– Да, – ответила Лилит, – это так.
– Уильям слишком мягкий. Он не похож на своего деда; но и на меня он не похож... да и на мальчика из хижины тоже. Дай ему хорошую одежду и подучи его немного... пусть он поборет свою скромность, и вот тебе готовый джентльмен... мягкий джентльмен. Я таких видела. Пожалуй, он стал бы джентльменом, годящимся в мужья своей кузине и в наследники поместья Леев... потому что, похоже, сына-наследника не будет, а такое наследство лучше оставлять в семье.
Лилит сидела и слушала, глаза ее сузились, и казалось, что взгляд ее устремился прочь от хижины и от бабки Лил куда-то в будущее.
* * *Дом Леев был тише и даже мрачнее, чем обычно. Аманда плакала и пыталась представить себе, что за жизнь будет без мамы, потому что мама серьезно заболела. Мисс Робинсон явно, полагала, что она умирает. Аманда могла заключить это по тому, как она покачивала головой и поджимала губы, и по овладевшей всеми остальными легкой печали, а еще больше – надежде, возраставшей ежедневно с быстротой гороховых побегов.
Лилит шепнула ей еще несколько месяцев тому назад:
– А что я тебе скажу-то. У тебя будет братик или сестричка... или, возможно, оба.
Аманда этому не поверила, но не хотела спрашивать Лилит, почему она так думает, ибо ей совсем не хотелось услышать в ответ презрительный вопрос: «Ты что, вообще ничего не знаешь? Незнайка». Но вскоре Аманда обнаружила, что Лилит была права.
Отец молился больше обычного; мама была явно испугана; она много плакала и просила Бога дать ей силы вынести страдания. Сомнений не было, что, хотя все делали вид, что ждут младенца, в действительности они ждали, что миссис Лей умрет.
Подперев подбородок руками, Аманда задумчиво разглядывала мисс Робинсон, которая, казалось, похорошела. Она выше обычного взбивала волосы и часто меняла новые кружевные воротнички. Когда отец заговаривал с ней во время ланча, она краснела и постоянно ссылалась на его короткую проповедь во время молебна.
Шли недели, и Лаура все больше времени проводила на своем диване или в своей спальне. Она чаще стала просить Аманду посидеть рядом и стала с ней нежна. Аманде хотелось от чего-то ее защитить, как будто сама она стала взрослой, а мать – ребенком.
Однажды ночью в августе по всему дому поднялась суматоха, но Аманде, надевшей халат, мисс Робинсон резко велела оставаться в постели. Волосы гувернантки были собраны в тоненький хвостик, а глаза горели от возбуждения. На следующее утро в доме появились две сиделки, а после полудня снова пришел доктор. Просочились новости, что случился выкидыш, а миссис Лей очень больна.
Ее болезнь затягивалась, и, думала Аманда, хотя следовало печалиться и тревожиться и делать это продолжительное время, но пребывать в этом состоянии до бесконечности человеку трудно. Из-за болезни матери отец часто не появлялся в столовой к ланчу, а мисс Робинсон вела себя то как любящая будущая мать, то как придирчивая гувернантка, поэтому у Аманды появилась возможность наслаждаться относительной свободой; и однажды, когда она сидела на диване у окна классной комнаты, она услышала, что кто-то бросает в окно камешки, а выглянув, увидела Лилит.
Лилит знаками звала ее вниз, давая понять, что ее ждет что-то очень срочное и приятное. Аманда спустилась к ней.
– Пошли, – сказала Лилит. – Это будет что-то особенное. Ты когда-нибудь каталась на телеге с сеном? – Аманда не каталась. – Сейчас у тебя есть возможность.
– Но, Лилит... где?.. Я должна быть в классной комнате... Лилит проигнорировала довод.
– Не будь размазней. Ты сможешь учиться завтра. А вот прокатиться на телеге с сеном в другой раз уже не сможешь. Уильям должен отвезти сено в Сент-Кейн. Я еду с ним.
– Тогда поезжай. Я не могу.
