Император молчал, предчувствуя, к чему логически должен был прийти князь Индии.
— Я не христианин, — произнес старик среди мертвого молчания, — потому что я верую в одного Бога.
Все в зале как бы замерли и тревожно смотрели на императора, но тот спокойно произнес:
— Значит, твоя вера очень проста, но вместе с тем она возбуждает множество вопросов. Не правда ли, отец? — повернул император голову к своему духовнику, сидевшему у трона.
— Мы веруем во многое другое, — сказал духовник, — но было бы любопытно выслушать дальнейшие объяснения твоего гостя.
— В таком случае, посмотри, любезный логофет, когда у нас будет свободный день.
— Ровно через две недели, государь, — отвечал человек среднего роста и красивой наружности, подходя к трону и переворачивая несколько страниц толстой книги, которую он держал в руках.
— Так запиши этот день для выслушивания дальнейших объяснений князя Индии. Ты согласен, князь?
— Для меня все дни равны, — отвечал старик, опуская голову, чтобы скрыть улыбку удовольствия, показавшуюся на его лице.
— Значит, через две недели мы продолжим эту беседу. А теперь, князь, позволь мне задать несколько вопросов. Ты сказал, что ты государь. Где же твоя столица, как тебя величают, зачем ты пожаловал в наш город и почему ты, оставив государство, странствуешь по миру?
Эти вопросы быстро следовали один за другим, но так как князь Индии заранее подготовил на них ответы, то он быстро отвечал:
— Я убежден, что не одно любопытство побуждает тебя, государь, задавать мне вопросы, а потому спешу ответить: самый древнейший из индейских титулов — раджа, и я по рождению имею право на этот титул. Ты, вероятно, слыхал, что существует в Радж-Путане город Удейпур у подножия Аравальских гор. Вот в этой-то жемчужине всей Индии я родился первым сыном раджи Мейварского, столица которого Удейпур. Таким образом, я ответил на два твои вопроса, а что касается до остальных, то позволь мне, государь, отложить ответ до следующей аудиенции: теперь на это не хватит времени.
— Хорошо, — отвечал Константин, — но я желал бы, чтобы ты хоть намекнул, зачем ты приехал сюда.
— Государь, — произнес князь Индии после минутного молчания, — самые несчастные те люди, которые пропадают под гнетом великих неосуществимых для них идей. Я один из таких несчастных. Удейпур не только красивейший из городов, но он славится веротерпимостью. Там одинаково свободно исповедуют свою веру брамины, индусы, таинги, магометане и буддисты. По смерти моего отца я сделался раджой, вступил на серебряный трон и в продолжение десяти лет чинил правосудие в зале дурбаров. Но мало-помалу я пришел к мысли проповедовать во всем мире веру в единого Бога.
Все слушатели притихли, как бы ожидая чего-то необыкновенного.
— Я странствую по всему свету, отыскивая сильных мира сего, которые были бы готовы исповедовать веру в единого Бога. Вот зачем я приехал в Константинополь.
— А где ты был, прежде чем приехал сюда? — спросил Константин.
— Легче было бы тебе, государь, спросить, где я не был. Я был везде, кроме Рима.
В это время к декану подошел один из придворных и что-то сказал ему на ухо, а тот произнес, обращаясь к императору:
— Прости, государь, но ты приказал напомнить тебе, когда настанет время отправляться навстречу крестного хода. Уже пора.
Сойдя с трона, император протянул руку князю Индии. Но когда князь, преклонив колени, поцеловал его руку, то Константин как бы неожиданно вспомнил:
— Твоя дочь тоже была в Белом замке?
— Да, государь, княжна удостоила мою дочь чести быть принятой в свою свиту.
— Если бы она осталась в ее свите, то мы могли бы надеяться увидеть ее когда-нибудь при нашем дворе.
— Униженно благодарю тебя, государь, за твое милостивое внимание к моей дочери.
Константин удалился, а князя Индии проводили снова в приемную комнату, где стали по-прежнему угощать лакомствами и напитками.
Он принялся за то и другое с удовольствием, так как находился в прекрасном настроении духа.
IV. Вечернее богослужение
Князь Индии и сам хотел побывать на церковной службе. Он не раз слыхал, что эта служба производила сильное впечатление.
Место, отведенное для князя, находилось на дороге он третьей террасы к часовне, и его туда отнесли в паланкине, а там он увидал особо устроенную платформу, на которой под высоким балдахином стоял мягкий стул, а подле него жаровня с горевшими углями, чтобы защитить его от холода и сырости ночной поры. Перед платформой был установлен высокий шест с прикрепленной к нему корзинкой, которая была наполнена горючими веществами для освещения местности. Наконец, заботы о князе Индии шли так далеко, что на маленьком треножнике рядом со стулом были приготовлены вино и вода.
