На прогулках он хулиганит: хватает нас за штанины, вырывает поводок, жрет все, что удается нарыть в траве, ускользнув от хозяйского пригляда; вчера чуть не сожрал чей-то прошлогодний окурок. Тот торчал у него из пасти, как подобранный чинарик висит на губе у шпаны.
Боря сказал:
– Ну, знаешь… Кондрат – тот был корсаром и комиссаром. Но этот… Боюсь, по сравнению с этим Кондрат уже выглядит выпускником Высших женских курсов.
(А ведь мы с самого начала дали друг другу слово, что не станем баловать пса: в конце концов, собака должна знать свое место!
– Конечно, – решительно подтвердил Узи Барабаш. – И я говорю: собака должна знать свое место, и это место – в постели ее хозяев!)
Отдельного описания заслуживают его отношения с кошками. Местные “котиус помойиус”– особы независимые и незаурядные, свое древнее происхождение ведут от загадочных египетских кошек и выглядят соответственно: небольшое тощее тело на высоких ногах, маленькая голова, прижатые ушки, холодные высокомерные глаза (если какой-нибудь не выбит в уличных боях). Голоса их не поддаются описанию, но я попробую: это объединенный рев работающей электрической пилы и запущенной на запредельную громкость арии Амнерис из оперы “Лида”. Все окрестные богатейшие помойки– их удельные поместья, и не дай бог слишком близко пройти милю: несмотря на то, что табличек “Частное владение. Вход посторонним воспрещен” я там ни разу не видела, все равно лучше держаться подальше от мест обитания этих коварных и сильных фурий. Они имеют склонность нападать исподтишка. Однажды, когда Борис пошел выбрасывать мусор, к нему на грудь – совсем не с целью братских объятий – прыгнула кошка из мусорного бака.
Но Шерлок, не разделяющий сословных и расовых предрассудков, желает дружить с каждым, кого встретит на прогулке. Даже с бандитскими натурами вроде этих бездомных развращенных тварей, которые живут припеваючи – ведь их подкармливают все старушки нашего городка!
К тому же он невероятно любопытен и, услыхав кошачьи вопли, предпочитает самолично разузнать, что за кипиш. Бросается в гущу событий с необоримым восторгом, и если б я дважды не поспела вовремя, не представляю, каким счетом от ветеринара завершилось бы это “приятное знакомство”…
…Теперь уже невозможно скрывать правду: наш аристократ Шерлок, потомок лордов и чемпионов, голубая кровь и чуть ли не кавалер Ордена подвязки, оказался мелкой шпаной, пройдохой и хитрованом. Себя он считает вожаком стаи, в которую включил всю семью, причем мы с Борисом плетемся где-то в хвосте. Умен он, конечно, как сто чертей, и видит всех насквозь. Обладатель целой палитры задушевных взглядов, которыми умело пользуется. Вообще лицедей изрядный. И хотя я терпеть не могу анекдоты, написанные правильным литературным языком (это ведь жанр устный, виртуозный, целиком зависящий от актерских способностей рассказчика), не могу не привести тут известный анекдот про рыболова и нахального лягушонка, который, высунувшись из пруда, заводит знакомство с робкого вопроса: “Нельзя ли, дяденька, рядом посидеть?” а заканчивает освоением дяденькиного кармана, где удобно размещается, как в собственном доме; а когда другой прискакавший из воды лягушонок робко спрашивает, нельзя ли тут посидеть, первый высовывается из кармана с хозяйским криком: “Да пошел ты!”– и ласково, подобострастно спрашивает рыбака: “Пральна говорю, дядь Вась?”
Так вот, на прогулке Шерлок то и дело оглядывается, ловит мой взгляд, останавливается и, склонив голову набок, проникновенно смотрит прямо в душу, как тогда на террасе, при первом знакомстве: “Пральна говорю, дядь Вась?”
И я, рассиропившись, начинаю сюсюкать приторные глупости, строить ему глазки, такому маленькому, рыжему… А он резко бросается в сторону, чтобы молниеносно схавать какую-нибудь ужасную дрянь, которую давно заприметил. Вообще на прогулках за ним нужен даже не глаз да глаз, а оба глаза, возведенные в квадрат, – он хватает все, что можно отодрать от тротуара и унести в зубах.
