В машине он без конца повторял, что Павел Петрович его за это убьет. Когда мне надоело его слушать, я сказал, что дам ему пятьсот долларов. Он сказал – а они у тебя есть? Я сказал – смотри, и он начал присвистывать. А я ему сказал – смотри на дорогу. А то мы убьемся с тобой. Тогда он сказал – нет, теперь не убьемся. Доедем по-царски. И больше не повторял «ну, обязательно». Просто свистел всю дорогу. А мне было уже наплевать.
Когда я поднялся на крыльцо, Марина стояла на веранде. Она смотрела на меня через стекло и ничего не говорила. И я смотрел на нее. Мы оба стояли, и я никак не мог открыть дверь. Не мог протянуть руку. Смотрел на Марину и не мог толкнуть дверь. А она смотрела на меня с этой веранды. И потом охранник сказал – ну что, может, я поехал? Я ему сказал – да. Но он продолжал стоять сзади, а я не мог открыть дверь. И тогда он сказал – ты мне еще сотню обещал за разговор у вас дома. Я дал ему сто долларов, и он сказал – я пошел. А Марина стояла на веранде и смотрела на нас. Как мы разговариваем у нее на крыльце. С этим охранником.
Потом она подошла к двери и потянула за ручку. Я ей сказал – привет. Она мне сказала – здравствуй. Я говорю – вот я тебя и нашел. А она говорит – да, точно.
17 января.
Не смог вчера дописать. Вообще не знаю – зачем я это пишу. Просто пишу. Как будто от этого становится легче. Или не становится? Я не знаю.
Вот. И мы так стояли у нее на веранде, а потом она мне сказала – проходи в дом. Я рада, что ты приехал. Я говорю – я тоже. Она говорит – проходи. Я говорю – спасибо. А Мишка где? И вдруг испугался. Я подумал, что она может подумать, что я про Воробьева спрашиваю. А я спрашивал не про него. Но она сказала – с ним все в порядке. Он у себя в комнате играет. И я сказал – а.
Потом мы сидели на кухне. Молча. То есть, я сидел, а она готовила завтрак. Чистила картошку. Я на нее смотрел. А потом во дворе зашумела машина, и я подумал – кто это? А Марина стала чистить картошку еще быстрей. Дверь открылась, и вошел Воробьев.
Я сказал – привет. А он ничего не сказал и просто смотрел на Марину. Марина перестала чистить картошку. Я сказал – вот, я наконец Марину нашел. Она оказывается на даче живет. А Воробьев стоит у двери и молчит. Мы, наверное, минуту вот так молчали. А потом Марина говорит – надо же, Миша, а ты какими судьбами? И смотрит на него. Он говорит – да так, мимо проезжал. Она мне говорит – Михаил время от времени к нам заходит. Редко. Когда у него время есть. И потом к нему повернулась – как у тебя дела, Михаил? А Воробьев смотрит на нее и ничего не говорит. Потом достал из сумки какой-то сверток и сказал – я вот из-за чего к вам заехал. Специально пораньше встал. Она говорит – ой, как интересно. А что у тебя там? Он говорит – платье. Она говорит – а какое платье? Он говорит – черное. Помнишь, в Италии летом купили? Я хотел тебе его на Новый Год привезти, но забыл. Дел много было. Теперь специально решил приехать. Бери. Оно твое. Марина говорит – я не могу его взять. Оно дорогое. А он смотрит на нее и говорит – нет, ты возьми. Я что, зря в такую рань поднимался? И тут на кухню прибежал маленький Мишка. А Марина сразу ему говорит – иди-ка сюда. Я должна тебе ногти подстричь. Он говорит – не хочу. А она говорит – иди сюда, кому я сказала? А мы с Воробьевым смотрим на них. Она взяла ножницы и стала стричь ему ногти. И мы все молчим. Маленький Мишка смотрел на нее, смотрел, а потом начал морщиться. Она говорит – ты чего? Он говорит – мне больно. Она говорит – не ври. И очень сильно его руку к себе подтянула. Даже вывернула. Ему тяжело так стоять, поэтому он начал тянуться к ней и вставать на носочки. А она режет ему ногти и молчит. У него на глазах слезы, но он боится ее, поэтому старается изо всех сил не заплакать. А она, видимо, очень глубоко стрижет. Но он терпит. Только плачет уже. Но старается, чтобы было негромко. И свободной рукой лицо вытирает. Тогда Воробьев говорит – ты что, дура, что ли? Отвяжись от него. Я же тебе сказал – я случайно сюда заехал. Отпусти пацана. Я больше не буду сюда приезжать.
