Потом началась борьба. И тут Гостомыслу пришлось увидеть такое, что привело его в сильное недоумение. Никаких правил участники не соблюдали, а сражались, кто как сумеет, и били друг друга чем попало. Многие получили синяки и увечья, а трое были в крови.
Наконец началась игра в мяч. Соревнующиеся толкали друг друга, били по ногам, сходились врукопашную, а потом на поле началось настоящее сражение, что вызвало радость и ликование зрителей.
«Вот откуда такая жестокость у норманнов, – думал Гостомысл, понаблюдав за играми. – Молодежь с детства воспитывается быть жестокой и беспощадной даже к своим сверстникам и соплеменникам. А что можно ждать в чужой для них стране?»
Этими мыслями он поделился с Гримом, жителем далекой Фризии. В рабстве тот был уже третий год, многое повидал, немало наслушался. И он сказал так:
– Им есть с кого брать пример. Их боги такие же жестокие, как люди. Я слышал сказание, как они расправились с богом Локи, который сильно провинился. По их приказу были приведены два его сына – Вали и Норм. Вали боги превратили в волка, тот набросился на брата и разорвал в клочья на глазах у обезумевшего отца. Потом боги кишками Норма привязали Локи к трем камням так, что он не мог пошевелиться, и пододвинули к самому краю пропасти, чтобы предотвратить возможные уловки и хитрости. Одно неверное движение – и пленник сорвется в бездну и разобьется вдребезги. И наконец над ним привязали змею, которая брызгала ядом прямо в рот Локи. Локи визжал от боли и ужаса, его било в конвульсиях. И так продолжалось до конца времен – времен тех богов.
После игр началось гулянье. На него собралась молодежь со всех окрестных селений. Завели хороводы. Все запевали песню, а потом длинная вереница взявшихся за руки парней и девушек под предводительством передового плясуна подходила под поднятые руки последней пары и всех прочих пар и вертелась кругом, так что вся цепь пляшущих составляла искусный хоровод.
Гостомысл с тоской смотрел на это веселье. Где-то далеко в Ладоге танцует вместе с другими парнями и девушками его любимая, своенравная Млава. Помнит ли она его? Да теперь, наверно, неважно, как она относится к нему, потому что нескоро им удастся встретиться...
Среди танцующих увидел он Раннви и подивился перемене в ней. Это был уже не отчаянный, грубоватый подросток. Она была прехорошенькая, женственно-нежная. Куда девались резкость, угловатость подростка, движения были плавными и изящными. Стан ее был стройный, точно точеный, его красиво облегало платье желтого цвета; по спине растекались распущенные белокурые волосы; Гостомысл скоро узнает, что, согласно скандинавским обычаям‚ девушки ходили с распущенными волосами, невестам заплетали их в косы, а замужние покрывали голову косынкой, сукном или шапочкой.
«Вот так своей красотой обманет, одурманит, околдует какого-нибудь шалопая, тот влопается в нее по уши и женится. А потом будет всю жизнь мучиться из-за ее скверного, несносного характера, – думал он. – Так и есть! Крутится вокруг нее какой-то задумчивый, смурной ухажер, не от мира сего. Такие и попадаются на удочку ловким девицам вроде Раннви, а те садятся им на шею и погоняют. Так им и надо!»
Гулянье затянулось далеко за полночь‚ и Гостомысл надеялся, что Веланд, изрядно выпивший, будет спать долго, но тот поднялся с восходом солнца, и они втроем отправились в море ставить сети. «Сколько смогу выдержать такое напряжение? – задавал себе вопрос княжич, налегая на весла. – Ежедневные недосыпания, тяжелый, изнурительный труд. Я уже не чувствую под собой ног. Порой кажется, что не иду, а лечу по воздуху. А ночью тоже нет полного отдыха от моря. Сняться рыбьи глаза, много глаз, они заслоняют все – черные кружочки с золотистым обводом, недвижно глядящие, покорные и укоризненные... Глаза, только рыбьи глаза... Интересно, что со мной будет: сразу упаду и умру или меня забьют из-за бессилия, когда я уже не смогу встать и двигаться? Рыбаки – им что: они втянуты в такой труд с детства. А я упражнениями с оружием занимался да спал сколько захочется. Разве в силах тягаться с ними?»
Когда вернулись на берег, Веланд приказал ему и Раннви заняться починкой изорванных сетей. Они сели возле дома на низенькие скамеечки, она показала, как плетутся ячейки, как подвешивать грузила – мешочек с камнями, и они молча занялись делом.
Гостомысл изредка взглядывал на склоненную головку Раннви, сосредоточенное лицо и старался догадаться, о чем она думает. «Наверно, вновь переживает свидание с тем парнем. Как я не могу забыть путешествие за Волхов с Млавой, так и она сейчас во власти вчерашнего свидания, – размышлял он. – Как же она ведет себя с любимым? Наверно, командует и повелевает, иначе не может, а он сопит себе под нос и подчиняется. Я бы и часу не выдержал!»