Любопытен он невероятно, всепоглощающе! Любопытен просто так, по-человечески, к миру. Если б речь шла о человеке, можно было бы сказать: жаден до впечатлений. Причем самых разных. Машина ли проехала, ученица ли плетется из школы, долизывая мороженое на ходу, вороны ли выясняют отношения, собака ли встретится – все это пища для размышлений и действий. Вот идут мимо нас две женщины в энергичном утреннем марафоне. Шерлок резко разворачивает меня и следует за ними, словно его увлекла их сугубо частная трепотня. А иногда остановится рядом с двумя встречными кумушками и стоит – не оторвать его, – внимательно слушает сплетни. Переводит взгляд с одной на другую, старательно вертит башкой, напоминая этим вдохновенного бездельника и раззяву: “А она что? А он что в ответ? А она ему на это?” Слушает внимательно, долго, затем оборачивается и саркастически смотрит мне в глаза, понимания ищет: “Вот дуры-то! Пральна говорю, дядь Вась?”
Синяя лошадь. 2009
Если мы с Борисом собираемся куда-то уйти, то, как велела великая Дора, во избежание разгрома квартиры сажаем его в “тюрьму” – довольно удобную клетку-фаэтон, в которой он почивает ночами, а также совершает по четвергам выезды на высшие курсы собачьей премудрости. Но заметив, что я “одета на улицу”, он немедленно скрывается за креслом, под столом – где угодно, откуда выцарапать его не представляется никакой возможности, уж больно ловок и увертлив.
Бывает, что приходится сажать его в “тюрьму” за дело – когда он безобразничает и не может остановиться, заряжаясь сам от своих свирельных воплей, рычания и ошеломительных прыжков и наскоков.
Тогда стоит лишь прикрикнуть:
– В тюрьму захотел?! В тюрьму?!
И он нехотя — “Да ла-а-адно те…” – удаляется прочь презрительной походочкой малолетнего уголовника, валится в углу на ковер, протягивает вперед обе лапы, кладет на них рыжую башку. И оттуда смотрит на нас пристальным, и укоризненным, и насмешливым одновременно взглядом: “Ну и многого вы добились своими методами?”
По натуре он – типичная “деловая колбаса”; если б был человеком, был бы мелким бизнесменом, из тех, кто постоянно затевает новый бизнес, постоянно прогорает, берет ссуды, не платит, трясется, что его отдубасят… и все же опять берет огро-о-омную ссуду, типа – решается моя судьба: сейчас или никогда. Получается – никогда, что особенно видно на примере краденых пляжных тапочек. Но это целая эпопея, сначала надо рассказать о его игрушках.
Среди них есть любимые: веревочная псевдокосточка (которую он терзает и мутузит, провокативно рыча, чтоб мы, две старые клячи, побегали бы за ним да поотнимали) и резиновая уточка – его трофей в самом буквальном смысле слова: он выкопал ее из песка на детской площадке, да так, что этого не заметили ни младенец, ни его бабушка, ни даже я, хотя Шерлок нес в зубах свою фартовую добычу до самого дома.
Есть и любимая кость, купленная мной по ошибке в зоомагазине. Она великовата для такого небольшого песика – крученая, роскошная, рыжая, как и он сам. Шерлок неразлучен с нею, хотя в соотношениях размеров это как Ленин с бревном на субботнике. И если уж мы вспомнили политических деятелей: Шерлок держит свою кость в зубах, как дорогую гаванскую сигару, так напоминая этим известный портрет Уинстона Черчилля, хочется немедленно налить ему виски.
Однажды Борис лежал на кровати с журналом. Он задремал, как это часто случается в середине дня, «проснулся оттого, что Шерлок стоял над ним, уперев передние лапы в грудь и деятельно пытаясь вставить ему в приоткрытые губы свою любимую “сигару”. Ну надо же, приговаривал Боря, когда отплевался, пожалел своего, нажитого, угостил от души.
Однако помимо игрушек любимых есть у него и ненавидимый синий мячик, резиновый, писклявый и слишком большой, чтобы его можно было захватить зубами и как следует отколошматить об пол. Тот самый случай, когда “видит око, да зуб неймет” – то есть ситуация для психики нашего пса непреодолимая. Поэтому, присев на задницу, Шерлок облаивает несчастный мячик простонародным скандальным голоском продавщицы гастронома, после чего со страшными проклятьями гоняет носом по всему дому.