И вышел.
Она уронила ножницы на пол и стала смотреть в окно. Тогда я сказал – мне тоже пора.
А Мишка стоял рядом с ней и плакал.
Когда я вышел на крыльцо, Воробьев во дворе пинал папин Мерседес. Скаты проверяю – сказал он мне. Но пинал не только по скатам. Везде пинал. И по дверцам тоже. И по радиатору. Ну что, говорит, хочешь, я тебя домой отвезу? А то охрана твоя тебя, видно, бросила. Я говорю – я на электричке. Где тут она? А он говорит – не понтуйся. Садись в машину.
Я сел, а он говорит – ты лучше пристегнись. Быстро поедем. Не дай Бог, еще стукнешься. Я говорю – ты что, куда-то торопишься? А он говорит – не то слово.
Мы выехали на проселок, и он нажал полный газ. Я до этого так быстро никогда не ездил. Только на компьютере. Но ему, видимо, было все равно. Нагнулся чуть-чуть вперед и, не отрываясь, на дорогу смотрит. А сбоку деревья как бешенные летят.
Я говорю – может, потише поедем? А он говорит – что? Я говорю – разобьемся. Он смотрит на меня и еще сильнее нажимает на газ. Я думаю – не надо с ним говорить. Пусть лучше смотрит на дорогу. А то он голову ко мне повернул и обратно ее разворачивать как будто не собирается. Я говорю – чего ты на меня уставился? Он говорит – ничего. Я говорю – ты вперед смотри. А то мы убьемся. Он улыбнулся и ударил по тормозам. Машину закрутило как щепку. А он все смотрит на меня. Мы крутимся посреди дороги, а он смотрит.
Наконец остановились. Кругом тишина. Лес в снегу. И мы стоим поперек дороги.
Я говорю – ну и что? Он говорит – ничего. Остановились просто.
Потом смотрит куда-то вбок и говорит – все-таки твоя охрана тебя не бросила. Павел Петрович им по уму болты закрутил. Я туда посмотрел и говорю – это не наша машина. Я приехал совсем на другой. Тогда он говорит – да? Надо же, как интересно. Это кто у нас тут зимой в дачном поселке кроме нас с тобой ездит?
И косточки у него на пальцах слегка побелели. Руль под ними скрипнул чуть-чуть.
Потом включил скорость и медленно поехал вперед. А сам очень внимательно в зеркальце смотрит. Ждет, когда этот джип подъедет поближе. Потом что-то, видимо, разглядел и очень обрадовался. Говорит – ну, надо же, как повезло. Надо же было появиться так вовремя. Просто молодцы. Ну, давайте, ребята. Сейчас разберемся со всеми проблемами. Раз и навсегда. Одним махом.
И снова дал полный газ.
Я говорю – а кто это? Он говорит – не бойся, Серега. Сейчас все узнаешь. Надо же как повезло.
Джип тоже начал набирать скорость и понемногу приближаться к нам. Воробьев выехал на шоссе, и спидометр показал 120 километров. Я говорю ему – не отстают. А он смеется и говорит – эти не отстанут, Серега. И это очень даже хорошо. Хорошо, что они не отстанут. Именно они мне были сегодня нужны. Просто пою от счастья.
На спидометре было уже 130.
Наконец он свернул на какую-то боковую дорогу и сказал – ну, вот сейчас. Давай, приготовься.
Я уперся ногами в пол и схватился за ручку.
Воробьев говорит – видишь, сколько памятников вдоль дороги мелькает? Здесь каждый год кто-нибудь бьется. Сразу насмерть. Дорога прямая. А лес, видишь, какой. Чуть-чуть понесло – и конец. Скорость-то бешенная. Ну, держись. Сейчас одним памятником будет больше.
Он резко ударил по тормозам и развернул машину поперек дороги. Джип приближался с его стороны. Я подумал, что, когда они в нас врежутся, до меня, может, и не достанет. Но Воробьева должно было размазать по всей машине.
