Подниматься из травы я не рискнул, предательница луна светит не только нам, но и добрым людям с ружьями и балясинами. Кое-как пополз к лесу, взяв Никиту на буксир за шиворот. Со скоростью два метра в минуту. До ближайшей березы метров пятьдесят, нетрудно посчитать, сколько времени уйдет на дорогу. Много. Очень много… Даже прогулочным шагом они дойдут быстрее. А они идут! Красиво идут. Шеренгой. Флага только не хватает. «Мы в такие шагали дали, что не очень-то и дойдешь…»
В ноздрю попадает травина, я успеваю зажать рот, но чихнуть беззвучно не удается. Через секунду гремит еще один выстрел. Громко, аж заложило уши. На затылок осыпаются лепестки иван-чая. Метко бьет. С поля взлетают потревоженные птахи. «Если диарея застала вас врасплох…» Зря не дослушал рекламу. Кажется, застала…
— Да они не там, Егорыч! Не пали зря.
— Вроде шевельнулся кто-то…
— Да это дрозд.
Да, да! Это дрозд! Егорыч, не надо больше сюда стрелять!
В любом случае, выстрел придал мне новые силы. Никита таращит на меня глаза словно рак, на хвост которого наехал трактор. Представляю его состояние. Ситуация даже на трезвую голову выглядит потешно, а уж после трех-четырех стаканов «Холодка»…
Ров. С полметра глубиной. На дне вода. Вряд ли мелиорация — скорей, естественного происхождения. Либо инопланетяне вырыли — круги на полях. Я скатываюсь сам, после стягиваю друга. Все, силы закончились. Вытащить Никитушку на ту сторону я уже не смогу. Знал бы, что такое случится, год ходил бы в тренажерный зал. Игра на очень высоком уровне сложности. Ах, если бы игра…
А шеренга идет. И нет у меня пулемета. Здесь вам не игрушки компьютерные, когда у героя за поясом целый арсенал вплоть до ракеты «земля — воздух».
Поднимается ветер. Я с надеждой смотрю на небо. Если луна сгинет за тучей, мы спасены. Вряд ли у них есть прожекторы и приборы ночного видения.
Спаси, земля русская!
Туча наползает. Но слишком вяло. Прибавь, родная, прибавь… Опять гармошка. Стиви Уандер. «Я звоню, чтобы сказать, что люблю тебя».
Шелест травы, тяжелый топот кирзачей о землю. Все ближе и ближе к канаве. В двух шагах, в одном… Я уже вижу страшную тень. Затем черный силуэт на фоне красиво мерцающих звезд. Отблеск луны на заточенных, как штык, вилах. Это же оборотень! Натуральный вервольф! Вжимаюсь в ров, накрыв собой пытающегося вырваться Никиту. Еще секунда — и хороший парень нас увидит, чтобы сказать, что любит. Вот так граждане и пропадают без вести без особых на то причин. Иронический детектив.
— Ну, чо там?
— Не видать… По ходу, в лес свалили. Утра надо ждать.
Керзачи потопали обратно. Я поднимаю глаза к небу. Луны нет. Только звезды и прочие блеклые тела Солнечной системы. Но радоваться рано. Крестьяне просто так не сдаются. Опять доносится доброе предложение поджечь траву и выкурить сволочей. Почему мы сволочи? Ну не привезли водки, и то не по своей вине, и что?.. Ну продайте машину, черт с ней, но убивать-то за что?
Пока электорат ищет спички и сливает бензин, надо принимать срочные меры по спасению агитационной бригады, иначе народ так и не узнает, за кого голосовать. Я выбираюсь из канавы, за шиворот вытаскиваю Никитушку. Намокшая одежда усложняет задачу, но я справляюсь. Через минут десять хватаюсь за березку. Все, мы в лесу. Пусть поджигают.
Но, похоже, крестьяне уже отказались от своей затеи, вернулись в клуб и продолжили банкет. Лишь Егорыч с ружьем некоторое время постоял на краю поля, словно часовой, затем пальнул для очистки совести в нашу сторону и скрылся из виду.