Показательный случай с пляжными тапками характеризует алчную натуру нашего авантюриста как нельзя лучше. Вообще это не ново: щенки таскают и грызут хозяйскую обувь. Моя приятельница жаловалась, что ее спаниель в розовом детстве сожрал пять (!) пар новых кроссовок. Так что я не жалуюсь, просто живописую. Классическая картина такова: щенок хватает ботинок (сандалию, туфлю, тапку) и утаскивает в укромный угол, где можно спокойно позавтракать. И я знаю только одну собаку – пройдоху Шерлока, – что ухитряется тащить одновременно и правый, и левый экземпляр. Да-да, в случае с пляжными тапками: он догадался (высокий ай-кью шотландского дворянина!), что хватать их надо за резиновые перемычки, разделяющие большой и второй палец ноги. Не забуду картины: сначала старательно подогнав их один к другому, он с минуту ходит вокруг своей инсталляции. В глазах – напряженная работа мысли. Наконец аккуратно и точно захватывает зубами обе перемычки и, услышав мой восхищенный вопль, бежит прочь, высоко задрав голову. Через пять метров он сам выронит свою добычу, но пока упоенно бежит, а по обе стороны от физиономии тяжелыми поникшими крыльями волокутся обе тапки, и отнять их не представляется возможности, ибо, как говорит Лора, “керн – это маленькая собака с зубами немецкой овчарки!”».
* * *С самого начала Дора заявила, что Шерлок просто обязан пройти курсы благородных джентльменов.
– Когда он будет показываться на международных выставках… – начала она.
Я опять робко попыталась объяснить, что взяла в дом не марширующего солдата и не натасканного на победы спортсмена, а близкую душу.
Дора лишь гневно отмахнулась:
– Ты хочешь загубить ТАКУЮ собаку?! Обрубить ветвь славной шотландской династии?!
Я сжалась, не решаясь возразить. А она напирала. Схватила Шерлока на руки, открыла ему пасть.
– Ты видала еще где-нибудь такую красоту?! – крикнула Дора. – А экстерьер? Ты видала когда-нибудь такое лицо?!
Я скорбно промолчала и не стала говорить, что, по-моему, наш Шерлок – просто милая рыжая собачонка. Ладно, вздохнула я. Династия так династия. Экстерьер так экстерьер.
И мы – при моей кошмарной занятости – стали ездить на уроки на собачью ферму. Полтора часа в один конец – это если без пробок.
Первой командой, которую требовалось выучить, была команда «Рядом!». Для такой цели резалась на кусочки сосиска, и бегущему слева от меня псу я должна была выдавать по крошечной порции с криком: «Молодец!».
– Не так! – вопила Дора. – Громче! Эмоциональней, ярче! (Дора вообще-то говорит на иврите, но собачьи команды знает на восьми языках.) Ты должна петь, как труба иерихонская: «Ма-ла-дэээс! Ха-ро-щи мал-чи-и-ик!» Он должен понимать, за что страдает!
Сумерки. 1993
Он понимал. За сосиску Шерлок готов был не то что рядом трусить, но и дьяволу душу продать. Так что учение шло семимильными шагами. Правда, без сосиски он никуда не бежал. И если вдуматься: вы бы побежали? Я – нет.
– Он гений! – убежденно говорила Дора. – Шерлок – это один сплошной интеллект!
Я опять помалкивала. Нет, я готова была признать, что мой пес – паренек ушлый; неясно только, почему этот могучий интеллект не способен осилить простого правила: терпи до прогулки…
Попутно мы совершили ряд дорогих приобретений, например, купили какой-то особенный строгий ошейник – для пущей дисциплины.
Когда я попыталась выяснить, не сдавит ли щенку горло это орудие пытки, Дора презрительно ответила: «Это не пу-дэль! Это – КЕРН!»
И сейчас я готова признать ее правоту. Шерлок поразительно силен для такой небольшой особи: уж если не намерен двигаться дальше, то встанет, как монумент, и фиг его с места сдвинешь, а проказлив, как тысяча чертей, и своего все равно добьется – не мытьем, так катаньем. Без строгого ошейника мой пес вообще скоро стал бы неуправляемым беспризорником.
* * *Буквально в первый же месяц совместной жизни все мы пережили изрядное потрясение, а Шерлок помимо имени приобрел еще и кличку.
Дело в том, что на втором этаже нашей квартиры мы построили мастерскую для Бориса. Сколотили стеллажи, перевезли картины, несколько дней обустраивали рабочее место… Наконец в одно прекрасное утро наш художник установил мольберт, выдавил краски на палитру и приступил к работе.
Шерлок, само собой, попытался освоить дополнительные метры своей жилплощади. Однако твердой рукой отец закрыл дверь перед его черным носом, жадно вдыхающим ароматы краски и терпентина. И пес вроде бы смирился: прискакал вниз и стал гонять свою резиновую уточку, медленно сжимая ее в зубах и выдавливая из страдалицы протяжный писк.
В полдень Борис спустился выпить кофе. Тут забежала на минутку наша дочь, завертелся разговор…
– А где Шерлок? – спросила Ева спустя полчаса. Мы переглянулись и подскочили.
