– Нет, - она нервно хохотнула. - Не очень.
Он умилился, заметив крохотные капельки над её верхней губой. Как будто испарина сделала её совершенство человечней.
– Иди… ко мне.
В её лице что-то неуловимо дрогнуло. Мира стремительно сложилась, почти упала, ткнувшись в его грудь, позволяя зарыться в чёрные волосы.
– Пойдем на крышу... прямо сегодня... да?
И он глупо кивал, захлебываясь счастьем:
– Да... да...
Он никогда не бывал в небоскрёбе изнутри. Только ползал по наружным стенам, заглядывая в окна. Иногда на окна забывали навесить зеркалку, и он заставал серьёзных чёрно-белых людей за большими столами. Иногда они даже ругались, глупо размахивая руками, а один раз он присутствовал при весьма пикантной сцене, и разбитная блондинка нахально подмигнула ему, а толстый дядька был так сосредоточен, что не заметил висящего за окном мойщика.
Изнутри небоскрёб был похож на слоёное тесто.
Люди так торопливо перебегали из одной комнаты в другую, у всех были такие серьёзные лица, как будто Агей очутился в рекламе. Вот-вот, сметая всех, по экрану проползёт слоган, и у каждой буквы будет такое же жёсткое лицо.
Мира взяла с собой сумку - небольшую, но на вид тяжёлую. Агей порывался помочь, но она всякий раз отдёргивала руку, двигаясь с той же целеустремлённой отрешённостью, что и окружающие.
В лифт набилась целая толпа. Мира вдавила кнопку "25" - верхнего из работающих этажей и привалилась к стене. На щёки наползла болезненная бледность, а может быть, лампы в лифте придавали коже этот мертвенный оттенок.
К двадцать пятому они остались одни.
Про верхние этажи небоскрёбов - те, что уходили в пелену - рассказывали всякое. То на них обнаружили целую секту, члены которой открывали окна и дышали пеленой, а после умирали в жутких корчах. То находили цех по изготовлению наркотиков. То вовсе глупости рассказывали: дескать, там, посреди пелены люди превращаются в зомби и набрасываются на каждого приходящего.
Попав сюда, Агей понял - всё врут. Никому они не сдались, эти лишние этажи.
Под ногами хрустели мелкие обломки, словно макушка здания начала разрушаться сама, не дожидаясь, пока это сделают люди. Шаги звучали как в вате, голоса глохли. Кое-где стояли несерьёзные загородки с надписью "Проход запрещён".
– Здесь что, никого нет?
– Тихо! - Мира дёрнула его за руку. - Нам сюда.
Это была женский туалет, Агей притормозил на пороге, но Мира прошипела со злостью:
– Давай же!
Где-то вдалеке захрустели шаги. Мира стремительно пронеслась по узкому проходу, ткнула пальцем вверх, в решётку вентиляции.
– Вон там, видишь?
Её снова трясло от возбуждения. Агею даже почудилось, что она наркоманка: слишком часто бросало её от глухого отчаяния к лихорадочной деятельности.
Он оставил ей новые присоски, сам нацепил лысые. Решётка разгильдяйски болталась на одном винте, словно нарочно ждала их.
Позади скрипнула дверь.
– Эй, там, что ли, кто? - прогудело от входа.
– Ну! - шёпотом вскрикнула Мира. И он ввинтился внутрь.
Железо загремело под коленями, мирина сумка тяжело грохала, позади заорали, но тут уж ничего нельзя было сделать. Оставалось надеяться, что у обнаружившего их типа не окажется с собой лестницы.
Канал повернул и ушёл вверх.
– Нам туда? - на всякий случай уточнил Агей.
Мира не удостоила его ответом, только сипло дышала позади.
Присоски липли безобразно: Агей полз по узкой трубе на одном напряжении мышц, судорожно переставляя руки и ноги. Сколько этажей они так ползут: три? все десять? Ответвления попадались часто, но он сбился в районе второго десятка, слишком много сил уходило на каждый рывок. Едкий пот капал с ресниц, щекотал нос.