Заряд пролетел мимо… Но рядом.
Я извлек кляп из глотки моего несчастного друга. Минут пять он тяжело пыхтел, выплевывая слюну, после чего его постигла та же участь, что и меня. Рефлекс. Я из вежливости отвернулся. Закончив с очищением организма, он поднял ясны очи и поинтересовался:
— Ты чо?
Я, как мог, не боясь показаться смешным, обрисовал ситуацию. С машиной, балясиной, поисками и кляпом.
— По-моему, ты бухой в жопу, — прокомментировал мой рассказ Никита, пытаясь подняться на ноги, — да мы с Валеркой на соседних койках два года вшей кормили… Нам под одной шинелькой спать доводилось. В хорошем смысле…
— Не пьянее некоторых.
— Пошли в клуб, разберемся.
Напарник сделал два нетвердых шага в сторону поля и заорал:
— Валерыч!.. Я тут!
Ответом был залп из винтовки. Посыпались с березоньки листочки. Не ушел, значит, Егорыч. Притаился в засаде. Хитрый. Ночной дозор.
Я прыгнул на Никиту, вновь накрыл своей впалой грудью и яростно прошептал:
— Ну что, убедился?
— Чего, правда, что ли, замочить хотят?
— Нет, я за грибочками в лес сорвался. Сейчас, говорят, белые идут.
С полчаса мы сидели на поваленной березе и очухивались, подкармливая собственной кровушкой злых комаров. Можно, конечно, было очухиваться и до утра, но в таком случае смерть от пневмонии или потери крови нам обеспечена. А еще неизвестно, что лучше, от пневмонии или балясины. В легких рубашках, к тому же мокрых, в ночном сентябрьском лесу мы продержимся от силы до первых петухов, при условии, что будем активно заниматься физической культурой. Здесь не Норвегия, теплых биотуалетов не отыщем.
— А может, они эти, как их — сатанисты? — делает предположение мой друг. — В жертву нас хотели принести?
— Из Запорья они, — раздраженно отвечаю я, — это многое объясняет. В башках запор… Надо где-то согреться. И переночевать. Шмотки в машине. Вместе с палаткой. Машина у клуба. В клубе народ.
— Не надо машины, — Никита окончательно протрезвел и ситуацию контролировал, — помнишь первый дом, где я про Валерку спрашивал?
— Ну?
— Там нормальный дедок живет. Попросимся переночевать. Должен пустить.
— Думаешь?
— Договоримся. Пошли.
— Через деревню пойдем?
— Опасно. Засекут еще. В обход, по берегу реки. Не заблудимся. Тут рядом.
Я согласно кивнул и поднялся с березы.
Во время похода ничего особо примечательного не случилось, если не считать, что Никита, пытаясь справить малую нужду и поскользнувшись на траве, загремел с крутого берега в реку, но быстро выплыл. Ибо, как я упоминал, воды в речке не имелось.
Дальше шли молча, по-партизански. Да и не хотелось что-то песни петь. И даже шептаться. Вдруг услышат. Гармошка-то одинокая все играет. О, кажется, что-то из покойного Курта Кобейна… Нирвана, блин.
В закомый двор проникли с тыла, со стороны огорода, поросшего метровой крапивой. Никита постучал в дверь избушки.
— Кто там?
— Бать, это мы, агитаторы. Пусти переночевать. Замерзаем.
Стук моих зубов подтверждал сказанное. Дверь скрипнула, свет керосиновой лампы ударил в наши физиономии.
— Заходьте, сыночки…
Не дожидаясь второго приглашения, мы нырнули в дом и последовали за хозяином.
Дом был протоплен, есть надежда избежать холодной смерти. Распахнув дверь в большую комнату, дедок осветил лампой застланную тахту.
— Здеся легайте. Я на веранду пойду. А то там холодно, не ровен час простудитесь, а мне не привыкать. Печку раз в неделю топлю, с дровами беда. Замерзнете, я еще одеяло дам.