– Ух же и трусиха ты, Аманда. Ты же ничего не знаешь и нигде не была.
– Я в домашних туфлях.
– В домашних туфлях! – презрительно сказала Лилит. – Ничего с тобой не случится, если босая поедешь. Идем. Не будь трусихой, размазней и незнайкой.
Лилит взяла ее за руку и стремглав помчалась с ней сквозь кусты к зеленой изгороди, окружавшей лужайку у конюшен; она тянула Аманду за собой через лужайку к дороге. Там стояла телега, на которой сидел с вожжами в руках спокойный и застенчивый Уильям; лошадь щипала траву на обочине дороги.
– Забирайся, – командовала Лилит. – Уильям, дай ей руку.
Это был памятный день. Иногда впоследствии Аманда вспоминала эту тряску в телеге по дороге мимо полей с бронзовой пшеницей, серебристым овсом и желтеющим ячменем; вверх, вниз, потом мимо леса, в котором она разглядела ярко-красную буквицу, и мимо садов с созревающими фруктами, Они беззаботно болтали – по крайней мере она и Лилит; Уильям молчал, но с лица его не сходило выражение полной безмятежности. Он объяснил, что должен отвезти сено на ферму вблизи Сент-Кейна, и застенчиво прибавил, что счастлив ехать не один.
– Он дал мне знать, – сказала Лилит, – а я подумала, что и ты бы не прочь поехать с нами... коль никогда не ездила раньше на телеге с сеном.
– Некоторые, – заметил робко Уильям, – должны ездить в каретах... не в телегах с сеном.
– Лучше ездить и в каретах и на телегах с сеном, – буркнула Лилит, – лучше все попробовать. Так говорит моя бабка, а она дело знает...
– А чье это сено? – спросила Аманда. – И чья телега?
– Это все фермера Полгарда, – ответил ей Уильям.
– Вы на него работаете?
– Только до сбора урожая.
– А что ты будешь делать после сбора урожая? – резко спросила Лилит.
– Вот этого-то я и не знаю, – ответил Уильям.
Глаза Аманды наполнились слезами; она представила себе, как он поднимает мешки с картошкой, как уставший и голодный плетется на кухню фермы, где над ним будет стоять злая миссис Полгард, позволяющая посидеть за столом лишь несколько минут и что-то торопливо съесть в эти минуты. Аманда переживала за него, как она переживала за всех, кто вызывал в ней жалость.
– Уйдите оттуда, – сказала она. – Почему вы не убежите? Лилит презрительно посмотрела на нее. Последние несколько дней Лилит держалась очень заносчиво.
– Куда ему бежать? – придирчиво спросила она.
– Ну... он мог бы стать рыбаком.
– Да что ты знаешь о рыбаках, Аманда? – Лилит говорила почти вызывающе; до этого в присутствии посторонних она всегда говорила «мисс Аманда».
– Это наверняка лучше, чем работать на Полгардов.
– Не знаю, лучше ли, – сказала Лилит. – Подумай об этом... подумай об этом, когда ты лежишь в теплой пуховой постели... Подумай о рыбаках в открытом море, когда находит туман и берег скрывается из виду. Не забудь о ветре и штормах, когда лодку швыряет туда-сюда так, что ты едва из нее не вываливаешься... а этот обманчивый блеск воды, который оказывается лишь призраком косяка макрели. Рыбак никогда не знает, когда и где ждет его удача. То шторма держат его на берегу, то неделями рыба не идет. Что ему остается делать? Оставаться дома и умирать с голоду или выходить в море и тонуть... или работать на фермера Полгарда?
Аманда поежилась.
– Понимаешь? – продолжала Лилит. – Ты – незнайка, вот ты кто!
– И все же, – ответила Аманда, – я думаю, что я предпочла бы рыбачить, а не работать на Полгардов.
Уильям заметил:
– Дело не в том, что приятнее всего, мисс. А в том, что человек может добыть.