Он не выдержит, не выдержит. Сорвётся. Сметёт ползущую следом девушку, с грохотом пронесётся вниз все три... или десять этажей. И оба размажутся у подножия канала в сплошные ошмётки.
И их никто уже не сможет разлучить.
Агей представил, как прямо на рожу стоящего у вентиляции капает густо-красным. Как смазанное пятно за головой Ричарда.
– Сюда, - прохрипела снизу Мира.
Он глянул из-под руки. Тощий зад, обтянутый чёрными штанами, уползал в ответвление. Агей чертыхнулся - спускаться на присосках всегда сложнее, чем подниматься - и пополз следом.
За стенами противно заныло. Это не сигнализация, - малодушно обманывал он себя, словно от мыслей что-то могло измениться - это не сигнализация, а просто... Но это наверняка была сигнализация, глупо было вот так соваться в верхние этажи и надеяться, что их не охраняют.
Господи, зачем ей это сдалось!
А потом он рухнул вниз. И, чудом приземлившись на ноги, оказался нос к носу с амбалом в зелёном комбезе мусорщика.
Будь это коп, у Агея не было бы и шанса, но амбал соображал туго. Прибежать сюда по команде он ещё смог, но поимка злоумышленников явно не входила в его рабочие алгоритмы. Пока лоб мусорщика собирался в мыслительные морщины, сверху уже рухнула мирина сумка - прямо на бритый череп, а следом спрыгнула она сама.
– Сюда!
Убегая, Агей оглянулся. Амбал привалился к стенке и задумчиво созерцал потолок. По виску стекала тёмная струйка, но судя по всему, череп у него был крепким.
Безумная путаница коридоров и коридорчиков привела к неработающему лифту. Справа тяжело топало, слева слышались голоса, и продолжала тоскливо ныть сирена. Только бы не пришлось лезть вверх по кабелям, - мелькнуло в голове, - это же просто 3D какое-то будет.
Но Мира ориентировалась в здешнем лабиринте гораздо лучше, чем можно было ожидать. Она дёргала его в тёмные закутки и тесные каморки, несколько раз пережидала у дверей, пока пробухают мимо шаги, и, наконец, вывела на лестницу.
Далеко внизу поднималось несколько человек, неторопливо, будто они не участвовали в погоне.
Или знали, что далеко беглецам не уйти.
– Давай!
Колени тряслись от напряжения.
– Какой... этаж?
– Тридцать второй.
Всего тридцать второй. А их пятьдесят шесть. Зачем он вообще сюда пошёл?
Через семь этажей кончились перила - превратились в перекрученные огрызки. Ступени крошились, обломки пластиковой плитки валялись под ногами, словно время на верхних этажах текло гораздо быстрее, перерабатывая материю в серую пыль пелены. Какой там слой снаружи - уже бактериальный или ещё энергетический? Сосредоточиться невозможно.
Мира остановилась, хрипло дыша.
В проёме очередного этажа стоял старик с ведром. Подслеповато щурился и молчал.
Мира осторожно сделала шаг, другой. Казалось, сейчас старик выйдет из оцепенения и завопит, разевая беззубый рот, вытянув морщинистую шею.
Или ведром огреет.
Агей взрыднул прорвавшимся смешком. И потащился вверх, с усилием переставляя тяжеленные ноги. Ему стало всё равно: ведром, так ведром.
А старик проводил их таким же неподвижным слезящимся взглядом. То ли не понял, зачем бегают по лестницам эти одуревшие люди, то ли это вообще было делом привычным - как-то же попадали на крыши седьмонебники и прочие сумасшедшие.
На сорок пятом Агей выдохся. Плюхнулся на ступеньку, заталкивая воздух в лёгкие. Мира осталась стоять, может быть, потому, что сил опуститься уже не было.