— Спасибо, батя, — поблагодарил Никита, — будешь в Питере, я тебя тоже пущу. Хоть месяц живи.
— Может, покушать хотите? У меня капуста есть.
— Нет, не хотим. Уже перекусили. Только не говори никому, что мы здесь, если вдруг спрашивать будут.
Добрый дедок кивнул и исчез вместе с лампой. На ощупь, словно два слепых крота, мы добрались до тахты, скинули мокрую одежду и спрятались под одеяло. Никита через пару минут безмятежно захрапел, а я долго лежал с открытыми глазами, вспоминая красоты и чудеса русской провинции. Всего сто верст от центра, а словно на другой планете. «Край родной, навек любимый, где найдешь еще такой»?
Нигде.
Проснулись мы не по собственной воле. А благодаря истерическим воплям гостеприимного хозяина. Раскрыв левый глаз, я зафиксировал дедка возле тахты с гримасой праведного гнева на старческом лице. Раскрыв правый, засек вилы в грубых и натруженных руках. Садовый инвентарь был нацелен точно в мой незащищенный портрет. По правде говоря, после ночного радужного приема я рассчитывал увидеть чашечку кофе на подносе, на худой конец чая, но никак ни вилы. Перевожу взгляд на лежащего у стенки Никиту. Похоже, он тоже готовился к чаю.
— Вы кто такие?!
— Э-э, батя, погоди, — я прикрываю ладонью лоб, — мы агитаторы. Из Питера.
— Какой я тебе батя?! Ослеп, что ли?
Я не ослеп, но, чем не понравился «батя», пока не пойму.
— Папаша, спокойно, — подал голос Никита, — вилами не размахивай так, еще в глаз попадешь.
— Вы что ж, сволочи, сговорились? Я хоть и баба, а оскорблять себя не дам!
…Баба. Надо же. Точно баба. Как я не заметил подол, торчащий из-под пиджака?
А ночью на «батю» отзывалось. И не обижалось.
Я не ослеп, но, чем не понравился «батя», пока не пойму.
— Папаша, спокойно, — подал голос Никита, — вилами не размахивай так, еще в глаз попадешь.
— Вы что ж, сволочи, сговорились? Я хоть и баба, а оскорблять себя не дам!
…Баба. Надо же. Точно баба. Как я не заметил подол, торчащий из-под пиджака?
А ночью на «батю» отзывалось. И не обижалось.
Мы с Никитой переглядываемся. Фантастика. Нет. Психологический триллер. Грозные вилы взмывают вверх.
— Да постой ты! Сам же нас пустил!
— Пустила, — поправляю я.
— Да! Ложитесь, пожалуйста, я на веранду пойду. Капустой еще угощал!
— Угощала…
— Какую еще веранду! У меня и веранды нет! А ну убирайтесь, пока не запорола!
Да они тут все сумасшедшие! Вирусные!
Не дожидаясь атаки, мы вскакиваем из-под одеяла, хватаем ботинки и одежду, бережно развешенную возле печки.
— Гляди, мать, ты и одежду нам просушила!
— Пошли вон!
Отступая, я мельком осматриваю помещение, вдруг что забыли. Простынки и наволочки на тахте грязно-серого цвета, словно покрытый автомобильной копотью снег. И испачкали их явно не мы. Бельишко просто не стирали лет десять. Еще мой наблюдательный глаз замечает россыпь пустых пузырьков из-под знакомого «Холодка» и выцветшую фотографию молодой симпатичной женщины на стене…
На улице свежо. До мурашек. Время восемь утра. Башка потрескивает, во рту пожар, в башке сумбур.
— Глянь, Паш, а веранды точно нет. Где ж этот трансвестит ночевал?
— Да хоть в конуре собачьей. Меня это меньше всего волнует. Что делать будем?
— К машине пойдем.
— А вдруг они не угомонились?
— У тебя есть другие варианты? Не пешком же в Питер чесать.
Машину я, вообще-то, увидеть не надеюсь. Продать-то ее вряд ли продали, но балясинами отрихтовать и с обрыва столкнуть могли запросто.
Обходным путем мы больше не идем. Смело двигаемся к цели по главной улице быстрым шагом. Никакой враждебности, кроме жидкого тявканья дворняг, не встречаем. Никита грозится набить фронтовому другу морду.
— Черт! — Неожиданно он хлопает себя по карманам. — Я, кажись, ключи от тачки посеял! Только этого не хватало!
— А она закрыта?
— Конечно… Если в клубе обронил, есть надежда, а если в лесу… Жопа.
— А запасные есть?
— Не знаю. Наверно. Батя запасливый.
— Можно без ключа завести. Провода замкнуть.
Из-за поворота показался клуб. Я б сказал, ночной клуб. Шоу там посерьезней, чем в заведениях на Невском. Стриптиз отдыхает. На всякий случай я поднимаю валяющееся бесхозное полено.
Машина на месте. Без следов насилия. Никита облегчается. В эмоциональном смысле. Подойдя, дергает за ручку двери. Заперто. Придется курочить замок.
— Давай у сортира поищем, — предложил я.
Никита молча кивнул. Обогнув клуб, из двери которого, будто изо рта пьяницы, несет ядреным перегаром, мы замерли, как спринтеры перед стартом. На заднем дворе однополчанин Валера вместе с именинником поднимали с травы по балясине. Тут же, скрутившись калачиком, лежал уставший Трезор. Мой озноб мгновенно исчез. Повинуясь инстинкту выживания, я поднял полено и сделал шаг назад, намереваясь рвануть к лесу, но тут увидел, что наши друзья спокойно, без признаков агрессии и, самое интересное, похмелья вставляют балясину в перила.
— В следующий раз Димку заставим чинить, — недовольно пробасил именинник.
— Он божится, что не ломал.
— А кто же? Не само ж оно…
Пока мы обдумываем линию поведения, Валера нагибается за жердью от забора и тут замечает нас. Лицо со шрамом озаряется такой обезоруживающей улыбкой, что желание набить его пропадает само собой.
— Му-жи-ки… Паш, а ты чо с поленом?..
Бросив жердь, он по очереди обнимает нас.
— Куда ж вы вчера пропали? Мы вас так искали, так искали…
Что верно, то верно. Искали.
— А ты сам не помнишь? — холодно вопрошает Никита.
— Почему не помню? Помню… Сидели за столом, трепались, после Пашка в гальюн отвалил, ты следом. Мы сидели-сидели, потом искать пошли. Переволновались. Вдруг что стряслось? Тут волки пошаливают. Вот у Михалыча спросите.
— Точно. Двух овец задрали, — соглашается именинник.
— А потом?
— А чо потом? Еще посидели немного да разошлись. Вы-то где ночевали?
Судя по интонации и жестикуляции, Валера говорит правду, и ничего, кроме правды.
— В крайнем доме. С той стороны, — отвечаю я.
— У Таньки? — недоверчиво уточняет однополчанин. — И как она вас пустила? Ее как-то обокрали, так она теперь чужаков вилами встречает. А чтоб на ночлег оставить?.. Не иначе, приглянулись вы ей.
— Очень.
— А чо с нами не остались? Так хорошо сидели.
Никита вкратце объяснил причину нашего ухода.
— Убить хотели??? Вас?!! — вытаращив глаза, переспросил Валерыч. — Да вы, мужики, совсем. Приняли, что ли, с утра?
— Трезвее младенца. Вон, балясиной, — кивнул я на перила, — а потом из ружья. Егорыч ваш полоумный.
Валера растерянно посмотрел на забор, потом на именинника.
— Не наговаривайте напраслины, — обижается Михалыч, — чо мы, идиоты, по-вашему? Кому б мы здесь машину продали, сами посудите? Денег ни у кого нет. А Егорыч мужик тихий, не то что из ружья, из рогатки никогда не стрелял. Вы, ребят, сами небось малость перебрали и сочиняете.
— Такого не сочинить.