– А в том, что можно добыть, – повторила Лилит, сердито сверкая глазами. – Я знаю, что бы я делала, если бы была мужчиной. Плевала бы на все и стала бы контрабандистом.
– А если бы тебя поймали? – спросила Аманда.
– Пусть лучше со мной закон расправится, а не море.
– А что делают с теми, кого ловят?
– Мне запал в душу один случай, – сказал Уильям. – Однажды я, когда еще был малышом, видел человека. Он был в Ботани-Бей[3] и вернулся после семилетней ссылки. Он был в группе каторжников, скованных одной цепью... прикованных друг к другу ночью и днем... и строивших дороги. На спине у него остались следы побоев, которые все никак не заживали. Личинки мух выели ему в ранах все мясо. Он, бывало, рассказывал о Ботани-Бей... о птицах с ярким оперением, о голубом море и ярком солнце... и обо всех страданиях, побоях и голоде.
– Ах... как это можно! – прошептала Аманда.
– Сейчас туда не ссылают людей, мисс. Но и других мук хватает. Тот человек был поденщиком на ферме и украл одну репку с фермерского поля... – Глаза Уильяма сверкали, он совсем не был похож в этот момент на юношу из хижины. Лилит смотрела на него с любовью, Аманда – с тревогой.
– Так будет не всегда, – продолжал Уильям. – Мы должны прекратить это. Нам надо изменить положение вещей... чтобы не видеть, как достается людям лишь из-за того, что они бедны. Нам надо позаботиться, чтобы люди не умирали от голода, когда полно еды.
– Но если плохая погода мешает рыбакам выйти в море и рыбачить... что тогда делать? – спросила Аманда.
– Мисс Аманда, – ответил Уильям, – вас это не должно обижать. Но мы должны как-то исправить такое неравенство. Нельзя, чтобы одни обжирались, а другие умирали с голоду. Это неправильно. Надо делиться. Это опасные разговоры. Еще недавно людей ссылали в Ботани-Бей за такие разговоры. Они называют их преступными, мисс. Но это не преступление. И однажды... однажды... – Он улыбнулся и закончил, запинаясь: – Однажды я что-нибудь для этого сделаю.
– Мисс Аманда, – ответил Уильям, – вас это не должно обижать. Но мы должны как-то исправить такое неравенство. Нельзя, чтобы одни обжирались, а другие умирали с голоду. Это неправильно. Надо делиться. Это опасные разговоры. Еще недавно людей ссылали в Ботани-Бей за такие разговоры. Они называют их преступными, мисс. Но это не преступление. И однажды... однажды... – Он улыбнулся и закончил, запинаясь: – Однажды я что-нибудь для этого сделаю.
Телега поскрипывала, а они молчали. Он изменился, думала Аманда, так изменился, что стала незаметна его обтрепанная одежда; сидя с вожжами в руках, он казался ей величественным, как будто вел своих униженных товарищей в лучшее будущее, а не вез сено и двух молоденьких девушек на ферму около Сент-Кейна.
Он снова заговорил, и тогда Аманда удивилась, почему она прежде считала его всего лишь юношей из хижины; он говорил о бедах таких, как он, людей, о голоде и нищете; говорил с гневом, обидой и решительностью. Уильям рассказал им о группе дорсетских рабочих, говоривших о своих правах и высланных из-за их неосторожности. Он горячился, а девочки молчали и слушали.
Когда они подъехали к ферме, он велел им слезть и ждать его на сельской дороге, пока он сгрузит сено; ожидая Уильяма, они говорили о нем.
– Когда-нибудь, – сказала Лилит, – я считаю, Уильям станет великим человеком. Я всегда так думала. Мы с Уильямом... мы с ним близки. Подумать только, мы были вместе еще до рождения... жались друг к другу у матери в теле. Разве это не удивительно?
– Ему все же не следует вести такие разговоры, – ответила Аманда. – Что, если его кто-нибудь услышит и его осудят? Что в этом хорошего? Что хорошего сделали те люди?
