— Кто-то из наших дам шьет себе капоры собственноручно. Но все шляпы — только мои. В воскресенье увидишь их больше, когда все пойдут в церковь. Никто не осмелится явиться в церковь в шляпе, заказанной где-нибудь в Оберлине. Потому что иначе я просто не стану иметь с ними дело, и они это знают. Я ничего не имею против оберлинских шляпниц, но, если покупаешь у своего мастера, не надо искать себе что-то еще. Правильно?
Сама Белл была в соломенной шляпе, украшенной цветами, тоже сделанными из соломки, и с широкой оранжевой лентой по краю полей.
На площади стояла гостиница, на удивление большая для маленького городка: длинное двухэтажное здание с белыми колоннами и балконами по всему фасаду, причем не только на верхнем, но и на нижнем этаже.
— Постоялый двор Уолсворта, — пояснила Белл. — Единственное место в городе, где можно разжиться чем-нибудь горячительным. Впрочем, тебе это неинтересно. Вы, квакеры, спиртного не пьете?
Хонор кивнула.
— А я вот пью виски, но только дома. И вот почему.
Белл указала кивком на дальний конец здания гостиницы, расположенный напротив шляпного магазина на другой стороне площади. Там на широкой веранде был оборудован питейный зал, где сидели несколько мужчин, каждый — со своей бутылкой. Среди них находился Донован. Он развалился на стуле, положив ноги на стол. Увидев Хонор и Белл, Донован поднял бутылку, вытянув руку в их сторону. Потом поднес бутылку ко рту и отпил прямо из горлышка.
— Прелестно, — буркнула Белл и, взяв Хонор под руку, повела ее прочь от этого мрачного места.
Проходя мимо последней пары колонн, Хонор заметила какой-то листок, прикрепленный к одной из них. Ее внимание привлекла даже не надпись большими буквами: «ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ $150», — а силуэт человека, бегущего с узелком за плечами. Хонор остановилась, чтобы прочитать объявление:
Описание было очень подробным. Хонор мысленно нарисовала человека, которого видела за поленницей. Теперь, когда она знала слова, подходящие для его описания — крепкий, африканский, ушлый, — он представился ей очень живо. Его внимательный, оценивающий взгляд. Широкие плечи. И курчавые волосы, разделенные на косой пробор.
Донован внимательно наблюдал за ней.
— Пойдем отсюда! — Белл опять взяла Хонор под руку и потащила за угол, на Ремесленную улицу.
Когда они отошли подальше от гостиницы, Хонор спросила:
— Это Донован повесил плакат?
— Да. Он охотник за беглыми рабами. Ты и сама догадалась, верно?
Хонор кивнула. Да, она догадалась, хотя не знала, что у подобного занятия есть название.
— В Огайо много охотников за беглецами. Многие приехали сюда из Виргинии или Кентукки. Ищут беглых рабов, чтобы вернуть их хозяевам. Негры бегут с юга в Канаду. Через наш штат их проходит немало. Через Огайо тянется множество разных путей. Стой себе где-нибудь на перекрестке и наблюдай. С востока на запад движутся переселенцы в поисках места, где много земли. С юга на север бегут рабы — из неволи к свободе. Никто не рвется на юг и восток. Север и запад — вот куда устремляются все чаяния и надежды.
— А почему они не остаются в Огайо? Я думала, здесь нет рабства.
— Некоторые остаются. В Оберлине есть свободные чернокожие. Но гарантированная свобода только в Канаде. Другая страна, иные законы, так что охотники за рабами не имеют там никакой власти. — Но Донован явно заинтересовался тобой, — продолжила Белл. — Хотя обычно он с подозрением относится к квакерам. Любит цитировать чье-то высказывание, что во время войны квакеры не встанут на защиту страны, но в мирное время с большим удовольствием лезут в чужие дела. Плохо, что ты привлекла его внимание. Теперь от него просто так не отделаешься. Он и в Фейсуэлле будет тебя беспокоить. Упрямый сукин сын. Уж я-то знаю. — Она улыбнулась, поймав озадаченный взгляд Хонор. — Донован — мой брат.
Хонор изменилась в лице, и Белл усмехнулась:
— У нас разные отцы, мы с ним не похожи. Выросли в Кентукки. Но наша мама была англичанкой. Из Линкольншира.
Так вот в чем разгадка.
— Это она сшила то одеяло, которое у меня на кровати? — спросила Хонор.
— Да. Донован все пытается забрать его. Хоть он и мой брат, но дрянной человек. Мы с ним оба переселились на север, но пошли разными путями. Ладно, пора возвращаться домой. — Белл встала перед Хонор и посмотрела ей в лицо. — Послушай, девочка. Я знаю, ты видела кое-что странное у меня в доме, но лучше тебе ничего не знать. Тогда, если Донован спросит, тебе не придется ему лгать. Ведь вы, квакеры, всегда говорите только правду?
