Принцип Портоса, или Последний свидетель - Александр Папченко

К ЧИТАТЕЛЯМ

Предисловие к рассказам и повестям Александра Папченко я начинаю с мыслью: как будет хорошо, если эта книга сквозь все современные трудности и экономические рогатки все же пробьется к своим читателям. Особенно к тем, кто в силу своего возраста осваивает пока лишь первую половину школьной жизни. Я имею в виду именно читателей. Несмотря на все разговоры о падении интереса к книгам, о дурном влиянии телевизора и снижении интеллектуального уровня в ребячьей среде (во многом, возможно, справедливые), осталось все-таки немало мальчишек и девчонок, которые любят ходить в библиотеки и которых за уши не оттащишь от интересной книжки.

И вот это читательское поколение оказалось обойденным.

На первый взгляд жаловаться не стоит: выходит немало прекрасных книг. Просто обвал какой-то карлсонов, чипполин, буратин, незнаек, питеров пэнов, волшебников Изумрудного города и страны Оз, персонажей братьев Гримм и прочих, и прочих. И грех роптать — книги великолепные. Но какими редкими, робкими, словно отодвинутыми в угол на шумном балу, выглядят несказочные литературные персонажи — ровесники нынешних школьников, да и то это большей частью известные еще бабушкам и дедушкам теперешних ребят герои Ю. Сотника и Н. Носова, милый Дениска В. Драгунского да друг старика Хоттабыча Волька Костыльков. А мальчишкам и девчонкам так хочется встретить на книжных страницах новых друзей — таких же, как они сами!

Книга Александра Папченко дает такую возможность. Большая компания вполне современных и очень симпатичных ребят ждет в этой книге своих читателей. Ребят настоящих, живых, изобретательных, неунывающих… Впрочем, иногда и унывающих — такова наша жизнь. Всякому, кто хоть как-то связан с детьми, известно, что у младших школьников она ничуть не легче, чем у взрослых.

Вот про эту жизнь и рассказывает автор своим читателям. Причем рассказывает по-своему, с одному ему присущей интонацией веселого и одновременно грустного человека.

Несколько слов об этой интонации и о взгляде автора книжки на детскую и на взрослую жизнь.

Александр Папченко — сложившийся писатель. Он пишет для ребят давно. И не вина автора, что читатели могли только изредка знакомиться с его героями на страницах периодических изданий. В его повестях и рассказах — свой, «папченковский» мир, «папченковская» тональность. Свои, узнаваемые сразу ребята — с незабываемыми характерами, со смесью наивности и мудрости, с иногда дурашливым и в то же время философским отношением к действительности. С очень естественной добротой, которой так недостает в нашей жизни.

Есть немало детских писателей (причем очень хороших), которые в своих книгах остаются все-таки взрослыми людьми. А есть и такие, которые как бы превращаются в сверстников своих героев. Александр Папченко относится, на мой взгляд, ко второй категории. С полной естественностью «влазит» он в мятые джинсы, выгоревшую футболку и пыльные кроссовки своих 9-12-летних героев. Он прекрасно знает и чувствует их невзгоды и радости, их язык и привычки. Он зорко видит мир с полутораметрового роста ученика пятого класса.

Но… Да, есть «но». Оставаясь мальчишкой, автор в то же время помнит, что ему и его книжным друзьям предстоит в конце концов вырасти. И что сам он однажды был уже взрослым. И этим накопленным опытом он как бы старается поделиться с девчонками и мальчишками — действующими лицами его историй. Может быть, поэтому иногда прорываются у маленьких героев недетские интонации. Этакий невеселый вздох — предчувствие будущих нелегких лет. А разве на самом деле так не бывает? Разве не вздыхают порой дети, словно в них проснулась память о каком-то прежнем, долгом и трудном бытии?

Но, становясь взрослым, А. Папченко ничуть не возвышается над своими героями, не делается наставником. Он как бы заставляет их вырасти вместе с ним и остается собеседником на равных…

И вот еще что надо сказать: писатель очень доверяет своим читателям. Он знает: они-то его поймут. Поэтому он вовсе не стремится к скрупулезной правдоподобности сюжетов. Иногда сюжеты эти напоминают залихватские тюзовские спектакли или отдают буффонадой. Например, уморительная история с террористом, которого поймали Колька Сырцов и Ксения Пишустина, по прозвищу Кэт. Или дерзкое использование «томсойеровской» фабулы в «Принципе Портоса». А. Папченко словно говорит собравшимся в доверительный кружок ребятам: «Ну мы-то с вами понимаем, что кое в чем это веселый треп, наша с вами безудержная фантазия. Однако немало здесь и правды…»