– Ты знаешь... что... на седьмом... небе?
Он даже никогда не задумывался. Но если верить той картинке...
– Солнце?
– Солнце? - она как будто удивилась. - Может... быть.
Интересно, а она что имела в виду, когда спрашивала?
Агей внезапно обнаружил, что давно уже не слышит преследователей - ни шагов, ни тревожного воя. Словно они остались одни во всём небоскрёбе. Во всём мире. И можно никуда не торопиться. Прижаться затылком к холодному кафелю, закрыть глаза и чувствовать, как медленно сползают к подбородку щекочущие капли…
– Идём.
В её голосе прорезалось ржавое железо. Оказывается, она умеет быть ещё и такой.
Последние этажи он помогал себе руками. Идиотка Мира всё волокла дурацкую сумку, глухо булькающую о ступени, словно внутри переливалось что-то жидкое.
И когда лестница закончилась в пустой клетушке, засыпанной ошмётками пластмассы, он не поверил. За раскуроченными стеллажами виднелась перекошенная дверь, оттуда дул ветер - холодный, незнакомый, сухой. И пол под ногами ощутимо раскачивался, или это Агея шатало от изнеможения.
Он упал на колени и расхохотался.
Как всё оказалось просто. Взяли - и выбрались на крышу. Выше, чем кто угодно - под самое небо. Седьмое. Или настоящее. И - вот так запросто.
– Агей, - требовательно позвала Мира. Она снова натянулась струной, дрожа, будто от нетерпения. Будто там, на крыше, ждало её что-то очень важное.
– Иду, иду, - примирительно отозвался он, с трудом поднимаясь на ноги.
Выход загораживала белая железяка, по форме напоминающая чебурек.
И мертвец.
Агей в такой очерёдности и увидел их: вначале железный чебурек, потом мертвеца. Тот сидел уже не первый день: в воздухе пахло тяжело и сладко, восковая рожа оплыла, вывороченные из орбит глаза уставились на гостей.
Мира ойкнула, зажала рот ладонью.
Куртка на мертвеце была дорогой, вся в "живой" голоросписи, подпитывающейся от тепла тела. Труп остыл, и извивающиеся на ткани девицы с глазами в пол-лица умерли вместе с хозяином.
– Пойдем, - сдавленно прошипела Мира.
Они осторожно, стараясь не задеть мертвеца, перелезли через белый "чебурек". Обнаружилось, что это машина, но странной модели, Агей таких никогда не видел. Слишком приземистая, на чересчур коротком шасси, но со здоровенным анграв-блоком. А зачем ей два неудобных выступа по бокам, и вовсе непонятно.
Белый нос пересекала синяя полоса с жёлтым кругом.
Агей спрыгнул обратно (Мира закричала вслед), уставился в лицо мертвецу. Лицо казалось незнакомым, но он не помнил и того, давешнего посетителя, он и не смотрел на него почти.
Не на него он смотрел.
Морщась и затаив дыхание пошарил по карманам трупа, вытащил пижонскую блескучую планшетку с папиллярным анализатором. Ну, ясное дело, запечатано.
А машина, наверное, та самая "яхта". Интересно, это фирма или модель? Или яхта - это, например, тип анграва?
– Агей, - придушенно-тоскливо звала Мира, снова выпавшая из взбудораженного состояния в потерянное.
Ещё одна дверь и хлынувший в лицо воздух. Мира перегородила выход, старательно приклеивая к стене видеокамеру. Руки у неё тряслись, но она так тщательно приделывала круглый глаз, будто от этого зависела вся дальнейшая жизнь. Агей непонимающе понаблюдал, потом обошёл её и выбрался на крышу.
Зажмурился, чтобы удивиться сильнее, и разом открыл глаза.
Над головой висел седьмой слой пелены.
Серый, безостановочно двигающийся, именно такой, какой виделся ему в тягостных снах. Бездонный, беспросветный, пожирающий всё.
И вот ради этого стоило сюда тащиться?
Он обернулся и в недоумении смотрел, как Мира выдёргивает из сумки оранжевую канистру, отворачивает пробку и вздёргивает над головой.
Вязкая жидкость хлестнула по чёрным волосам.
Блеснула в руке зажигалка.
И накатило стремительным воспоминанием: кошмарные живые факелы на крыше и вальяжный тягучий голос комментатора.
Срываясь с места, он уже знал, что не успевает.
Ржаво завизжало железо. Невидимая струя колыхнула воздух возле агеевой щеки, ушла в хмарь седьмого неба. И рука Миры отпала от локтя.
С зажигалкой в пальцах.
Покатилась канистра.
Багровый срез в обрывке рукава.
Он не помнил, как затащил её обратно под крышу, как волок в угол, размётывая обломки. За дверью тянулась серая мерзость седьмого неба, воздух куда-то пропал, никак не хватало сил вдохнуть по-настоящему. И руки совсем ничего не ощущали, как будто ладони превратились в куски бесчувственного теста.
Агей всё тёр пальцы и никак не мог отлепить невидимую плёнку, пока Мира не выкрикнула яростно:
– Это же анестетик, придурок!
Анестезирующее горючее? Ничего себе. Самосожжение без боли - апофеоз комфортабельности.
– И сколько он действует?
– Ты думаешь, кто-нибудь проверял?
В самом деле. Главное, чтобы хватило до конца... за сколько минут сгорает человек?
Идиотка сумасшедшая.
– Ну и на какого хрена оно тебе сдалось? Дура! Славы захотелось? Чтоб в новостях показали? Седьмор... седьмонёбка чёртова!
– Н-ну...
Она обмякла, ткнулась лбом в колени. Спутанные волосы закрыли жуткую культю.
О господи, как он не догадался. Ну конечно, это должна быть несчастная любовь - дурацкая выдумка рекламщиков: "Он ушёл? Заведи себе Анди-друга SL-20. Он бросил тебя? Наше агентство превратит его жизнь в ад. Он оставил тебя ради другой? Купи..."
А ему показалось...
То-то она камеру прилепила. Отправить в информаторий фильм о своем самоубийстве, извращенка.
– Дура!
– Сам дурак, - огрызнулась Мира. Судя по голосу, анестетик надёжно глушил боль. Пока.
– Но нельзя же так!
– А как? Как? - она даже пристукнула единственным кулаком по хрустнувшему обломку. - Лучше всех знаешь, да? Да? Чебуречник паршивый!
Слёзы растворяли горючку, липкие прядки приклеились к щекам. Она ещё не очнулась толком, ещё вся была во власти одной идеи; наверное, до сих пор прокручивала в мыслях: видеокамера - горючка - зажигалка - дотерпеть до конца... Похоже, она ещё не поняла как следует, что осталась с одной рукой.
Агею хотелось объяснить, что нельзя делать собственную смерть развлечением для тупых морд за окнами машин. Нельзя подставляться новостному каналу информатора, который из любого страдания и любого живого чувства делает гламурный клип, озвученный сытым голосом.
И что Ричард вовсе не хотел умирать, даже наоборот: он хотел жить, печь чебуреки, читать хвостатые закорючки и шептаться с посетителями о яхтах и картинках с небом. И что после его смерти просто неприлично самоубиваться, потому что жить, наверное, иногда сложнее, но надо жить хотя бы за него...
Но это было очень сложно сказать словами, поэтому он молчал. И смотрел на её перекошенное зарёванное лицо. И машинально продолжал тереть бесчувственные пальцы.
Это и называется использовать. Она его использовала, чтобы забраться на крышу. А он, дурак, решил... А она всё время думала о той неведомой сволочи... кто он хоть? И ей было плевать, как он, Агей, будет выбираться обратно.
Сука.
Из рукава торчал запёкшийся обрубок и наискось срезанная бледная кость. Что это за штука, так аккуратно рассёкшая плоть и мгновенно спёкшая сосуды - боевой лазер, что ли, вычищающий пространство над крышей? Но их же, вроде, уничтожили по договору еще лет двадцать назад...
Агея тошнило.
Интересно, когда эти мелкие гады, составляющие пелену, начнут разрушать организм? Здесь наверху их вроде бы нет, но какое-то количество они определённо зачерпнули, пока проходили сквозь слои...
Дезботовые камеры далеко. На что это будет похоже: язвы? удушье? постепенный паралич?
Копам не стоит беспокоиться. Отсюда три пути: самый быстрый и наверняка безболезненный - встать на крыше и подождать смертоносного луча. Ещё можно спрыгнуть вниз, прямо в верхний слой. Говорят, крупную птицу он сжирает за две секунды; человека так быстро не съешь, но может быть, удастся помереть от болевого шока, чтоб не лететь до земли орущей обглоданной тушкой. Наконец, можно остаться здесь и умирать медленно. Со вкусом.
Ах, да, ещё можно спуститься к копам. Чтобы мордам в машинах было, что посмотреть в новостях.
Он вытянул ноги, привалился к стене.
– Всё...
Мира завопила.
Уставилась на культю и верещала непрерывно, на одной надрывной ноте, глаза закатились под веки, и невозможно исказилось лицо. Он набросился на неё, обхватил, стиснул и не мог удержать, в руках билось нечеловечески сильное, яростное, елозило по острым обломкам, колотило культёй, и, наверное, это было чертовски больно, потому что оно взрёвывало все страшнее и вдруг обмякло в его руках.
Из-под неплотно закрытых век дико белели закатившиеся глаза.
– Дошло, наконец, - сказал он вслух и заплакал.
Она зараза, но она живая зараза. Однорукая, но живая. И если прыгнуть в пелену, то это будет... это ещё хуже, чем с Ричардом.
Лицо Миры казалось таким же восковым, как у покойника возле яхты.
Яхта. А что, если...
Он никогда не слышал о таких машинах, но может быть, она вообще ездит не по тренду. Может быть, она... летает? Как-то ведь затащили её на крышу.
Шестой слой объедает всё, что крупнее мухи, и ещё этот лазер... Но может быть, она летает над шестым слоем. И ещё выше - по небу? Может быть, пока они копошатся, приплюснутые к земле, кто-то легко перелетает с крыши на крышу? Или даже из харта в харт? Вот такие люди в куртках с голоанимацией, которые решают, кто должен и кто не должен видеть небо. Люди, которые звучат так уверенно.
Он поднялся. Постоял на дрожащих ногах, потный, слабо понимающий, что хочет сделать. Подхватил Миру под мышки и сделал первый шаг. Потом ещё.
Обломки скрипели под ногами.
Он долго оттаскивал тяжеленного мертвеца, ухватив за куртку с дохлыми девками. Ещё дольше заталкивал, переваливал в кабину тяжеленную Миру - не до нежностей.
А потом забрался в водительское кресло и уставился на папиллярный анализатор.
Чёрт, какой же он дурак!
Мертвец стал тяжелее вдвое. На взрыде, на хрипе, уже не вздрагивая от прикосновения мягко поддающейся плоти - содрогаться не было сил - тащил труп к кабине, притискивал палец с синим ногтём к панели. И не смог даже обрадоваться, когда включился навигационный экран.
Крючки букв показались родными. Зелёное поле расчерчивали цветные линии, яркие круги обозначали... может, стоянки, как у такси?
Агей ткнул пальцем в красный круг посреди тёмно-зелёного пространства. Экран моргнул и высветил два коротких набора букв. И что с ним делать? Агей ткнул в правый. Все буквы пропали, круги и линии вернулись на экран.
Похоже, это как с информатором, только вместо картинок - буквы. Агей уверенней нажал на красный круг, потом на левые закорючки.