Хонор кивнула. Белл взяла ее под руку и повернулась, чтобы идти обратно.
— Господи, я так рада, что я не квакер. Никаких тебе виски, и ярких нарядов, и перьев на шляпе, и никогда никому не соври. Что же тогда остается?
— И мы еще не сквернословим, — добавила Хонор.
Белл рассмеялась. Хонор улыбнулась:
— Мы называем себя «странные люди». Потому что понимаем, какими кажемся со стороны.
Белл продолжала смеяться, но резко затихла, когда они добрались до бара в отеле. Донована уже не было на веранде.
* * *В следующие два дня Хонор шила с утра до вечера. В первой половине дня — у окна в магазине, а после обеда — на заднем крыльце. Белл поручала ей только капоры — те, которые надо было закончить буквально сегодня: пришить к полям одного кружева, к полям другого — двойной ряд рюшей. Третий, темно-зеленый капор следовало украсить тканевыми анютиными глазками и пришить к нему светло-зеленые ленты-завязки.
— Сможешь наделать еще цветов из готовых лепестков? — спросила Белл, когда Хонор закончила с капорами.
Та кивнула. Хотя прежде Хонор не делала цветы из ткани, поскольку квакеры не признают никаких украшательств в одежде, она уже поняла, что такие цветы вряд ли будут сложнее затейливых лоскутных узоров, которые она шила для одеял. Белл вручила ей коробку с лепестками и листьями.
— Я их вырезала вчера вечером, когда ты легла спать. А я засела в компании виски и ножниц, моих верных друзей.
Она показала, как делать анютины глазки, фиалки, розы и гвоздики из лепестков и гипсофилы — из мелких обрезков кружева. Хонор очень жалела, что рядом нет Грейс. Ей так хотелось, чтобы сестра увидела ее новые изделия: яркие и искусные.
Покупательницы продолжали высказывать замечания насчет Хонор — даже те, которые заходили в магазин днем раньше и уже обсудили ее.
— Боже мой, вы посмотрите! Квакерша шьет цветы! — восклицали они. — Еще немного, и ты ее обратишь, Белл!
Впрочем, если Хонор и привлекала внимание покупательниц, то лишь на мгновение. Высказав замечания, дамы переходили к более интересным делам: принимались рассматривать новые товары и совершать покупки. Они примеряли различные шляпки и капоры, придирчиво рассматривали себя в зеркале, критиковали фасоны и отделку, чтобы сбить цену. Но Белл упрямо держала цены, так что любая покупка сопровождалась изрядной словесной баталией.
Эти жаркие споры обескураживали Хонор. Ее удивляло, что ценность вещи может меняться в зависимости от того, насколько сильно кому-то хочется купить ее или продать. Из-за отсутствия фиксированных цен качество изделий Белл не то чтобы ставилось под сомнение, но представлялось некоей непостоянной, изменчивой величиной. Квакеры никогда не торгуются, а назначают справедливую, по их мнению, цену за материалы и труд. Каждое изделие имеет свою постоянную внутреннюю ценность, будь то морковь, подкова или лоскутное одеяло, и цена не меняется только из-за того, что многим людям нужны подковы. Хонор знала, что бридпортские купцы тоже любят поторговаться, но они никогда не торговались с ней лично. А споры, какие она наблюдала со стороны, происходили как бы понарошку, словно участники действа препирались друг с другом в шутку, потому что в процессе купли-продажи вроде как принято торговаться. То, что она наблюдала в магазине Белл, было отнюдь не шутливой перепалкой, а по-настоящему жарким спором. Каждая из сторон держалась твердого мнения, что целиком и полностью права, а те, кто с ней не согласен, не просто не правы, а морально ущербны. Иногда эти споры перерастали в откровенную ругань, и покупательницы уходили из магазина в таком возмущении, что Хонор всерьез начинала задумываться, а вернутся ли они сюда снова.
Но Белл, похоже, искренне забавлялась и не расстраивалась, если товар оставался непроданным, как в большинстве случаев и бывало.
— Они вернутся, — говорила она. — А куда им еще идти? Я тут одна шляпница на весь город.
И действительно, хотя никому не удавалось сбить цену, многие женщины все-таки делали заказы. Белл редко снимала мерку. Она знала размеры своих постоянных заказчиц, а новый размер определяла на глаз.
— Двадцать дюймов у большинства, — сказала она Хонор. — У немок головы чуть побольше, но все остальные одинаковые, независимо от того, есть там мозги или нет.