Наверно, поэтому часто в фантастические (почти как у Даниила Хармса) события вдруг проникает нешуточная грусть, щемящая лирика или мысли о непрочности человеческих радостей. Как, скажем, описание июльского вечера и размышления о быстротечности лета в «Принципе Портоса»… Иногда это действует как грустное послесловие к искрометной «Сорочинской ярмарке»…

А порой грусть становится главным настроением рассказа. Грусть самой первой любви, грусть неизбежного расставания. Прочитайте «Кузнечика», и вам станет ясно, о чем речь…

И после этого уже не кажутся странными и чужими в такой книжке горькие (хотя и тоже не без юмора) рассказы об интернатских ребятах — цикл «Мы — инкубаторские». Эти два слова четко и глубоко раскрывают грустную тему. Тему, от которой не уйти, если касаться нынешнего российского детства…

Здесь я, как автор предисловия, оказываюсь перед соблазном начать пересказывать содержание понравившейся книжки. А делать это бессмысленно: книжку надо читать без предварительных кратких изложений.

Для начала обратите внимание на несколько названий: «Зачем приходил Зигзаг?», «Невероятный Колька и великолепная Кэт в своих лучших приключениях», «Давно не пахло земляникой». Неплохо, верно? И то, что там, за названиями, — не менее интересно. Прочитайте — не пожалеете. И ребята, и те, кто были ребятами в давние годы, но не совсем забыли это непростое время.

Принцип Портоса, или Последний свидетель

Когда я дал прочитать то, что здесь написано, одной образованной девушке, Переваловой, она нашла много недостатков. И что это за папа такой, который едва не пристрелил родных детей? И что это за неправдоподобное повествование? И нетипично ей, и непедагогично… Поэтому я переписал все заново, но теперь уж истинная правда восторжествовала и пусть никто не обижается… Мы, писатели, тоже люди, и нечего тут перед нашим носом выпендриваться. Ну, а кому лень читать — пусть смотрит телек. Там как раз опять кого-то больно бьют… Всё.

Я это пишу для того, чтоб люди знали, где лежат деньги. А то, если нас пристрелят, или покалечат, или мы станем заиками от перепуга, никто не узнает. Ну, а если по порядку, то меня зовут Максим. У меня есть брат Витька. Он старше меня на год, а начитанней — на сто. Мама наша на курорте, в Кисловодске. Ей повезло. У нас еще есть дом. Он наполовину двухэтажный. Там, где второго этажа нет, там у нас терраса.

Мы с Витькой спим как раз на втором этаже. Под окном у нас растет яблоня, которую мы в срочных случаях используем вместо лифта. А наш папа, Павел Семенович, хоть и член общества охотников и рыболовов, стрелять все равно не умеет. Надо же! Не попал в меня из ружья с десяти шагов. И в Витьку тоже не попал и, быть может, зря… Я не кровожадный, я просто Витьку лучше знаю.

О соседях… С одной стороны от нас живет боцман торгового флота дядя Витя. Он разговаривает с украинским акцентом, любит пиво, любит копаться на своем огороде, и еще он очень толстый. С другой стороны живет Мария Перевалова, хрупкая студентка филологического факультета, в очках и с тонким голосом. Иногда по вечерам она читает свои стихи. Такие, например:

Ну, и так далее. Это Перевалова женихов заманивает в свои сети таким интересным способом. Замуж ей очень хочется. Недавно вот Петьку Самсонова заманила, студента радиотехнического техникума. Теперь они вместе бормочут, как две психованные куропатки. В перерывах целуются около нашего забора и думают, что их никто не видит.

А вчера у папы разболелись зубы. Это у него из-за нервов. Ведь он переживает, как там мама на курорте в Кисловодске. Он всю ночь терпел, а утром меня разбудил, и мы поехали в город зуб рвать. А потом мы с замороженной челюстью и без зуба возвращались обратно. Мы ехали по центральной улице. Солнце уже встало. А люди еще спят. Даже машин нет. Пусто. Тихо. Светло. Чисто. И очень непривычно. Перед нами поливалки проехали. Папа машину разогнал и мотор выключил. Шины по мокрому асфальту звенят. Птицы громко разговаривают — эхо прыгает между балконами многоэтажек. Липа цветет. И запах у нее плотный, словно вода. И мне захотелось свернуть такой умытый город в трубочку, как газету, засунуть в карман и увезти с собой, чтоб гулять по нему, когда захочется. А потом дорога повернула на мост. Внизу текла наша широкая река Самарка, одинакового с небом цвета. Папа включил мотор, разогнал машину и опять выключил. И окна пооткрывал. Теперь пахучий воздух пролетал сквозь нас… И было так здорово на душе и легко! И уж точно казалось, что самое счастливое и прекрасное в жизни впереди.