Он открыл дверцу, вынул из кармана пистолет и выстрелил два раза в сторону джипа. Не выходя из машины.
Сначала ничего не произошло, и джип продолжал лететь в нашу сторону. Но потом он немного вильнул, покачнулся, и его начало заносить на деревья. Огромные прямые сосны. Толстые как колонны. Те, кто сидел в джипе, видимо, пытались выровнять его, но у них ничего не получалось. Дорога была скользкая. Через секунду их прижало к линии леса и начало бить о небольшие кусты. Джип стал вертеться из стороны в сторону и наконец ударился прямо лбом. Машина остановилась как вкопанная. Еще через секунду под ней проскочила искра, и вокруг нее загудело пламя.
Воробьев закрыл дверцу и сказал – пристегиваться надо было, придурки. Как они меня, блин, достали.
Я смотрю на него и говорю – надо их оттуда вытаскивать. А он говорит – бесполезно. Бензобак лопнул. Соляра уже горит. Сейчас взорвется.
Я выскочил из машины и побежал к джипу.
Воробьев крикнул – ложись, дурак. И джип подбросило в воздух.
Я стою рядом с ними – а доставать уже нечего. Воробьев подошел и говорит – это Киря. Я его куртку узнал. Хорошая куртка. Жалко, что вся сгорела. Ладно, валить отсюда пора. Скоро менты подъедут. На этих уродах наверняка оружия до фига. Я говорю – ты их убил. Он говорит – они сами себя убили. Валим. Иди, садись в машину скорей.
Когда отъехали, я ему говорю – это они твой джип взорвали? Он улыбается и говорит – не мой, а твоего папы. Я говорю – все равно. Он говорит – нет, теперь уже не все равно. Я говорю – они? Он смотрит на меня и говорит – что, правду узнать хочешь? Я говорю – хочу. Он говорит – ну, слушай. И рассказал мне, что они приезжали за ним еще в Новый Год, но он договорился, что они уедут, а он потом придет к ним сам. Второго числа. Но он не пришел. И тогда они поставили ему бомбу.
Воробьев крикнул – ложись, дурак. И джип подбросило в воздух.
Я стою рядом с ними – а доставать уже нечего. Воробьев подошел и говорит – это Киря. Я его куртку узнал. Хорошая куртка. Жалко, что вся сгорела. Ладно, валить отсюда пора. Скоро менты подъедут. На этих уродах наверняка оружия до фига. Я говорю – ты их убил. Он говорит – они сами себя убили. Валим. Иди, садись в машину скорей.
Когда отъехали, я ему говорю – это они твой джип взорвали? Он улыбается и говорит – не мой, а твоего папы. Я говорю – все равно. Он говорит – нет, теперь уже не все равно. Я говорю – они? Он смотрит на меня и говорит – что, правду узнать хочешь? Я говорю – хочу. Он говорит – ну, слушай. И рассказал мне, что они приезжали за ним еще в Новый Год, но он договорился, что они уедут, а он потом придет к ним сам. Второго числа. Но он не пришел. И тогда они поставили ему бомбу.
Ну, а насчет часов, говорит он, этот прикол ты уже знаешь. Рассказывал Павел Петрович? Я говорю – да. Он говорит – так что, сам видишь, выбора у меня не было. Или ты хотел, чтобы это я там сейчас в лесу догорал? А? Хотел бы? Скажи, Серега? Я говорю – отвяжись. Он говорит – нет, правда? Я говорю – чего они от тебя хотели? Он говорит – а вот это уже совсем другая история. И тебе лучше о ней не знать. Я говорю – а в квартире у тебя кто живет? Он посмотрел на меня и потом вдруг начал смеяться. Я говорю – ты чего? А он говорит – так это ты Сашу-Мерседеса так напугал? Я говорю – какого Мерседеса? А он дальше смеется и говорит – так это из-за тебя я от него отвязаться никак не могу? Он ведь мне каждый день говорит, что за ним Киря приходит. Всю плешь переел. Он из-за тебя боится на улицу выйти. Нет, ну, надо же, блин. Сегодня отправлю его в Рязань. Первым поездом. Видит Бог – отправлю.
А сам смеется и все никак не может остановиться. Он смеется, а я на него смотрю. Сижу и думаю – а Марина?