— Двадцать дюймов у большинства, — сказала она Хонор. — У немок головы чуть побольше, но все остальные одинаковые, независимо от того, есть там мозги или нет.
Фасоны и украшения, которые она предлагала, были весьма необычны, но большинство покупательниц соглашались с ее предложениями, сберегая весь спорщический пыл на обсуждение цены. Хонор заметила, что вкус ни разу не подводил Белл, и даже если она предлагала фасон и цвет, совершенно отличные от того, что обычно носила заказчица, этот цвет и фасон подходили ей как нельзя лучше.
— Шляпы надо менять, иначе они обезличивают, — заявила она женщине, которую только что уговорила купить зеленую шляпу, украшенную колосьями, сплетенными из соломки. — Настоящая женщина должна удивлять. Являть себе с неожиданной стороны. Женщина, постоянно носящая синий капор с кружевами, сама начинает выглядеть, как этот капор, даже когда не надевает его. А яркий цветок, красная лента или загнутые поля сразу выделяют лицо.
Белл многозначительно покосилась на простой чепчик Хонор, и та невольно пригнулась.
— Но ты сама каждый день ходишь в одном и том же чепце, — заметила покупательница.
Белл провела рукой по своему чепцу, почти такому же скромному, как у Хонор, но с оборкой по краю и веревочкой сзади, которую можно было подтягивать, и тогда ткань на затылке собиралась в складки.
— Шляпнице у себя в магазине не следует ходить в модных шляпках, — объяснила она. — Чтобы не затмевать покупательниц. Здесь вы должны выглядеть потрясающе, а не я. Я надеваю свои шляпы на выход.
Несмотря на перепалки о ценах, фривольные украшения на грани приличия и возникавшее временами малоприятное ощущение, что она исполняет роль бесплатного развлечения для жительниц Веллингтона, Хонор нравилось работать на Белл. Над чем бы ни трудилась, по крайней мере, она занималась делом, и у нее не было времени предаваться печали о прошлом и страху перед неопределенным будущим.
Сидя у открытого окна, Хонор дважды видела, как мимо проезжал Донован на своем гнедом коне. Во второй раз он остановился у гостиничного бара, расположенного через площадь напротив шляпного магазина, спешился, поднялся на крыльцо и встал, опираясь на перила и глядя на магазин — а Хонор казалось, будто прямо на нее. Она отодвинулась от окна, но все равно чувствовала на себе взгляд Донована. Ей пришлось перебраться на заднее крыльцо, чтобы спастись от его пристального внимания.
Белл выдала Хонор еще одну партию капоров, но, прежде чем приступить к работе, она пару минут посидела, прислушиваясь. Из поленницы под навесом не доносилось ни звука, но Хонор чувствовала, что там кто-то есть. Теперь, когда она знала, кто это — и даже знала, как его зовут, — ей было уже не так страшно. В конце концов, это ему надо было бояться ее.
Белл рассказывала о беглых рабах, словно это вполне заурядное дело, но для Хонор подобное положение вещей казалось новым и возмутительным. Бридпортские Друзья осуждали американское рабство и клеймили его позором, но это были всего лишь негодующие слова; никто из них в жизни не видел живого раба. Мысль, что один из рабов сейчас прячется буквально в пятнадцати шагах от нее, ошеломляла Хонор.
Она взяла серый капор с бледно-желтой подкладкой, настолько скромный, что он почти подходил и для женщин-квакеров. Хонор надо было пришить к нему ленты горчичного цвета и желтый шнур для завязок, собирающих в складки ткань на затылке. Сначала подобное сочетание цветов показалось Хонор неудачным, однако к концу работы над капором она согласилась, что бледно-желтый цвет хорошо оттеняет серый, не создавая при этом яркого контраста, и капор не смотрится аляповатым. Хотя горчичную ленту она заменила бы на что-то более спокойное и не бросающееся в глаза. У Белл был весьма своеобразный вкус, но она применяла его умело, и результаты получились впечатляющими.
Когда в магазине случилось временное затишье, Белл принесла Хонор воды в жестяной кружке. Пока та пила, Белл приблизилась к краю крыльца и встала там, глядя во двор.
— Там змея, у поленницы, — сказала она. — На солнышке греется. Медноголовый щитомордник. В Англии есть щитомордники? Нет? Близко к ним не подходи… они ядовитые. Если укусит — верная смерть.
Белл ушла в дом и вернулась с дробовиком. Без предупреждения вскинула дробовик на плечо и выстрелила в змею. Хонор вздрогнула и крепко зажмурилась, уронив кружку. Когда она наконец решилась открыть глаза, то увидела обезглавленное тело змеи, лежащее в траве буквально в двух шагах от поленницы.