— А тогда и тем более быть не могло.
И здесь с логикой полный порядок. Балясиной не пробьешь. Просыпается Трезор и, виляя хвостом, подбегает к нам. Я поднимаю полено.
— Не боись, он ласковый. Не тронет… С тебя, Никита, кстати, приходится, — лукаво улыбнулся Валерыч.
— За что еще?
Друг полез в карман и достал ключи от машины.
— У гальюна валялись. Хорошо, Михалыч заметил.
Валера вернул ключи Никите.
— Вы скоро назад-то?
— Сейчас. Еще две деревни по плану.
— Жаль… А то б остались на пару деньков. Когда еще отдохнуть придется? У меня дом большой, места хватит. В баньке попаримся. Вечером, обратно, в клубе с мужиками. Посидим, поболтаем… Оставайтесь, а?
* * *Пока наша «шестерка» не скрылась за поворотом, Валера и Николай Михайлович, улыбаясь, махали нам вслед.
— Ничего ж себе, корпоративная вечеринка… Дают фермеры. «Резидент эвил». Обитель зла.
— Да-а-а, хорошо иметь домик в деревне. Слушай, Павлон, они действительно ничего не помнят? Или прикидываются?
— Попей пару лет стеклоочистителя, узнаешь. Массовые галлюцинации или коллективная белая горячка.
— Разве такое бывает?
— Бывает, я читал. Да и по телику как-то показывали. Кроме детей, все население страдает.
— А она не заразная? — Никита опасливо косится на меня.
— Когда снова выпьем, узнаем. Но надеюсь, нет. В любом случае, тебя я убивать не стану.
— Валерку жалко. Мужик-то неплохой. В армии мне во всем помогал. От дедов защищал.
— Они все неплохие… Наверно.
— Да уж, иронический детектив… Расскажи, никто не поверит, — Никита тяжело вздыхает, — как писал мой любимый Марк Твен — сокровенный источник юмора не радость, а горе. На небесах юмора нет.
Он притормаживает, достает из бардачка книгу, вырывает страницу и протирает запотевшее стекло. После разворачивает машину.
— Ты куда? Следующая деревня прямо.
— Думаешь, там пьют что-то другое? Или считаешь, во всем виновато полнолуние?.. Черт с этими баксами. Жизнь дороже.
За окнами машины, словно вытканные на огромном ковре, мелькали родные деревенские просторы.
Тренировочный день
— Просыпайтесь, орлы! Заявка висит.
Оставив дверь в комнату отдыха открытой, Евсеев вернулся в дежурную часть, не став дожидаться нашего пробуждения. Правда, я и не спал. Просто лежал с закрытыми глазами на составленных стульях, покрытых полуразложившейся от ветхости шинелью. В отличие от вырубившегося татарина Фарида Измагилова, живописно храпящего на весь отдел. Засыпать в три дня я пока не научился. Оно и понятно — слишком мало опыта. Хотя идея с послеобеденным отдыхом правильная. Есть возможность вздремнуть днем — используй. Чтобы ночью, случись что, не зевать и не клевать носом. Фарид вон, мужик в этом плане натренированный.
Я поднялся со стульев, влез в свои коричневые ботинки. Форменные черные оказались малы, приходится таскать цивильные, неуставные. Начальство косится, а гражданскому населению наплевать, поэтому я не переживаю. Ботинки — не фуражка. Нацепив галстук, толкнул спящего на скамейке Фарида.
— Господин управляющий, у нас заявка висит. Погнали.
Измагилов проснулся, протер глаза и зевнул, источая ядреный выхлоп сала и чеснока. Мусульманин, но сало в обед трескает, цинично игнорируя предписания Корана. Управляющий он потому, что управляет служебным джипом марки «Козел». В свободное от отдыха время. Звание — сержант, возраст — тридцать три, характер — нордический, местами пасмурный, но без осадков. Склонен к мягкому бытовому пьянству. Хороший ли семьянин и спортсмен, пока не знаю. Болеет за казанский «Рубин».