Прежде чем занять свое место, старик подошел к краю террасы и бросил взгляд на видневшуюся у его ног часовню. Но среди наступившей темноты он не мог ничего разобрать. В эту минуту со стороны города послышался глухой шум вроде рокота морских волн.
— Идут, — произнес рядом с ним какой-то суровый голос.
Князь обернулся и произнес:
— Это ты, отец Феофил?
— Да. Крестный ход идет.
Князь Индии вздрогнул и стал прислушиваться к отдаленному шуму, который все усиливался.
— Кажется, людей очень много? — заметил он, обращаясь к своему собеседнику.
— Больше, чем когда-либо.
— Отчего?
— По причине наших духовных распрей. Да, эти распри все умножаются. Сначала был разлад между церковью и троном, а теперь церковь вооружилась сама на себя, и у нас две партии: римская и греческая. Один человек у нас сосредоточивает в себе всю набожность и все знание христианского Востока. Ты его сейчас увидишь: это Георгий Схоларий. Ему было свыше наитие восстановить эти торжественные всенощные бдения, и он разослал гонцов во все обители, приглашая принять участие в сегодняшней службе.
— Он ученый человек, ваш Схоларий, — заметил князь.
— Да, в нем говорит разум пророка.
— Он патриарх?
— Нет. Патриарх принадлежит к римской партии, а Схоларий к греческой.
— А Константин?
— Он добрый государь, но, увы, слишком занят государственными заботами.
— Да, да, государи иногда так заняты, что не могут думать о спасении своей души. Но разве сегодняшняя служба имеет особую цель?
— Сегодняшнее всенощное бдение имеет целью восстановить единство церкви и возвратить государству его славу.
— Понимаю. Схоларий хочет подчинить императора церкви.
— Император сам присутствует здесь.
Между тем процессия приближалась, и раздались звуки труб. Мало-помалу стала подниматься по террасам толпа в светлых одеждах, наполнявшая воздух протяжным пением.
Когда показался первый зажженный факел в ста шагах от часовни, то отец Феофил воскликнул:
— Вон! Смотри, Схоларий идет за трубачами.
— У него в руках факел?
— Да. Но если бы даже он бросил факел, то все-таки остался бы светочем церкви. Процессия. — продолжал отец Фиофил, — не остановится у часовни, а пройдет ко дворцу, где к ней присоединится император. Если ты, князь, хочешь видеть все яснее, то я зажгу эту корзинку.
И через минуту заполыхавший огонь осветил так хорошо всю местность, что можно было видеть как днем все мелкие подробности процессии.
Князь Индии с любопытством смотрел на Схолария. Это был человек высокого роста, худой как скелет, с обнаженной головой, впалыми щеками и тонкими чертами лица, в темной рясе и без сандалий на ногах. В одной руке он держал факел, а в другой крест.
В ту минуту, как он поравнялся с князем Индии, Схоларий взглянул на него, и глаза их встретились. Хотя прошло только мгновение, но тот и другой вздрогнули. Был ли монах недоволен, что иностранец смотрит, как на зрелище, на то, что он считает священным, или во взгляде князя Индии было что-то необыкновенное, но он посмотрел на него с злобным отвращением и, высоко подняв крест, громко произнес:
— Заклинаю тебя, враг Иисуса Христа!
С своей стороны князь Индии, увидав перед своими глазами серебряное изображение на кресте из слоновой кости Иисуса Христа в терновом венце, ощутил какое-то странное чувство, и в глазах его помутилось.
— Что с тобой, князь? — спросил отец Феофил.
— Ничего, — отвечал старик, приходя в себя, — твой друг Схоларий великий проповедник.
— Да, его устами говорит сама истина.
— Должно быть, так, — произнес князь Индии, как бы рассуждая сам с собой, — но никогда никто не производил на меня такого впечатления, как этот человек. Или, быть может, на меня так влияют обстановка, пение, ночь?
— Нет, в этом человеке поражает присутствие Духа Божия.
— Нет, в этом человеке поражает присутствие Духа Божия.
В это время голова процессии приблизилась к часовне, и князь Индии, пораженный, он сам не знал чем, взглядом и фигурой Схолария, хотел было удалиться, но какая-то таинственная сила привлекла его к этой процессии, и он молча уселся на приготовленный ему стул.
Отец Фиофил встал возле него и начал объяснять, какие монахи принимали участие в ходе, по мере появления их у часовни. Все они были разделены на четыре отдела: братья из обители Константинополя, с соседних островов, с берегов Босфора и из различных скитов. Более получаса шли эти монахи в белых, серых, черных и желтых рясах, с обнаженными головами и босыми ногами.