— Вот так-то лучше, — произнесла Белл. — Хотя, возможно, у них там гнездо. Попрошу кого-нибудь из мальчишек, чтобы пришли и перебили их всех. Мне в дровах змеи без надобности.
Хонор подумала о человеке, который прятался за поленницей. Уже почти трое суток. На жаре, в тесноте и темноте. Интересно, как получилось, что Белл стала прятать беглых рабов? Когда в ушах отзвенело, она спросила:
— Ты говорила, что Кентукки — рабовладельческий штат. У твоей семьи были рабы?
Белл внимательно посмотрела на нее, по-прежнему сжимая в руках дробовик. Хонор снова заметила, что платье висит на Белл, словно на вешалке, и ей только сейчас пришло в голову, что, наверное, Белл страдает каким-то серьезным недугом, и поэтому она такая худая и бледная.
— Мы были слишком бедны, чтобы иметь рабов. Вот Донован и занимается тем, чем занимается. Белые бедняки ненавидят негров сильнее, чем остальные.
— Почему?
— Считают, что чернокожие отнимают у них работу. Да и цена труда падает ниже некуда. Видишь ли, негров ценят значительно выше. Плантаторы платят тысячу долларов за одного чернокожего раба, а белый бедняк — он вообще ничего не стоит.
— Но ты же их не ненавидишь.
Белл улыбнулась уголками губ:
— Да, милая. Я их не ненавижу.
Над дверью магазина звякнул колокольчик. Белл поспешила в дом, но, уже уходя, проговорила:
— Донован, кстати, уехал. Сегодня суббота, а по субботам он всегда напивается в салуне у Психа, что в Оберлине. Эту традицию он блюдет свято. Обычно он ближе к вечеру едет, но сегодня, как я понимаю, решил пораньше начать. Можешь больше не прятаться от него. Если хочешь, иди в магазин.
* * *Магазин дамских шляп Белл Миллз,
Мейн-стрит,
Веллингтон, штат Огайо,
1 июня 1850 года
Милая Бидди!
С глубоким прискорбием сообщаю, что Господь призвал к себе Грейс. Она покинула нас шесть дней назад, став жертвой желтой лихорадки. Я не буду вдаваться в подробности — все они есть в письме, которое я отправляла родителям, и ты можешь прочитать его. Жаль, что тебя нет рядом. Как было бы славно, если ты бы сидела сейчас со мной, держа меня за руку и утешая.
Думаю, ты удивишься, узнав, где я нахожусь. Сижу на заднем крыльце магазина дамских шляп Белл Миллз, в Веллингтоне, штат Огайо. Крыльцо выходит на запад, и я наблюдаю, как солнце клонится к закату над участком земли, где блестят металлические пути строящейся железной дороги. Ее протянут на юг до Колумбуса и на север до Кливленда. Жители Веллингтона охвачены радостным предвкушением, как это было бы с нами в Англии, если бы железную дорогу провели до Бридпорта.
Белл — одна из столь многих добрых людей, встреченных мною в Америке. Незнакомых, пожалевших меня и оказавших помощь в дороге. Доброта Белл поистине безгранична. От ее магазина до дома Адама Кокса всего семь миль, однако она не отправила меня туда сразу, как я у нее появилась. Поняла, что мне нужно время, чтобы прийти в себя после смерти сестры, и разрешила остаться на несколько дней в ее доме. В благодарность за гостеприимство я помогаю ей с шитьем, что мне только в радость, поскольку это занятие мне знакомо и позволяет к тому же чувствовать себя нужной, потому что я делаю что-то полезное, а не ем свой хлеб даром, полагаясь на доброту незнакомцев.
Я до сих пор пребываю в ошеломлении, ведь не прошло и недели с тех пор, как Грейс покинула этот мир. Пространство и время сыграли со мной странную шутку: путешествие морем, как мне представляется, длилось долгие годы, хотя заняло всего месяц, и мне уже кажется, будто Гудзон, где похоронена Грейс, остался так далеко позади, хотя я живу в Веллингтоне лишь три дня. Для человека, чья жизнь была упорядоченной и тихой при полном отсутствии каких бы то ни было неожиданностей, мне пришлось пережить слишком много всего за такое короткое время. Подозреваю, Америка продолжит удивлять меня и дальше.
Здешние люди приводят меня в замешательство, поскольку совершенно другие. Не такие, как в Англии. Они очень шумные. И говорят все, что думают, к чему я не привыкла. Они знают о квакерах, однако меня тут считают странной. Покупательницы в магазине у Белл прямо так и говорят, причем настолько бесцеремонно, что это задевает. Ты знаешь, я всегда была тихой; а здесь, в окружении американцев, стала настоящей тихоней.