Она подняла голову, заметила его взгляд и равнодушно отвернулась. Он продолжал неотрывно следить за ней. Раннви снова взглянула, ее лицо потемнело от гнева, она выпалила:
– Опусти глаза, раб!
Он криво усмехнулся, занялся сетью, но какой-то чертик подмывал его изнутри, он снова взглянул на нее – исподлобья, на кончиках губ тая загадочную улыбку. Она, как видно, почувствовала его взгляд, вздрогнула, некоторое время смотрела на него в упор, потом кинула сеть и ушла в дом. Гостомысл пожал плечами, хмыкнул про себя: «Больно-то ты мне нужна!» Но ему понравилась эта игра, она отвлекала от мрачных мыслей, и он не собирался ее бросать. Раннви скоро вернулась и до самого обеда не отрываясь корпела над сетью.
IV
Отдых пришел неожиданно. После обеда на краю неба стали копиться лиловые тучи. Потом они стремительно двинулись на поселок. Засверкали молнии, над морем, перекатываясь из одного края неба в другой, загрохотал гром, а потом налетел ураганный ветер, пригибая к земле деревья, и ударил такой ливень, что скрыл за собой все окружающее. Впервые видел Гостомысл грозу на море и был поражен ее мощью и силой.
Гроза перешла в ненастный дождь, который лил весь следующий день. Семья отдыхала, даже ребятишки затаились, они забились в углы и вели себя тихо и незаметно. Гостомысл с утра принес пару охапок дров, а потом лег на свое место и проспал до ужина. Может, и будили его на обед, но он ничего не слышал. Поужинав, снова ткнулся в постель и тотчас уснул глубоким сном.
К утру ветер стих, и семья отправилась на берег. Туда высыпало почти все население поселка, собирали дрова, которые шли на отопление, и сгребали водоросли, их применяли как удобрение для огорода. А потом поплыли ставить сети. По морю ходили пологие волны, лодка то высоко поднималась на водяную гору, то падала вниз, чтобы снова взобраться на нее. Грести было трудно, весла часто срывались с воды или, наоборот, глубоко уходили вглубь, лодку заворачивало, сбивало с курса, и только мастерство рулевого удерживало ее в нужном направлении.
Пока добирались до места, ветер стих и море успокоилось. Стали ставить сети. Гостомысл чуть-чуть замешкался, Раннви грубо бросила ему:
– Что ты возишься, как вялая улитка!
А потом, когда последний поплавок нырнул за борт, непримиримо глядя на него, проронила глухо:
– Не стой как пень. Садись за весла.
«Черт меня дернул заигрывать с ней, – корил себя Гостомысл. – Жил и жил спокойно, никто меня не трогал. Ну хоть бы нравилась немного, не обидно было бы выслушивать оскорбления, переносить придирки. А так она мне что есть, что нет...»
Вечером выбирали сети. Над ними собралась небольшая черная тучка. Вдруг в ней закрутились вихри и начали рвать ее, она стала разрастаться на глазах. Налетел шквалистый ветер, море забурлило, пошли волны с пенистыми гребнями. Веланд закричал, перекрывая вой ветра:
– Оставьте сети! Поднимаем парус, быстро снимаемся!
Гостомысл ухватил веревку и упал на дно лодки, а потом стал быстро перебирать ее руками; парус взмыл на мачте до самого верха, лодка сорвалась с места и понеслась к берегу. Но в этот момент парус развернулся и нижним брусом ударил Раннви по спине; она взмахнула руками и полетела за борт. Руководствуясь скорее не умом, а одним наитием, Гостомысл выкинул руку вперед и перехватил ее за пояс, она повисла над водой у него на руке; какое-то мгновение ему казалось, что не удержит и она свалится в пучину моря. Но в это время волна ударила в бок судна и вытолкнула девушку обратно, они упали на дно лодки.
Некоторое время Раннви лежала рядом с ним, приходя в себя от пережитого. В ее глазах плескался страх, губы мелко-мелко дрожали, она судорожно царапала скрюченными пальцами по корпусу лодки, словно стараясь за что-то зацепиться. Наконец силы оставили ее, и она бессильно прислонилась к стенке.
Когда пристали к берегу и вытащили судно на песок, Веланд подошел к Гостомыслу, положил тяжелую руку ему на плечо и произнес:
– Ты спас мою дочь.
И медленно двинулся к дому. Раннви не сказала ему ни слова. Никто больше ни разу не вспомнил это происшествие, но на ужин Гудни подала ему целую чашку баранины.
Устраиваясь на ночь, на шее почувствовал жжение, какое бывает от большой ссадины. Подумал, что, возможно, задел о мачту или брус скользнул по коже. Потрогал осторожно пальцами. Нет, ссадины не чувствовалось, а жжение все усиливалось и усиливалось. Гостомысл встал, взял тряпку, намочил ее водой и обмотал шею. Вроде стало легче, и он уснул.
Утром его недомогание заметила Гудни. Внимательно оглядела красноту, сказала озабоченно:
– Это от морской воды. Соленые брызги попадают на кожу, шея постоянно трется о воротник, образуются волдыри. Если не лечить, возникнут язвы. Поэтому мужчины носят бороды, волосы предохраняют шею от нарывов. А у тебя пока не борода, а пушок.
Она улыбнулась ему впервые за время пребывания Гостомысла в рабстве, принесла в плошке какую-то мазь.
– Вот бери, смазывай почаще. Помогает.
На другой день Веланд заболел. Пришлось Раннви и Гостомыслу отправляться одним. Утро было какое-то невеселое. Сквозь желтую мглу скупо светило солнышко, море было цвета молока. После дикого бешенства природы тишина казалась праздником, хотелось бросить весла и сидеть на лодке, ни о чем не думая и ни о чем не тревожась.
Когда заканчивали ставить сети, внезапно навалился туман. Море исчезло, белесая сплошная мгла разлилась и поглотила все вокруг, казалось, лодка не плывет, а парит в воздухе. Тишина установилась такой, что давила на уши.
Раннви обеспокоенно оглядывалась, что-то прикидывая, иногда взглядывала на Гостомысла. Он чувствовал, что она хочет что-то сказать, но не решается, не может преодолеть преграду между собой и им, рабом. Наконец, поколебавшись, Раннви произнесла:
– Ты не заметил, в какой стороне остался берег?
Гостомысл беспомощно огляделся.
– Нет, как-то не подумал... Постой, постой. Когда бросали сети, мы стояли кормой от берега. Стало быть, плыть надо прямо по носу.
– Нас могло развернуть течением, – с сомнением проговорила она. – Хотя может быть и так, как ты говоришь.
Она, нахохлившись, посидела некоторое время молча, переспросила:
– Так ты говоришь, берег должен быть там?
– Мне так кажется.
– Тогда гребем, может, угадаем.
Они сели за весла и долго молча гребли, пока наконец она не сказала:
– Должен появиться берег, а его нет. Значит, плывем не в ту сторону.
Он полностью положился на нее, надеясь, что Раннви, потомственная рыбачка, знает морские секреты. Но она вдруг бросила весла, проговорила:
– Надо ждать, когда появится солнце. А так мы можем потерять много сил и еще дальше уйти от берега.
Она сидела близко, и он заметил, что у нее короткая верхняя губа, так что рот был всегда полуоткрыт и видны были крепкие белые зубы, а когда она говорила, кончик носа двигался верх-вниз, в такт движению губы. Это было так необычно, что Гостомысл неожиданно рассмеялся.
– Ты чего? – удивленно спросила она, серьезно взглянув на него. – В нашем положении ничего смешного нет.
– Да нет, просто пришла на ум одна веселая вещь.
– Поделись.
– Потом.
Снова длительное молчание.
Гостомысл вдруг вспомнил, какая хорошая слышимость на море, предложил:
– Давай помолчим подольше, может, откуда-нибудь звук какой раздастся.
Они затаились. Кругом стояла тишина, будто все умерло. Наконец Раннви сказала:
– Туман глушит звуки. Мы как будто в глубоком подвале сидим.
– А подолгу стоят туманы на море?
– Когда как. Иногда через несколько часов ветром растаскивает, а порой и день, и два, и три...
– Ничего, – бодро сказал Гостомысл. – Пока туман, значит, шторма ожидать нечего. А это самое страшное для нашей посудины.
– Так-то так, но у нас нет еды. Мы даже не завтракали. И воды тоже не взяли.
– Будем надеяться на лучшее. К тому же в лодке утренний улов сельди, с голода не умрем.
– Соли нет, а без соли...
Она скривила личико так комично, что Гостомысл рассмеялся вновь. Сказал:
– Голод прижмет, без соли съедим.
Общая беда сблизила их. Она о чем-то напряженно думала, потом решительно подняла голову, сказала намеренно медленно и раздельно:
– Я не поблагодарила тебя за спасение...
– Да ладно. Не стоит.
Раннви взглянула ему в глаза и удивилась, какими они были неправдоподобно синими. Раньше она не обращала внимания, но теперь буквально утонула в их сиянии. Ее поразили яркие краски его глаз: белизна белков, лазурь радужной оболочки, напоминавшей небо поздней осени. Ресницы у основания были темные, а их загибающиеся кончики выцвели на солнце.