Особое внимание князя Индии было обращено отцом Феофилом на братьев обители святого Иакова, как богатейшей и могущественнейшей в Константинополе.
— Они поставляют в святую Софию самых знаменитых проповедников, — прибавил он, — они отличаются знанием и хвалятся, что в продолжение сотни лет существования своей обители в ней никогда не было еретика.
Старик посмотрел на проходивших монахов в черных рясах и высоких черных клобуках: впереди шел игумен, до того старый и болезненный, что факел держал за него сопровождавший его юноша, в котором князь Индии узнал спутника княжны Ирины, разделявшего его заточение в Белом замке.
— Ты знаешь вон того юношу? — спросил он, указывая рукой на Сергия.
— Это недавно прибывший русский послушник. Два дня тому назад княжна Ирина представила его императору во дворце, и он произвел большое впечатление на Константина.
Монахи продолжали идти за монахами, и наконец князю Индии наскучило следить за ними.
Прошло уже много времени, а монахи все шли, шли. Наконец показались епископы в сверкающих золотым шитьем одеяниях. Прислужники несли перед ними факелы.
Весь крестный ход выстроился перед дворцом и замер. Казалось, на площади колышется море огня.
Вдруг на ступеньках дворца появился человек. Он был в простой черной рясе, и, когда он приблизился, князь Индии узнал императора — без короны, скипетра и телохранителей он поражал своей суровой простотой.
— Объясни мне, — спросил князь у отца Феофила, — почему церковь предстала здесь во всем блеске, а мой друг император является в таком виде, словно он лишился престола.
— Ты сейчас увидишь, что его величество один войдет в часовню. Он будет там в присутствии Бога. Поэтому всякое великолепие излишне.
Действительно, сверкавшее золотым одеянием духовенство окружило часовню, но только один Константин вошел в нее. Дверь часовни затворилась за ним, и все преклонили колени в молитве. Красноватый свет факелов освещал эту поразительную сцену. Пение прекратилось, бесчисленная толпа вокруг часовни хранила мертвую тишину.
— Князь, — сказал тихо отец Феофил, — всенощное бдение началось. Более тебе не на что смотреть. Прощай!
И он также, опустившись на колени, стал молиться, перебирая четки и устремив глаза на часовню.
Князь Индии молча сел в паланкин. Он был так поражен виденным зрелищем, которое произвело на него удручающее впечатление, что, когда носильщики вынесли его из больших ворот, крикнул с нетерпением:
— Скорей! Скорей домой!
V. Преступный замысел
Жизнь Сергия в Константинополе была очень однообразной. Патриарх, которому его представила княжна Ирина, отнесся к нему сочувственно, и по его совету Сергий поступил в братство святого Иакова.
Но все-таки Сергий не был счастлив. Душа его жаждала проповеднического подвига, а обстоятельства сдерживали его. Вокруг повсюду он видел необходимость в истинной Христовой проповеди. Находясь среди толпы, он сгорал от нетерпения наставлять на путь истинный. Но каждый раз, как он говорил о своих стремлениях княжне Ирине, она отвечала:
— Погоди, я знаю положение дел, а ты нет. Наша цель добрая, и Господь укажет время для ее исполнения, тогда и мученическая смерть будет не страшна. Я скажу тебе, когда надо действовать. Ты будешь тогда говорить не только за себя, но и за меня.
Слыша это, он успокаивался и ждал. Но по временам его душила тоска по родине, и он в блестящем Царьграде вздыхал об отдаленном Белом озере.
Постепенно у него появилась привычка после полудня, когда была хорошая погода, гулять вдоль городской стены, против древнего Халкедонского мыса. Отправляясь туда, он часто заглядывал в ипподром и святую Софию.
В этом месте городской стены находилась старая каменная скамья, с которой открывался прекрасный вид с одной стороны на Принцевы острова и азиатские владения за Бруссой к Олимпийским высотам, а с другой — на Буколеон с его террасами, а вдали на башню Исаака-ангела, возвышавшуюся над Влахерном, как часовой, стоявший на страже противоположных высот Галаты и Перы. От этой скамьи дорожка, гладкая и широкая, извивалась на север до Акрополя, а на юг до Юлианской гавани. На дорожку вело несколько лестниц, но главный путь к ней составляли каменные ступени близ императорской конюшни. В солнечные дни тут постоянно бывала публика, в особенности больные, гревшиеся на солнце.
В тот день, когда князь Индии находился на аудиенции у императора, Сергий пошел, по обыкновению, на свою любимую прогулку и уселся на скамью, на которой, кроме него, никого не было. Полюбовавшись расстилавшейся перед ним панорамой, он задумался и, перенесшись мыслями на свою родину, совершенно забыл, где находился.