ЗИМА: МАЛЕНЬКИЙ МИША
Я им сказал: «Поставьте меня на пол. Я сам люблю на полу стоять». Они поставили и начали раздеваться. Я подошел к стенке. Там висел Дед Мороз с красной палочкой. Я его взял. Марина сказала: «Дай мне его сюда. Это термометр». Я не дал. Она сказала: «Разобьешь». Тогда большой сверху сказал: «Пусть поиграет. Ничего страшного». А Марина сказала: «Он может порезаться». И опустилась ко мне. «Дай мне его. Мы повесим его обратно на стенку». Я сказал: «Это игрушка». Марина сказала: «Нет». Я сказал: «Детям можно». Она сказала: «Это термометр. Он чужой». Большой сверху сказал: «Ничего страшного. Пусть поиграет». Марина выпрямилась и я не увидел – какое у нее было лицо. Большой видел. Он сказал: «Давай-ка, малыш, раздеваться». Марина сказала: «Вы не сможете его расстегнуть. У него замок заедает на куртке». Большой сказал: «А мы ему завтра новую купим. Да ведь?» И опустился ко мне. «Ты какую курточку хочешь? Хочешь, мы тебе с Микки Маусом купим? Вот здесь, на спине. Хочешь?» У него было большое лицо. И старое. Не такое как у Марины. Такое как у папы. Когда он болел. Большой сказал: «А чего это мы заплакали? Не хочешь новую курточку? Ну, не хочешь – значит не будем покупать. Останется эта. Любишь старую курточку?» Марина сказала: «Он, наверное, устал. Поздно уже. Он рано обычно ложится спать. Скажите, где его комната?» Большой выпрямился, и я больше не видел какое у него было лицо. Он сказал сверху: «Ну вот, успокоился. Сережа, отведи малыша в его комнату. Ему там будет хорошо. Он сможет один уснуть?» Марина сказала: «Я с ним посижу». Сережа сказал: «Я тоже посижу с вами». Марина сняла с меня куртку и сказала мне: «Перестань. Вот твой Дед Мороз. Никуда он не делся. Ты почему такой мокрый. Жарко тебе?» Я сказал: «Да. Еще писать хочу». Большой сказал: «А почему он все время шепчет?» Марина сказала: «Он стесняется». Большой снова опустился ко мне. «Пойдем, я отведу тебя в туалет». Марина сказала: «Вы лучше мне покажите. А то он с вами не пойдет». Большой сказал: «Что, правда, со мной не пойдешь?» Я сказал: «Да». Он сказал: «А почему ты все время шепчешь?» Я сказал: «Нипочему». Он выпрямился и сказал: «Вид у него, действительно, очень усталый. Давайте, укладывайте его спать».
Потом я пописал и они отвели меня в комнату. Там было темно. И кровать была слишком большая. Марина сказала: «Не капризничай. Откуда они возьмут детскую кровать?» Сережа сказал: «Можно купить завтра». Марина забрала у меня Деда Мороза. Они сели на кресла и стали ждать, когда я усну. Было тихо. И потом Марина сказала: «А как ты ему объяснил?» Сережа сказал: «Никак. Просто сказал, что так надо». Я поднял голову, и Марина сказала: «Спи. Мы что тут, целую ночь с тобой сидеть будем?». И тогда я уснул.
А на следующий день я работал.
Большой закрылся у себя в комнате и никого не пускал. Я подошел к двери, толкнул, и она открылась. Большой сказал: «Я работаю». Потом обернулся и сказал: «А, это ты. Заходи. Не стесняйся». Я подошел к его столу. Там было много бумаги. Он сказал: «Видишь – сколько работы. Зашиваюсь». Я сказал: «Марина тоже не любит шить». Он сказал: «Да? А еще что она не любит?» Я сказал: «Когда Миши долго на даче нет». Большой взял меня на колени, и я увидел черную штучку. Она блестела. Снизу ее не было видно. Но большой видел ее всегда. У него высокое тело. Он сказал: «А Миша долго с вами на даче жил?» Я сказал: «Долго. Пять лет. Еще до Нового Года. А потом у него машина взорвалась. Он ее сильно завел. Марина говорит – нельзя сильно заводить игрушки. Они сломаются». Большой сказал: «Осторожней. Ты упадешь. Куда ты тянешься? Хочешь степлер? Ну, вот, возьми. Им скрепляют бумаги. Давай я тебе покажу». Он щелкнул черной штучкой и две бумаги склеились. Слиплись в углу. Он сказал: «Хочешь попробовать?» Я сказал: «Да». Потом пришел Сережа и сказал: «А он что здесь делает?» Я сказал: «Работаю». Большой сказал: «Подожди, подожди, это нельзя скреплять». А Сережа сказал: «Мне ты не разрешал входить к себе в кабинет, когда я был маленьким». Большой сказал: «Перестань». И я сказал: «Перестань». И тогда большой засмеялся.
