгновенно просыпалась и начинала кричать, если Хонор пыталась переложить ее в большую корзину, которую Белл дала ей вместо колыбели. От постоянного недосыпа Хонор стала раздражительной и плаксивой. Она злилась на собственное бессилие. Мама наверняка знала бы, как успокоить малышку, думала Хонор. И мама, и Джудит Хеймейкер.
Белл наблюдала, как Хонор мучается с вечно орущим ребенком.
— Ей нужна колыбелька, — заметила она.
Хонор молча поджала губы. На следующий день после рождения Камфет Белл известила Хеймейкеров, и Джек приехал в Веллингтон.
Хонор даже удивилась, как сильно она обрадовалась, увидев мужа. Когда он взял спящую Камфет на руки, с гордостью глядя на личико дочери, у Хонор возникло то же самое чувство, которое она испытывала, сшивая отдельные лоскуты и понимая, что они хорошо сочетаются друг с другом.
— У нее твои волосы и глаза, — произнесла она. Это были первые слова, с которыми Хонор обратилась к мужу за несколько месяцев.
Джек улыбнулся с явным облегчением:
— Хорошо снова услышать твой голос.
— И твой. Я по тебе скучала. — В это мгновение Хонор сама верила в то, что сказала.
— Я сделал ей колыбельку. Мать говорит… — Джек помолчал. — Она будет в ней спать, когда ты вернешься на ферму.
Хонор расправила плечи. Словно что-то почувствовав, Камфет проснулась и начала плакать. Джеку пришлось отдать ее Хонор, и ощущение единой семьи исчезло.
— Почему ты ушла? — спросил Джек. — Я очень волновался. Мы все волновались.
Она дала Камфет грудь, и девочка присосалась к ней с такой силой, что у Хонор перехватило дыхание от боли.
— Это было безответственно, — продолжил Джек. — А если бы роды начались в лесу? Ты там одна, вдалеке от людей… Вы обе могли умереть.
— Я была не одна.
Джек нахмурился при напоминании о беглянке. Хонор могла бы снова укрыться в молчании, но она все-таки переборола себя и произнесла:
— Я бы хотела назвать ее Камфет. Камфет Грейс Хеймейкер.
— Почему ты не попросила его привезти колыбельку сюда? — спросила Белл, когда Джек уехал. Наверное, она подслушивала под дверью.
— Это условие Джудит, — ответила Хонор. — Да, они приготовили ей колыбельку. Но только, если я к ним вернусь.
Белл промолчала.
Многие покупательницы, наблюдая, как Хонор бьется над тем, чтобы укачать ребенка, никак не желавшего засыпать, заводили разговор о колыбели. «Прелестная девочка. А где ее колыбелька?» «А что, у ребенка нет колыбельки?» «Вам, милочка, нужна колыбелька». А потом сын одной из покупательниц принес в магазин старую деревянную колыбельку, расписанную вишенками, когда-то ярко-красными, а теперь поблекшими от времени.
— Я сам в ней спал, когда был младенцем, — пояснил он. — Мама берегла ее для внуков. Но я уезжаю, и мне пока не нужна колыбель. А если понадобится, я сделаю новую. Бери. — Он ушел прежде, чем Хонор успела поблагодарить его.
Колыбель была старой, расшатанной, но она качалась, и Камфет в ней уснула. Теперь Хонор могла качать колыбель ногой, а руки были свободны для шитья.
Когда Джудит с Доркас приехали навестить ее — и привезли ей корзину яблок и корзину сыра, — Джудит нахмурилась, увидев старую колыбель. Но ее лицо сразу смягчилось и озарилось улыбкой, как только она взяла на руки свою первую внучку. Хонор сидела, выпрямив спину и сцепив руки, и боролась с желанием выхватить дочку из рук свекрови. Малышка размахивала крошечными ручонками и вертела головой в поисках маминой груди.
Хонор вздохнула свободнее, когда Доркас взяла ее дочь. Она наблюдала за тем, как Доркас качает Камфет на руках, и удивлялась про себя. Она ни разу не видела свою невестку такой довольной.
— В Фейсуэлле поселилась новая семья, — сообщила Доркас. — Из Пенсильвании. У них тоже молочная ферма.
— Такие неугомонные! — Джудит сердито поджала губы. — Даже на собраниях им не сидится спокойно. А отец говорит, словно проповеди произносит.
Они расположились в крошечной кухне в дальнем углу магазина, и Хонор не раз ловила на себе удивленные взгляды покупательниц, которые не стеснялись рассматривать трех женщин-квакерш в скромных платьях, неуместных среди ярких перьев и красочных тканей. Камфет расплакалась, и Хонор забрала дочь у Доркас.
Вечером, когда Джудит и Доркас уехали, а малышка спала в колыбельке, Хонор и Белл принялись за шитье. Хонор пришивала кроличий мех к зеленому зимнему капору, а Белл трудилась над серым капором с подкладкой из голубого шелка.
— А сколько лет Доркас? — спросила Белл, придирчиво разглядывая капор у себя в руках. — Не пойму, перекошен тут край или нет.
— Нет. Она моя ровесница.
— Все-таки перекошен. Черт. — Белл принялась распарывать шов. — Как ты думаешь, почему она заговорила о новой семье в Фейсуэлле?
— Люди часто произносят слова, чтобы не молчать.
— Нет, моя милая, она их не просто так произнесла. Ты ничего не заметила, потому что тряслась над ребенком, но Доркас, когда говорила об этих людях, как-то уж слишком мечтательно улыбалась. А у твоей свекрови был такой вид, словно она съела кислое яблоко.
Хонор перестала шить и посмотрела на нее, ожидая объяснений.
— Все к тому, что Доркас скоро выскочит замуж, — сказала Белл.
Хонор снова взялась за шитье. Ей не хотелось ввязываться в обсуждение чужой жизни. Но она радовалась, что успела закончить все одеяла для Доркас. Ей предстояло сшить еще пять одеял для своего приданого, которого у нее не имелось к свадьбе, но Хонор решила, что сошьет маленькое детское одеяльце для Камфет. Она пока не знала, каким будет узор; сначала ей нужно поближе узнать свою дочь.