Неожиданно он услыхал голоса двух людей, остановившихся у скамейки и с жаром говоривших между собой.
— Она придет, — сказал один из них.
— А ты откуда знаешь? — спросил другой.
— Я ведь тебе уже говорил, что поручил постоянно наблюдать за домом старого князя. Посланный от него уведомил меня, что к дому принесли ее паланкин. А так как она любит всегда гулять здесь, то мы сейчас и увидим ее.
— Обдумал ли ты, чем рискуешь?
— Вот глупость!
— Не забудь, что князь Индии теперь во дворце и что он гость императора.
— Я все это знаю и основательно обдумал план, но если ты боишься, то обойдусь и без тебя. По закону, обольщение девицы наказуется тюремным заключением, которое можно заменить ссылкой, а в моем положении ссылка не будет продолжительна, и друзья помогут вскоре вернуться. Кроме того, подумай, ведь я похищаю только женщину. А разве ты слыхивал, чтобы в наше время наказывали похитителей женщин?
— Правда, женщины теперь самый дешевый товар на рынке.
— Конечно, индийская княжна редко попадается в Константинополе, и тем больше для меня соблазна. К тому же безнаказанность — одна из самых очевидных черт упадка Византийской империи. Вчера вечером мой дядя рассуждал, что только бедные и униженные подвергаются теперь каре. Значит, нам с тобой нечего бояться. Когда похищение княжны сделается известным, то ее отец бросится во дворец и падет к ногам императора, требуя…
— А если он узнает, что ты похитил его дочь?
— Тем хуже для него. Мой почтенный дядя, в свою очередь, поспешит во дворец. Император не станет пренебрегать просьбой игумена, у него и так забот много, вон какие распри в церкви.
— Я об этом не слыхал.
— Как же, патриарх и Схоларий чуть ли не в открытую враждуют. Его величество сочувствует патриарху, а потому Схоларий выходит из себя и помимо желания патриарха назначил сегодняшнее всенощное бдение. Патриарх обиделся и уехал на Святую гору, так что не будет участвовать в церемонии. Сегодня утром Схоларий публично назвал патриарха аземитом, что уже дурно, и врагом Бога и церкви, что еще хуже. По его словам, патриарх уговаривает признать главенство римского епископа, который не что иное, как сатана, вырвавшийся из ада. Сегодняшнее всенощное бдение устроено нарочно Схоларием с целью уничтожить патриарха. Неужели ты думаешь, что его величество отдаст предпочтение князю Индии перед игуменом братства святого Иакова?
— А братство твоего дяди дружит с его величеством?
— В том-то и дело, что они презирают Схолария, и отказ со стороны императора в просьбе дяди мог бы примирить их со Схоларием. Ты понимаешь, что не только один князь Индии, но все князья этой страны не могли бы пересилить влияния моего дяди в настоящую минуту.
— Ну, если тебя не отговоришь, то будь по-твоему. Но хоть не будем говорить об этом в публичном месте.
— Пустяки. Выслушай лучше мой план. Ты знаешь, что у дяди прекрасная библиотека, и я нашел в ней любопытный документ, помеченный тысяча трехсотым годом. Это доклад патриарха собору епископов. Дело было в том, что какой-то сын сатаны с дьявольским искусством превратил императорский колодезь в вертеп разврата, и патриарх нашел нужным для очистки воды, с целью дальнейшего ее питья, произвести молебен об изгнании злых духов. В сущности же вот что возбудило все это. В Константинополе исчезла женщина, и тщетно ее всюду разыскивали. Об этом поговорили бы три дня и предали бы забвению, но за первым похищением последовало второе, а затем третье. Жертвы были молодые и красивые, а последняя и вовсе принадлежала к знатной семье. Столица взволновалась, а когда возникла еще четвертая жертва, то всюду распространилась паника, и родители всех красивых девушек стали опасаться за их безопасность. Еще пять подобных случаев окончательно свели с ума все константинопольское население, и по общему мнению — турки были виноваты в этих преступлениях. Их прямо обвиняли в похищении христианок с целью пополнения своих гаремов. Так и было порешено. Прошло три года, и уже стали забывать о похищении, как неожиданно одна женщина, опуская ведро в императорскую цистерну, вытащила туфлю с серебряной пряжкой. На подошве было какое-то имя, а когда известие об этом распространилось по всему городу, то оказалось, что это имя одной из похищенных красавиц. Наконец-то найден был ключ к великой тайне. Снова взволновалась столица, и со всех сторон посыпались требования исследовать колодезь. Сначала власти смеялись над предположением, что императорская цистерна могла быть местом для сокрытия преступлений, но потом они уступили, и на мрачные воды колодца была спущена лодка. Вот и она! — неожиданно произнес рассказчик.