А Марина наоборот не смеялась. Она сидела у себя в комнате и совсем не смеялась. Только плакала. И я ей сказал: «Не надо плакать. У меня уже пальчики не болят. Все прошло. Больше не будем подстригать ногти». А она все равно плакала. Взяла мои руки и стала их целовать. Я ей сказал: «Уже не больно». Потом пришел Сережа и сказал: «Воробьев уволился». Марина перестала плакать и сказала: «Мне все равно». Сережа сказал: «Вернул машину и деньги». А Марина еще раз сказала: «Мне все равно». И тогда я сказал: «А кто такой Воробьев?» А Марина еще два раза сказала: «Мне все равно. Мне все равно». И опять заплакала.
Потом она перестала со мной играть. Вообще ни в одну игру не играла. Ни в «щекоталки», ни в «угадай, где лежит». Я ей сказал: «Ты только сидишь и в окно смотришь. Или плачешь. А когда мы будем играть?» Она сказала: «Я с тобой потом поиграю». Я сказал ей: «Не ври. Ты всегда врешь». Она посмотрела на меня и сказала: «Правда?» Я сказал: «Да. Я на дачу хочу. Здесь плохо. Когда Миша придет?»
А потом я уже спал, и она меня разбудила. Я ей сказал: «Я еще спать хочу». А она сказала: «Тише, миленький, тише». И стала надевать мне на голову свитер. Я сказал: «Он колючий. Я его не люблю». А Марина сказала: «Только не шуми, Миша». И поцеловала меня. Я сказал: «У тебя губы соленые». А она сказала: «Где твои штанишки?»
А потом мы пошли на улицу. Марина собрала меня и сказала, чтобы я тихо стоял возле двери, пока она одевается. Я устал стоять и лег на пол. Потому что возле двери было темно. Она не включила свет в коридоре. И поэтому я ждал ее в темноте. И мне стало жарко. Но я не мог снять куртку, потому что лежал. Она вышла из своей комнаты и сначала не увидела меня. А потом наткнулась на меня и увидела. Она сказала: «Ты почему на полу?» Я сказал: «Я хочу спать. И мне жарко». А Марина сказала: «Хочешь, я тебя на руках понесу?» Я сказал: «Хочу. А почему мы разговариваем шепотом?» И тогда она сказала: «Мы сбегаем».
На улице было темно. В метро нам сказали, что переходы уже не работают. Мы сели в пустой вагон, а потом Марина толкнула меня и сказала: «Малыш, просыпайся». Я открыл глаза. Вокруг было светло, но я был не в кровати. Она сказала: «Иди ко мне. Я тебя на руках понесу». И мы вышли на улицу.
Было холодно. Марина шла очень быстро, и я подпрыгивал у нее на руках. Она сказала: «Не прыгай, пожалуйста. Мне и так тяжело». Я сказал: «Ладно». И мы вошли в теплый дом. Потом поехали на лифте и постояли возле какой-то двери. Потом дверь открылась. Но я не видел, кто нам ее открыл. Потому что Марина держала меня лицом к себе. Я видел ее лицо. Когда дверь открылась, лицо стало испуганным. Как будто она разбила тарелку и боится теперь. Я всегда боюсь, когда разбиваю тарелки. А потом кто-то прижался сзади и мне стало трудно дышать. И Марина опять заплакала. А я сказал: «Вы меня прижали. Отпустите меня». Но они так стояли. А я видел чужую руку у Марины на голове. Чужая рука гладила Марину, как будто она была маленькая девочка. А мне стало смешно. Я прокрутился у нее на руках – и это был Миша. И тогда я сказал: «Привет. Где ты так долго был? Мы без тебя совсем соскучились».