И в этот момент увидели его. Вернее, не его, а… По ступеням лестницы со второго этажа спускался некто, и лишь глаза поблескивали в лиловой чаще бороды и усов. Он останавливался на каждой ступени, поглядывая на нас сквозь эту лиловую чащу, со своим коронным: «Пральна делаю, дядь Вась?» – и по всей лестнице за ним тянулись отпечатки лиловых лап. Это была красивая картина.
Боря взвыл:
– Кобальт фиолетовый!!!
Мы заголосили, все трое одновременно, так как не знали, сколько краски он сожрал и как долго – час? два? – может после этого прожить…
Боря, чувствующий вину за то, что, выйдя из комнаты, неплотно притворил за собой дверь, суетливо повторял:
– Там, понимаешь, льняное масло, в краске-то… Вот он на масло и потянулся…
До ветеринарной клиники в Реховоте, где работает знакомый наш врач, к счастью, дозвонились быстро.
– Не паникуйте, – сказал доктор. – Не сходите с ума. Просто садитесь в машину и привозите его немедленно. Вас будут ждать.
И едва мы внесли в приемный покой свое еще живое произведение искусства с фиолетовой физиономией, предупрежденная секретарь Марина вскочила и постучала в дверь смотровой. Оттуда выглянула врач в зеленом халате, оглядела приемную, полную всевозможной живности, и сказала:
– Кто тут живописец? Входите!
Так еще раз подтвердилось, что наш Шерлок – парень крепкий, каким и положено быть шотландскому горцу. Ведь согласно решительному вердикту нашей Доры: «Это не пудэль! Это керн!»
Правда, мне и до сих пор чудится, что на солнце его пушистая морда отливает чем-то романтическим, лиловым… И что тут скажешь? Живописец!
* * *Вторым серьезным потрясением для Шерлока (да и для нас тоже) стала неизбежная процедура по изменению щенячьей внешности. Не могу сказать, что он франт, но все же уважение к собственной шерсти, рыжему хвосту и львиной гриве у него наличествует. Недаром он так внимательно и с таким тайным удовлетворением вглядывается по вечерам в свое отражение в темной балконной двери.
– О чем вы думаете! – бушевала Дора. – Щенок чудовищно оброс! Он похож на медведя. Немедленно записываю вас на тримминг!
Честно говоря, я самонадеянно полагала, что смогу стричь Шерлока сама, точно так же, как когда-то стригла Кондрата – ножницами, с уговорами и песнями, с воплями и обидами…
Ничуть не бывало: выяснилось, что КЕРНОВ (именно так, судя по интонации и округленным глазам Доры) не стригут, а трим-мин-гуют…
– Что это значит? – осведомилась я слабым голосом.
– Это значит: выщипывают.
– Вы-щи-пы-вают?! Но, боже мой…
– Не волнуйся, это не больно, – отмахнулась Дора. – Для него это просто кейф!
Нет, может, какой-то глупой собачонке это издевательство и показалось бы «кейфом»… но только не Шерлоку. Уже одно то, что тебя ставят на оцинкованный стол, привязывают за шею – для статичности, и близкие, которые клялись тебе в любви еще сегодня утром, хватают тебя за голову и под вопли Доры, облаченной в клеенчатый фартук: «Держи его, черт побери!!! Держи эту избалованную собаку!!!» – держат-таки, и держат крепко, так что и укусить невозможно, а в это время тебя бессовестно раздевают до нитки, лишая самого привлекательного в твоей львиной внешности: твоей роскошной платиновой шерсти с красновато-рыжей полосой вдоль хребта…
Это был мучительный и долгий трехчасовой процесс, в какой-то мере унизительный для нас обоих: я держала его за щеки, он косил на меня ошалелыми карими глазами: «Что это делается, дядь Вась?! О боже! Зачем?! Помогите!!!»
Двор в Козихинском. 2010
Дрожал от ярости и недоумения, взвизгивал, пытался соскочить со стола… Но все кончается. Оцинкованный стол, пол вокруг, клеенчатый фартук Доры, ее брюки и рубашка – все было усыпано рыжими волосками, а Шерлок… Его жесткий лохматый мускулистый облик преобразовался в какую-то потертую куцую замшевую куртяшку…
Мы возвращались с фермы домой. Борис угрюмо крутил руль, время от времени неодобрительно поглядывая вправо, где на коленях у меня лежал ощипанный, как курица, шотландский наш дворянин. Он все еще дрожал, а я гладила его мягкую замшевую спинку и голосом Сони из пьесы Чехова «Дядя Ваня» повторяла, как заклинание: