Удивительно, но его слова не усилили напряжение, в котором она находилась, а наоборот совершенно ее расслабили. Видимо, дело было в том, что он говорил правду: ему действительно стало интересно, куда направляется девушка, и ничего дополнительного в его интересе не было.
– Я в самом деле хочу отсюда выбраться, – вздохнула Лола. – И не знаю, как.
– Надо поискать место, где стена пониже, – сказал он. – Где-нибудь подальше от ворот. Пойдемте?
– Ну, пойдемте, – кивнула она. – Раз уж вам так интересно. Хотя что в этом интересного?
– Как сказать, – неопределенно заметил он. – По-моему, надо идти направо.
Он не ошибся: метров через сто уступчатая стена в самом деле стала ниже. Только вот виноград не оплетал ее здесь прочными лозами, поэтому Лола не представляла, как через нее можно перелезть. Пониже-то стена была пониже, но все-таки в человеческий рост, к тому же в очень высокий человеческий, а космонавт, как и она, был невысокий.
– Вон те камни выступают довольно прилично, – словно подслушав ее мысли, сказал он.
– Все равно я вряд ли по ним взберусь, – покачала головой Лола. – Из окна у меня вообще-то случайно получилось вылезти. От волнения, – неожиданно для себя добавила она.
– Я взберусь. А вы потом за мою руку схватитесь и тоже влезете. Стена-то широкая. Я на нее лягу и руку вниз опущу – не бойтесь, вы достанете.
И, прежде чем Лола успела приглядеться, достанет она до его руки или нет, он уперся ногой в один из нижних, выступающих из стены камней, схватился за другой, повыше, качнулся, перенося центр тяжести, и через несколько секунд оказался почти на самом верху. Там он ухватился обеими руками за верхний выступ и, подтянувшись, легко перебросил себя на широкую поверхность стены. Он проделал все это так быстро, что Лола даже не успела понять, как же, собственно, он это проделал.
– Ух ты! – восхищенно сказала она. Возглас прозвучал в ночной тишине так звонко, что она даже прикрыла рот рукой от неожиданности и спросила почти шепотом: – Это вы в космосе так научились?
– Почти, – засмеялся он. – Давайте сначала сумку. А потом сами за руку хватайтесь.
Он лег на стену и действительно опустил руку так далеко вниз, что Лола схватилась за нее, даже не привстав на цыпочки. Рука у него оказалась – как яхтенный канат и виноградная лоза.
– Видите, ничего особенного, – сказал он, втаскивая ее на стену. – А вниз будет еще легче: спрыгнете мне на руки.
– Я вас с ног собью, – засмеялась Лола.
Удивительно, но нелепая ситуация теперь вызывала у нее не злость, как тогда, когда эта ситуация начиналась в ее комнате, а только неудержимое желание смеяться, просто-таки в голос хохотать.
Конечно, она не сбила его с ног. Он бросил на землю ее сумку и сам спрыгнул вниз легко, встав для этого на очередной выступающий камень, а Лола села на край стены и почти сползла по ней – так, что он только подхватил ее внизу.
– Вот и все, – весело сказал он. – Пойдемте пить «сердечное вино»?
– Куда? – удивилась Лола. – По-моему, все закрыто.
– Ну, во-первых, все открыто, это же курорт. А во-вторых, у меня с собой бутылка.
– Я смотрю, вы хорошо подготовились к сопровождению девушки, – еле сдерживая смех, сказала Лола.
– Конечно!
Конечно, он ее, попросту говоря, клеил, к тому же самыми нехитрыми способами. Но это ее почему-то не сердило. Она вдруг некстати вспомнила, как Борис прикоснулся под столом к ее колену, но и это неприятное воспоминание не испортило ей настроения. Даже наоборот – она вдруг поняла, почему ее совсем не раздражает незамысловатый напор этого черноглазого космонавта. Ему действительно нравилось за ней ухаживать, ему хотелось, чтобы она обратила на него внимание и выпила с ним вина, романтически сидя под столетней крепостной стеной. Все это выражалось в каждом его взгляде и даже движении так нескрываемо, так прямо, что и замшелый камень ответил бы на такое живое желание.
– Доставайте вашу бутылку, – махнула рукой Лола. – Придется ее выпить, а то разобьете, когда обратно полезете.
Она поймала себя на том, что ей приятно, что он запомнил, как она назвала «Вранац про корде» «сердечным вином», хотя сидел за столом довольно далеко и вроде бы не прислушивался к ее словам.
Прямо под крепостной стеной был пляж – широкая полоса песка поблескивала в лунном свете.
– Давайте у воды посидим? – предложила Лола, глядя на темную неподвижную черту прибоя. – Странно, что здесь никого нет.
– Это же платный остров, – сказал он. – Пляж только для тех, кто в отеле живет. Так что, я думаю, до утра ни туда, ни сюда. Видите, где перешеек кончается, тоже ворота. И стена там повыше, уже современная. Придется нам ночь коротать между двух ворот. С одной-единственной бутылкой.
– Вам-то зачем ночь здесь коротать? – Лола села на песок. – Выпьете, и лезьте обратно, спать.
– Еще чего! – картинно возмутился он. – Луна, море, девушка, а я спать?
Лола взяла в руки бутылку, которую он поставил на песок. Вино было то самое, красное.
– Теплая какая бутылка, – сказала она.
– Согрелась у моего сердца, – тут же заявил он.
– По-моему, вы ее достали из бокового кармана, – заметила Лола. – Пониже спины. Возможно, правда, что сердце у вас именно там… А стакан есть? Из чего пить будем?
Он засмеялся.
– Хотел было сказать, что буду пить «сердечное вино» из ваших ладоней, но теперь помолчу. А то за вами не задержится! Стакана нет, из горла придется. Не брезгуете?
– Как-нибудь. А штопор вы тоже захватили?
– Штопор не захватил. Но ничего, оно взболталось, без штопора откроем.
С этими словами он снял с горлышка хрусткую обертку, наклонил бутылку, раскрутил ее и коротко ударил ладонью по донышку. Пробка вылетела мгновенно; немного вина пролилось на песок.
– Что ж, за знакомство. – Он протянул Лоле бутылку. – И за вашу необыкновенную красоту. Что, опять глупость сказал? – спросил он. – Вы почему смеетесь?
– Я не смеюсь, что вы! – поспешно возразила она, сдержав улыбку. – Конечно, за знакомство.
Она и сама не понимала, почему ей так весело. Он в самом деле говорил какие-то глупости, про вино из ее ладоней и необыкновенную красоту, но это не то что не сердило – было даже приятно. Видимо, дело и вправду было в луне, море и прочих прекрасных балканских красотах. К тому же ей ужасно понравилось, как он открыл бутылку этим вот коротким ударом по донышку; это в самом деле было красиво. Хотя, наверное, такую нехитрую штуку умел проделывать любой алкаш, привыкший выпивать в подворотне.
Вино согрело сразу, первым же глотком.
«И правда, от сердца», – подумала Лола и снова засмеялась.
– Извините, – сказала она, обтирая горлышко бутылки ладонью. – На меня какой-то смехунчик дурацкий напал.
– Смейтесь на здоровье, – разрешил он. – А то вы весь вечер были очень печальная.
– Я злая была как черт, а не печальная. И даже вас обидела, – вспомнила она.
– Чем это вы меня обидели? – удивился он.
– Сказала, что космонавтов не бывает.
На этот раз засмеялся он – расхохотался так, что показалось, будто смех брызнул из его черных глаз.
– Ничего, – сказал он, отсмеявшись. – Я не сомневаюсь в своем существовании.
– Просто я не представляю, – оправдывающимся тоном объяснила Лола, – почему вот сейчас можно захотеть стать космонавтом. Из патриотизма?
– Из любопытства.
Лола не ожидала такого ответа, но сразу поняла, что это правда: этот невысокий человек с блестящими черными глазами захотел полететь в космос, потому что его снедало любопытство. И, может быть, это было даже не совсем точное слово… В нем был какой-то очень сильный, очень неподдельный интерес к жизни. Из-за этого интереса он полетел в космос и из-за него же последовал за ней, когда увидел, как она спускается с балкона, держась за виноградные лозы.
Она вдруг подумала, что он и смуглым показался ей потому, что жизнь горячит его изнутри.
Лола почувствовала это так ясно, как будто интерес этот был не в нем, совершенно незнакомом человеке – она только сейчас вспомнила, как его зовут, – а в ней самой. С ней давно такого не бывало – чтобы она чувствовала происходящее с другим человеком так же отчетливо, как происходящее с нею. Ну да, в последний раз такое случилось в аэропорту, когда она почувствовала, как таджичонок что-то положил в карман Кобольду. Воспоминание было неприятным, но Лола не пустила его в себя. К ее удивлению, это оказалось нетрудно, хотя всего лишь час назад все, что было связано с той ее жизнью, заполняло ее мрачной тягостью.
– Из любопытства? – переспросила она, с удивлением глядя на Ивана.
– Ну да. Сначала из любопытства, а потом все стало по-другому.
– Как?
– Это долго рассказывать.
Он улыбнулся коротко, совсем не так, как только что смеялся. Улыбка словно закрыла в нем что-то, но Лола совсем не обиделась, что он закрывает это от нее. Ей это было как-то очень понятно.
– Вы пейте, пейте, – напомнила она. – Что вы на меня так изучающе смотрите?
– Да просто… – Он смутился. – Просто я пытаюсь понять, почему у вас щеки так… искрятся. Ну точно, искрятся, золотыми такими искрами!
– Это духи искрятся, – вздохнула Лола. – Они с золотой пылью.
– Ничего себе! А ни за что не догадаешься – духами и не пахнут, просто жасмином.
Мысль о ее необыкновенных духах была Лоле неприятна. Она провела рукой по щеке, словно пытаясь стереть с нее липкую золотую пыль, и вдруг сообразила, что сидит у воды.
– А вы не хотите искупаться? – спросила она и слегка смущенно объяснила: – Понимаете, я не очень хорошо плаваю, поэтому ночью боюсь одна… А вы ведь, наверное, хорошо?
– Конечно, искупаемся, – кивнул Иван, поднимаясь с песка. – Да вы не бойтесь, это же Средиземное море. В нем вода более соленая, чем в Черном, – хорошо держит.
Лола открыла сумку, достала купальник. Иван отвернулся и стал расстегивать джинсы.
Вода, днем казавшаяся ласковой, сейчас выглядела мрачной. Лола остановилась у линии прибоя и потрогала море ногой. Оно было теплым, но все равно покачивалось как-то слишком тяжело, темно и страшно.
– Ничего страшного. – Иван подошел так тихо, что она вздрогнула. – Море здесь очень хорошее. Знаете, как это сверху видно? В здешней Адриатике вода как в океане. Как у Сейшельских островов. Самая чистая, честное слово.
Это было очень смешно – что он ручается за воду Адриатики. Страх тут же прошел. Лола вошла в море.
Весь день стояла жара, и вода, конечно, не успела остыть. Лола так и не привыкла к тому, что вода может не обжигать холодом. Когда-то она ездила с родителями в выходные за город, на Кафирниган, а в нем вода вот именно обжигала, так холодна она была даже в самую сильную жару, потому что эта стремительная речка текла с памирских ледников.
Плыть в августовской воде Адриатики в самом деле было легко – она действительно поддерживала тело, и Лоле казалось, что она лежит на чьей-то широкой ладони. Иван плыл рядом; в отличие от Лолы, которая болтала перед собою руками по-собачьи, он плавал так же… Так же, как перелезал через стену и открывал бутылку.
– В воде как в невесомости, да? – спросила Лола.
Она наконец убедилась, что вряд ли утонет, и уже могла о чем-то спрашивать, хотя все-таки сосредоточенно смотрела прямо перед собой, потому что не чувствовала себя в воде уверенно.
– Похоже. Мы к невесомости даже готовились в бассейне.
– В большом? – опасливо спросила она.
– Очень. – Она по-прежнему на него не смотрела, но почувствовала, что он улыбнулся. Это было странно – улыбка словно передалась по воде, как колебание волн. – На миллионы литров, почти как море. Это в Америке, в Центре Джонсона, там хороший бассейн. Но в невесомости все-таки по-другому.
– Давайте дальше не поплывем, а? – почти жалобно попросила Лола. Зря он сказал про бассейн с миллионами литров воды: она сразу это представила, и плавать ей расхотелось. – Я, когда маленькая была, чуть не утонула и до сих пор боюсь.
– Как же сумели выплыть? – заинтересовался он.
– Никак не сумела. Меня папа вытащил.
– Тогда плывем обратно, – сказал Иван. – Зачем вам себя мучить?
– Ну, волю… тренировать… – пробормотала Лола.
Хотя отплыли недалеко, она устала от того, что судорожно перебирала руками под водой и шлепала ими по гладкой поверхности.
– Глупости, – сказал он. – Какая еще воля?
– А что, космонавты не тренируют волю? – усмехнулась Лола.
От усмешки она тут же глотнула воды, закашлялась и принялась отплевываться.
– Ложитесь лучше на спину, – предложил Иван. – Совсем не двигайтесь, держитесь за мое плечо. Я и одной рукой догребу. Как Чапаев!
– Хотелось бы с лучшим результатом, чем Чапаев, – хлюпнула Лола.
Он засмеялся.
– Тут до берега ста метров не будет, доплывем как-нибудь.
– Вы меня покорили в самое сердце, – сказала Лола, с облегчением выбираясь на берег. – Или поразили в самое сердце? Ну, неважно! В общем, вы очень хорошо плаваете.
– И всего-то? – обрадовался он. – А я-то гадаю, чем можно покорить ваше сердце! – И тут же предложил: – Тогда давайте еще разок сплаваем?
– Нет уж, спасибо, – отказалась она. – Давайте лучше вино допьем, согреемся.
Пока он одевался в тени крепостной стены, Лола тоже переоделась, отхлебнула вина и, как только он вернулся, протянула бутылку ему.
– Пейте. А то ведь правда зябко.
– Разве? А по-моему, тепло. – Он сделал глоток и отдал ей бутылку. – Вы на песок ложитесь, если зябко. Он теплый.
Лола легла на живот, всмотрелась в поблескивающие в лунном свете песчинки.
– Здесь какой-то странный песок, – сказала она. – Блестит, и на песок не похож.
– Я тоже заметил, – кивнул Иван, садясь рядом. – Днем еще. Это, похоже, не песок, а что-то вроде гальки. Только она мелкая очень, с рисовое зерно, не больше. И разноцветная. Я даже бирюзу видел, совсем маленькие осколки. Есть голубые, есть зеленые, как у вас в колечке. Это красиво.
– Вы замечаете, когда красиво… – медленно проговорила Лола. – Удивительно!
– Почему удивительно? – не понял он.
– Просто я думала, космонавты другие, – объяснила она. – Вернее, я вообще как-то не думала…
– Что они бывают? – вспомнил он.
– Вы ведь военный?
– Раз космонавт, конечно, военный. Но вообще-то я обыкновенный инженер. Бортинженер.
– Ну, все-таки не обыкновенный, раз в космос летаете, – покачала головой Лола. – Там же, наверное, все по-другому.
– Все по-другому, – улыбнулся он.
– Вы бы рассказали что-нибудь, – попросила Лола.
– Например, что?
– Например, какая ракета. Или не ракета, а что сейчас летает, станция?
– Станция летает. Международная космическая. Она очень большая. Вы не сердитесь, – сказал он, наверное, заметив, что Лола поморщилась. – Это и правда первое, что замечаешь. Что она очень большая. Я во второй раз на американском шаттле летел, а в первый раз на «Союзе», почти двое суток. А «Союз» – это хоть и ракета, но на самом деле просто капсула. Как… Примерно как салон «Фольксвагена»-«жука», знаете такую машину? Мы в ней втроем сидели, как сардины в банке. Колени под подбородком, довольно неудобно, особенно когда через атмосферу проходишь и перегрузки сильные. Поэтому, как только прилетели, то сразу распрямились и ахнули: какая большая станция! Я с ней потом даже разговаривал, – вдруг добавил он. – Ну, это так уж… От невесомости.
– Почему от невесомости? – возразила Лола. – У меня в детстве был железный грузовик, игрушечный, конечно, – я с ним всегда советовалась.
– И что он вам советовал?
Она снова почувствовала, что он улыбнулся, хотя и на этот раз смотрела не на него, а на крупный переливчатый песок.
На Кафирнигане, в детстве, песок был совсем другой – горячий, сухой, и пересыпался в ее ладонях так, как будто их кто-то гладил. Лола тогда могла пересыпать этот песок часами. И с тем песком она разговаривала тоже.
– Разное, – ответила она. – Грузовик был хороший советчик. Лучше только папа был, но его я не обо всем могла спрашивать, стеснялась. А грузовик обо всем.
Она повернула голову и быстро взглянула на Ивана. Слишком сентиментальный получался разговор, и непонятно было, как он к этому относится. Но понять это Лоле не удалось: он смотрел не на нее, а куда-то вперед – на море с почти растворившейся лунной дорожкой.
«Хотя ладно, – решила она. – Ничего особенного, просто обстановка располагает. Завтра оба все забудем. Утро вечера мудренее».
Неизвестно, мудрое утро ее ожидало или не очень, но оно уже наступало. Небо на востоке посветлело, луна поблекла. Был как раз тот час в самом начале рассвета, когда любое, даже чудесное балканское утро кажется не чудесным, а наоборот – унылым и тусклым.
– Интересно, во сколько ворота открывают? – спросила Лола.
– Да, наверное, уже открыли. Я вас провожу. – Иван поднялся с песка. – Или вы, может быть… хотите вернуться?
– Не хочу. Спасибо за «сердечное вино» и заплыв. – И добавила, чуть-чуть передразнивая: – Это было красиво?
– Безусловно, – кивнул он. – Вам можно позвонить в Москве?
– Нет. Мне просто некуда будет звонить, – объяснила она, сообразив, что ответ прозвучал слишком резко, а он совсем не заслужил такой неожиданной резкости.
Она сказала чистую правду: ее телефон остался в номере. Лола засунула его под подушку, второпях забыв даже выключить, и там он, наверное, разрывался сейчас от звона.
– Тогда, может быть, вы мне позвоните? Куда вам номер записать? Только не говорите, что так запомните, – предупредил Иван. – Я знаю, зачем это говорят, – сам говорил неоднократно. Лучше запишу.
– Вот сюда.
Лола открыла сумку, достала мятую обертку от жвачки, которая случайно оказалась во внутреннем кармашке.
«Жалко мне, что ли? – подумала она. – Пусть записывает».
Номер был длинный – мобильный.
«Дома, значит, жена, – догадалась Лола. – Звонки от посторонних женщин нежелательны».