Ну, а когда мы приехали, папа поставил машину в гараж и говорит:

— Ну что, Максим, пошли спать до очередного зуба? — И мы пошли.

А потом проснулся мой брат Витька и предложил нас ограбить. Представляете? Это он вчера такую игру новую придумал — приключение своими руками. Наподобие самоучителя по английскому языку или журнала «Сделай сам». Я срочно выдвинул свой план ограбления, удобный и простой в обращении. И действительно, почему бы нам нас не ограбить, если скучно без приключений и папа в сберкассы не верит и держит материальные накопления на новую мебель в пузатой сахарнице на кухне?

По моему плану нужно было незаметно вытащить из сахарницы деньги, подержать их в руках и быстро, пока папа ничего не заподозрил, вернуть их на место. Вернуть и удрать подальше.

Выслушав мое предложение, Витька поглядел на меня как на последнего идиота и коротко и энергично объяснил, как он не любит дилетантов и как ценит и уважает профессионалов.

— На профи держится мир! — заявил Витька и объяснил мне, как ему, Витьке, противно, когда кто-нибудь из него, Витьки, пробует делать дурака. И что он этого не позволит даже родному брату. Он мне дал понять, что мой план ограбления детсадовский. И что именно он, Витька, знает, как правильно грабить, потому что он прочитал Агату Кристи, Сименона, два рассказа Чехова, три повести Хмелевской, один роман Стругацких, одну длинную романтическую сказку Крапивина, несколько вещей Чейза, инструкции ИНТЕРПОЛа в газете «Совершенно секретно», которые его потрясли, и еще что-то, название чего он забыл, но содержание — никогда! Вот. И рассказал мне свой очень правильный план ограбления. Я сразу понял, какой у меня умный брат. Черт бы его побрал! По его плану мы, конечно, всех ограбим, но где-то в середине приключения нас должны были раза три застрелить. Я не подал вида, что испугался, не выразил критического отношения к отдельным моментам и деталям — я согласился. Поскольку я не хотел, чтоб Витька думал, будто я трус или что-то в этом роде… Ему ведь фиг докажешь, что могут быть убеждения, которые не позволяют самому себе себя же грабить. Короче, мы начали действовать.

Во-первых, чтобы всех предупредить, что готовится ограбление, Витька написал небольшое доходчивое письмо. Буквы вырезал из газет и наклеил на листок бумаги: «Вас хотят ограбить. Ваш Друг».

— Это чтобы нас по почерку не установили, — объяснил мне Витька. — И еще для того, чтобы кто-нибудь, наконец, начал охранять материальные ценности в пузатой сахарнице. А то что это за приключение без охранника, которого не надо спаивать снотворным зельем или отключать от действительности путем ушиба тяжелым предметом по голове? И вообще, что это за приключение без паники и валерьянки? Без паники — это не ограбление, а издевательство, — объяснил мне Витька. — Это не ограбление, когда никто не бегает в полуодетом состоянии и с горящим взглядом. Какую книжку ни возьми, какое кино — всюду горящие взгляды, полуодетые люди и сплошная нервотрепка. И главное, все должно развиваться по правилам, а не как кому вздумается. Может, кто-нибудь с первой страницы знает, где деньги лежат, но вынужден страдать до последней… Его будут бить, будут пинать, ногами и просто издеваться, в него будут стрелять и свои, и полицейские… И все потому, что так положено. А иначе этот тип тут же, в самом начале, схватил бы денежки! И зачем тогда весь длинный сюжет и полицейский комиссар с потухшим взглядом замороженной селедки? Или как там? С потухшим замороженным взглядом умной сардины — вот как! Нет, Макс, приключение — это свои правила. Вот возьми последнего свидетеля. Да ему по жизни положено умереть от шальной пули начинающего частного детектива, и все так думают. АН нет! Всех! Всех перебьют, живые в ужасе разбегутся, а эта морда в самом конце книги, когда о ней уже все забыли, вдруг вылезет откуда-нибудь из Милана и все расскажет. Представляешь? Хорошо быть последним свидетелем. Его все ищут, а он лимонад пьет. А есть еще писатели, которые держат рядом с ценностями разных кусачих животных, Конан Дойля возьми… Хорошо бы еще пожар устроить…

— Только не пожар! — тут я возмутился. — Ты что? Пожар не надо! И папу жалко, да и где мы жить будем, если дом сгорит?