– Уильям говорит, что все поступки оставят след. Он говорит, что, хотя и кажется, что они потерпели неудачу и ужасно за это пострадали, люди их помнят. Они стали для людей как бы знамением, указывающим путь. Вот на что это похоже.
– Знамя! – воскликнула Аманда. – Знамя, предостерегающее: «Не старайтесь. Смотрите, что стало с нами».
– Я с тобой согласна. Уильям – ни в какую. Я думаю, Уильям не прав. Я ему так и сказала. Он о других думает. Он и сам из себя сделает такое знамя, точно. А какой от этого прок? Он должен позаботиться о месте для себя, я ему говорю... не для других. Кому нужны знамена? Что всем людям нужно, так это столы с едой и питьем и пуховые постели. Так я Уильяму и говорю. Но он – мягкий джентльмен. Такие бывают. Моя бабка так говорит, а она дело знает. Уильям должен стать джентльменом; тогда он смог бы научиться правильно говорить, и то, что он сказал бы, не довело бы его до беды.
– Он не может быть джентльменом, – ответила Аманда, – потому что он им не родился, а уж если он не джентльмен, то должен думать, что говорит.
Лилит взглянула на нее сузившимися глазами, но Аманда этого не заметила, так как услышала звуки приближающейся телеги, возвещающие возвращение Уильяма.
Когда они вскарабкались в телегу, Лилит сказала:
– Уильям, заверни к колодцу. Я думаю, Аманда его никогда не видела.
– Нет, не видела, – сказала Аманда. – Давайте поедем мимо колодца.
– Нам надо торопиться назад, – ответил Уильям.
– А! – воскликнула Лилит с издевкой. – Ты боишься старого Полгарда? Ты много говоришь, да мало делаешь. Разве ты не заслужил небольшую прогулку? Кроме того, Аманде хочется, правда, Аманда?
Аманда торопливо ответила:
– Я бы не хотела, если это... если это во вред Уильяму. Глаза Лилит излучали презрение.
– Она думает, что ты трус, Уильям. Она думает, что ты только смело говоришь, а сам трусишь.
– Это не так, – воскликнула Аманда. – Просто я не хочу, чтобы у него были неприятности.
Но Уильям уже успел стегануть лошадь, и телега катилась к колодцу.
– Что это за колодец? – спросила Аманда.
– Значит, ты не знаешь? – насмешливо проговорила Лилит. – Ты ничего не знаешь. Каждое утро тебя воспитывают, а ты ничего не знаешь. Ты разглядываешь карты и даже рисуешь их, а сама не знаешь, для чего этот сент-кейнский колодец.
– Не смей так говорить со мной, Лилит, – не выдержала Аманда.
Но Лилит лишь рассмеялась:
– Ты здесь не хозяйка. Ну как мы с Уильямом ссадим тебя здесь на дорогу? В хорошенькое положение ты попадешь.
– Мы этого никогда не сделаем, мисс Аманда, – вмешался Уильям. – Лилит, ты не имеешь права так говорить с мисс Амандой.
– Послушайте его! – воскликнула Лилит. – Он собирается отстаивать свои права и наши, но не забывает при этом низко кланяться знатным особам!
Аманда серьезно сказала:
– Лилит дерзит, и скоро она может пожалеть об этом. Но не обращайте внимания.
Лилит и не обращала; она их обоих в грош не ставила. Они подъехали к колодцу, находившемуся на развилке дорог и не видному за зарослями кустов.
– Я подержу лошадь, – сказала Лилит. – Пока Уильям будет показывать тебе колодец. Он вон там. Ты иди к нему с этой стороны. Уильям, а ты с другой и заметь, кто из вас придет первым.
– Нет, Лилит, нет, – ответил Уильям.
Но Лилит хохотала, потому что Аманда уже побежала в направлении, указанном Лилит.
– Не будь слабаком, – наставляла Лилит брата. – Делай, что я говорю. Иди... нельзя терять ни секунды.
Аманда подошла к колодцу по узкой тропинке справа на несколько секунд раньше Уильяма, подошедшего по тропинке слева; он выглядел робким и смущенным. Они вместе заглянули в темноту колодца.
– Просто колодец, ничего особенного, – сказала Аманда. – И пахнет неприятно.
– Это из-за водорослей и мусора...
– Мы должны что-нибудь задумать? Уильям отрицательно покачал головой.
– Значит, это совсем и не волшебный колодец. Я бы хотела, чтобы это был святой колодец в Редруте, Уильям.
– Почему бы вы этого хотели, мисс Аманда?
– Потому что если окунуть палец в его воду, это предохранит от повешения.
– И вы бы хотели сделать это?
– Нет. Я бы хотела, чтобы вы это сделали.
– Стало быть, мисс Аманда, вы думаете, что меня это ждет?
– Я не знаю. Но я боюсь, что вы скажете что-нибудь дикое и неразумное и будете за это наказаны. Вы не похожи на других деревенских жителей. Вы кажетесь похожим, но между тем... вы – другой.
Он положил руки на край колодца и сказал серьезным тоном:
– И вы не похожи на знатных особ, мисс Аманда. Вы кажетесь такой, но вы – другая... Вы нежная и добрая, и вы смотрите на людей с пониманием... как будто вас заботит то, что с ними случится.
– Эй! – позвала Лилит. – Что там делается?
Они улыбнулись друг другу; Аманда повернулась направо, Уильям – налево, и они побежали обратно к дороге.
– Кто подошел туда первый? – спросила Лилит.
– Мисс Аманда.
– Уильям, ты великий слабак! – с возмущением закричала Лилит. – Тебе надо было постараться.
– Глупо об этом думать, – ответил Уильям.
– Я ушла на несколько секунд раньше, – заметила Аманда.
– А это без разницы, – ответила Лилит. – Что сделано, то сделано.
– Что сделано? – спросила Аманда.
– А-а, опять не знаешь? Когда мужчина и женщина идут вместе в первый раз к колодцу, то тот, кто подойдет первым, будет главенствовать в их семье. В этом волшебство сент-кейнского колодца.
Аманда сухо отрезала:
– Какая глупость!
– Это не глупость. Это волшебство, – ответила Лилит.
– Передай вожжи, ну, – строго сказал Уильям и подстегнул лошадь.
Лилит все время болтала; она знала бездну историй, рассказанных ей в основном бабкой Лил. Она не давала им забыть происшествие у колодца, взволновавшее и Аманду, и Уильяма, но позабавившее ее саму. Она рассказала им, как бабка Лил, когда она ездила в Олтарнен со своим знакомым коробейником в дамском седле, видела сумасшедшую, которую окунули в колодец святой Монахини.
– Плюхнулась она, вопя так, как будто в нее вцепился миллион демонов... а выбралась из него в здравом уме, как вы или я. В колодцах Корнуолла волшебная сила, потому что их давным-давно освятили наши святые.
Потом Лилит начала петь; у нее было сильное и приятное меццо-сопрано, силу которого подчеркивала небольшая фигурка его обладательницы. На мелодию известного народного танца она сочинила свою собственную песенку о парочке, встретившейся у сент-кейнского колодца, и о юноше, позволившем девушке подойти к колодцу первой. Потом она начала петь рождественские песни – «Сидел я на солнечном берегу...» и «Хозяйка и хозяин начинают пиршество». И Уильям с Амандой пели эти песни вместе с ней.
Наконец они добрались до поместья Леев, где обе девушки спрыгнули с телеги, а Уильям покатил дальше к ферме Полгардов.
Аманде хотелось помолчать, но Лилит продолжала верховодить.
– Злишься, – сказала она.
– Нет.
– Да. И я скажу, почему. Из-за того, что приключилось у колодца. Ты Уильяма обошла, а это значит, что, если вы женитесь, тебе в семье быть главной.
– Я запрещаю тебе говорить такие вещи. Мы с Уильямом не сможем жениться.
– Любые юноша и девушка могут жениться.