Все это она увидела в одно мгновение, смешалась от охватившего ее чувства нежности к нему, но тотчас пересилила себя, напустила на лицо озабоченное выражение, спросила:
– А что, дома ты тоже жил у моря?
– Нет. До моря от нас плыть и плыть.
– Как же вы существуете без моря?
– Пашни у нас и леса необозримые, они и кормят. Ты даже представить не можешь, до самого края неба бесконечные леса с редкими селениями, лугами и полями. Вот так едешь день, два, три, а они никак не кончаются.
– Как, и гор нет?
– И гор нет. Повсюду одна равнина.
– Чудеса-а-а, – выдохнула Раннви.
– Это вы здесь на маленьком пятачке земли обитаете. Как только вам вашего урожая хватает?
– Море помогает. Но все равно приходится туго. Недаром молодежь уходит за море добывать пропитание.
– Грабят они, – резко сказал Гостомысл. – Разоряют города и селения, убивают ни в чем не повинных людей, сжигают их дома. Настоящие разбойники!
– Это верно, – вдруг охотно согласилась с ним она. – Мало того, возвращаются домой и еще хвалятся своими подвигами.
– Какие подвиги? Разбой, настоящий разбой!
Раннви ничего не ответила, отвернувшись, смотрела куда-то вдаль, думала о чем-то своем. Наконец, будто очнувшись, спросила, видно, просто для того, чтобы о чем-нибудь говорить:
– Где ты живешь? Поселок большой?
– Я не в поселке живу, а в городе. Он в десятки раз больше вашего селения.
– Тесно у вас, наверно. Не повернешься. Кругом дома, всюду народ.
– Да нет. Нормально вроде.
Некоторое время молчали. Она опустила руку в воду, рассеянно смотрела в светло-зеленую глубь. Спросила:
– А правда, что ты княжич?
– Откуда знаешь?
– Когда покупали тебя, сказали.
– Ну, княжич.
– А что это такое? Звание или еще что?
– Если по-вашему, то сын ярла или конунга.
– Вон как! – удивилась она. И добавила: – А все-таки раб!
Время шло, туман не рассеивался. Надвигался вечер. Голод стал сводить желудки. Приходилось терпеть.
Ночь упала внезапно, темнота стала непроглядной, подступил холод, начал пробираться сквозь одежду. У Раннви посинело лицо, она мелко-мелко дрожала. Наконец сказала:
– Давай развернем парус и закутаемся в полотно. А то закоченеем.
Вместе оторвали парусину от брусков, уложили на сиденье, сели и укутались с головой. Прижавшись друг к другу, стали согреваться дыханием. Гостомысл ощущал мягкое плечо девушки, чувствовал ее нежный запах, у него сладко заныло сердце. И вдруг ему захотелось обнять ее. Может, толкало его на это мужское начало, может, просто соскучился по ласке, которой не видел в последнее время. По-видимому, он сделал какое-то непроизвольное движение, потому что она вдруг отстранилась от него и сказала строго и сердито:
– Не вздумай позволить себе глупости. Пожалеешь!
– Какие глупости? О чем ты? – невинным голосом спросил он.
– О том! Не забывай, что ты раб и всегда должен знать свое место.
Некоторое время они сидели тихо, прислушиваясь друг к другу. Постепенно напряжение спало, под пологом стало тепло, и они уснули.
Утро не принесло облегчения, туман плотной пеленой окутывал море. Ко всему прочему пришел жестокий голод, они уже не в силах были сопротивляться ему. Подавляя отвращение, стали жевать мягкую, завядшую селедку. Голод был утолен, но пришла жажда. Пить хотелось так, что иссохли губы. Кругом лежало водное пространство, вода плескалась о борт лодки, но нельзя было сделать глотка, и от этого жажда только еще более усиливалась, внутри все горело от иссушающего жара. Они молча сидели рядышком, не хватало сил даже для разговора.
Вторая ночь стала настоящим кошмаром. Едва засыпали, как снились разные яства, они запивали их холодными, освежающими напитками. Просыпались от жажды и голода, снова засыпали и вновь во снах попадали на пиршество...
Утром третьего дня задул легкий ветер, постепенно туман рассеялся, и перед ними открылся близкий берег. Радости не было конца! Они тотчас поставили парус, и лодка послушно заскользила по глянцевой поверхности воды к спасительной суше. А вот и несколько хибарок одинокого селения. Они пристали к берегу, не стали даже закреплять лодку, а бросились к роднику, который струился из обрывистого берега. Припали к чистому ручейку и пили, пили холодную, удивительно вкусную воду...
Когда насытились, увидели, что за ними внимательно наблюдает пожилая женщина.
– Откуда вы приплыли? – спросила она.
Раннви назвала местность.