— Ну ладно, — неохотно согласился Витька, — пожара не будет, но змей будем искать. Капканы будем ставить. И вообще, все должно быть по правилам. А то я себя чувствую дураком каким-то. А теперь пошли за лестницей…

Я написал «пошли за лестницей»? В том-то и дело, что пока мы «шли за лестницей», Витька несколько дней запугивал папу. Как это он делал? Примитивно. Выберет подходящее время, когда у папы хорошее настроение, и ляпнет что-нибудь типа:

— Сейчас такое время… Вот вчера писали в газете, как один держал свои сбережения в хлебнице, а его взяли и обокрали…

Или:

— Вчера ночью какой-то странный шорох был, словно кто-то лез через забор…

Или:

— Неплохо бы нам поставить сигнализацию, а то оставляем дом под примитивным замком, того и гляди ограбят.

Или:

— Какие-то странные прохожие пошли. С какими-то физиономиями. Раньше такие не ходили. В черных очках, с татуировками… Через ворота во двор взгляды бросают. Может, им чего нужно? Может, им наши деньги покоя не дают?

И папа насторожился. Перестал хихикать над глупыми Витькиными предположениями. Стал дергаться от каждого шороха. И впервые с начала лета вчера перед сном проверил шпингалеты на окнах. И сам стал замечать странных прохожих и всякие шорохи по ночам. Теперь подойдешь к нему сзади что-нибудь спросить, а он вздрагивает, как покусанная пчелами лошадь. Вот как сказалось на отце пошлое целенаправленное Витькино воздействие.

А потом мы с Витькой таскали лестницу… Конечно, чтоб подложить наше письмо нам же в почтовый ящик, можно было запросто спуститься ночью по яблоне, но Витька заартачился. Он сказал, что если по яблоне, то он будет чувствовать себя дураком, а если по лестнице, то не будет, так как почти во всех книгах применялись лестницы. И что пусть я ему, Витьке, еще спасибо скажу, что он выбрал книгу, где деревянная лестница фигурирует, а то нам пришлось бы рвать простыни, как Монте Кристо, и вязать веревочную лестницу. Представляете? Хотя это, кажется, был не Монте Кристо…

Тогда я сказал:

— Давай выйдем через дверь, а представим, что по лестнице.

— Я тебе не лунатик представлять, — вспылил Витька. — Понарошку приключения не делаются. Героев понарошку не бывает. Забудь свои детсадовские замашки! Лучше бери тетрадь и записывай! Привыкай к шкуре доктора Ватсона.

Так, по Витькиному приказу, я и стал писателем, ну и чтоб люди знали, где будут лежать деньги, если мы их все-таки украдем.

И мы пошли за лестницей. Мы ее, тяжелую, вытащили из сарая и прислонили прямо к нашему окну, чтоб ночью удобно было спускаться.

— Теперь ты видишь, как это принципиально — лестница?! — подпрыгивал от возбуждения Витька и радостно потирал руки. Но не успели мы отойти подальше, как появился папа. Он теперь был подозрительным, после Витькиной обработки.

— Откуда здесь лестница? — папа повел носом по сторонам. — Странно… Не место ей здесь. — И утащил лестницу в сарай.

— Тьфу! — разозлился Витька.

Дождавшись, когда папа перестанет подозрительно оглядываться и уйдет по своим делам, мы опять притащили лестницу под окно. Шесть раз таскали, довели папу до мании преследования, но он нас «перетаскал».

— Что будем делать? — спросил я, вытаскивая занозы из ладони.

— Пойдем через дверь, а представим, будто по лестнице, — согласился с моим старым предложением Витька. — Вот они, превратности грабителя, не знаешь, где повстречаешь…

Потом настала ночь. Мы с Витькой договорились, как будем действовать: он от двери обойдет дом справа, а я обойду слева. Пароль мы выбрали проще некуда: я — одно короткое кошачье мяуканье и одно длинное, а Витька — наоборот. Правда, чушь? Вот и я вначале так думал, а оказалось, что значительно хуже.