Но, судя по успокоительному кивку Кристины, якобы отменённые маршруты их не касались, и они принялись ждать. Ибрагим придерживался за дерево, а спутница — незаметно, но бдительно осматривала окрестности.
К радости Катранджи, вскоре на остановке появилась ещё одна девушка из их команды, в широкой полосатой юбке и тёмном жакете поверх белого свитерка. Она остановилась поодаль, очевидно, не желая слишком приближаться к страхолюдного вида пьянице.
Наконец подошла полупустая трамвайная сцепка нужного номера, Кристина с Катранджи сели в закрытый моторный вагон, сопровождающая девушка — в открытый прицеп.
Путь им предстоял долгий, по окольным улицам. Никаких подозрительных личностей поблизости не замечалось, пассажиры проезжающих автомобилей тоже обращали на трамвай внимания не больше, чем на любое самодвижущее средство, и Ибрагиму начало казаться, что, пожалуй, и пронесло.
Оторвались они от возможной погони удачно, при попытке их преследования хоть какой-то шум случился бы непременно, да и спутницы его не вели бы себя настолько спокойно. А то вон Кристина даже будто слегка придрёмывать начала.
По мере удаления от центра вагон постепенно наполнялся, скоро в нём уже не осталось свободных мест. Говорили всё о том же, и каждый новый пассажир немедленно включался в обсуждение событий и перебор вариантов и гипотез, даже если услышал о «большом шухере» возле «Потёмкина» впервые, уже здесь.
В каком-то скучном, сплошь застроенном древними лабазами переулке с передней площадки влез шкафообразный мужик в расстёгнутом грязновато-белом подобии капитанского кителя поверх тельняшки и в кожаных сандалетах на босу ногу, странно смотревшихся при синих брюках-клёш. Пьяный почти на уровне «дяди Изи».
Прямо-таки бабелевский типаж, из тех, что «завтракают фунтом сала, бутылкой водки и жменей маслин», мало изменившийся за три четверти века. Впрочем, тут, на Молдаванке и вокруг, жизнь вообще, от архитектуры до психологии обитателей, менялась удивительно неторопливо. По причине отсутствия исторической необходимости.
В родных пределах этот портовый грузчик или такелажник с морзавода чувствовал себя свободно и раскованно.
Здесь его все должны были уважать, то ли по факту поведения, то ли по статусу. Судя по взглядам пассажиров разболтанного трамвая, так и было.
Тяжело выдыхая густой перегар, абориген грубо ухватил Кристину за локоть.
— Освободи-ка лавочку, молодая ещё сидеть, когда люди стоят…
— И помоложе найдутся, — стряхнула его здоровенную лапищу девушка.
Окружающие дружно отвернулись к окнам, будто там было что-то интересное, а не вплотную с вагоном проползающие одноэтажные домики, вросшие в землю. При этом никто не изъявил желания уступить мужику своё место. Здесь такое не принято, за исключением особых случаев.
— Это ты со мной так? — удивился тот и следующим движением ухватил Кристину прямо за грудь. Полуоткрытую и весьма привлекательную.
Ей, в принципе, было безразлично, за какую часть тела её трогают, просто она успела узнать, что каждый из человеческих жестов может означать. Этот был не просто недружелюбным — оскорбительным.
Девушка вскочила, отвела локоть в сторону и ударила хама в солнечное сплетение. Возможно, слегка перестаралась.
Стокилограммовая туша рухнула на пол, одновременно свалив ещё несколько человек. Пытаясь подняться, мужик слепо водил перед собой руками и громко икал, одновременно постанывая. Окружающие, что мужского, что женского пола, предпочли не заметить и этого инцидента. На Молдаванке каждый знает, что делает и как за свой поступок ответит. Несколько человек выпрыгнули из вагона, не дожидаясь остановки, благо скорость позволяла.
Только кондукторша со своего сиденья у задней двери начала пронзительно кричать, что трамвай — не место для разборок. Мебель, мол, поломаете, кто платить будет? Сейчас вот до круга доедем, городового позову…
Катранджи предпочёл до поры не замечать и этого инцидента, подумав, что телохранительница переигрывает. Но, наверное, знает, что делает. Он смотрел в пол, раскачивался в такт движению трамвая, как хасид на молитве, и что-то мычал себе под нос.
Кристина, делая вид, что не смотрит в сторону своего обидчика, при этом фиксируя каждое происходящее вокруг движение и каждое слово, опустилась на своё место, очень удобное: за спиной — дверь, перед глазами весь вагон. На всякий случай презрительно ухмыльнулась, как и следовало по роли.
— Вас как зовут, деточка? — спросила соседка, старушка лет восьмидесяти, если не старше, когда Кристина откинулась на деревянную спинку, одёргивая юбку на коленях.
Та ответила.
— А зачем вам? — спросила с улыбкой и интересом, не стараясь имитировать здешний характерный выговор. Просто с типичным южнорусским акцентом и интонацией.
— Так, просто интересно будет рассказать, как при мне сделали Сёму Грача. Ещё ни один человек в Одесе[56] не то чтобы ударить — слова ему поперёк не решился сказать. И тоже — когда ваша мама станет вас искать, я буду знать, кого она ищет.
Милая такая старушка, а цинизма — на трёх патологоанатомов хватит. Так почему и нет? Если у неё, скажем, пять сыновей, и все воры?
— В Одесе или на Молдаванке? — спросила Кристина, успевшая в процессе подготовки изучить всё, что касалось этого города, за последние двести лет.
— Тебе это совсем уже не важно, — сказала старушка печально. — Ты всё равно не дойдёшь, куда шла…
— Вы доктор, вы знаете? — удивилась Кристина. — Ваш Сёма мне помешает?
— Вся Молдаванка тебе помешает… — прозвучало это довольно зловеще.
Трамвай, визжа колёсами на закруглении, свернул с Ольгиевской на Старопортофранковскую улицу. Говоря попросту — обратной дороги нет! Здесь уже самая что ни на есть Молдаванка, со всеми её плюсами, которых немного, и с минусами, в гораздо большем числе, чем в дневнике самого отпетого двоечника.
— Одному Сёме сдачи мне дать слабо? — съязвила девушка. — Сейчас, если очухается, пойдёт, позовёт штук пять ребятишек покрепче себя на подмогу?
Старушка поджала губы.
— А этот твой Изя откуда? — решила она сменить тему, пока мрачный, как грозовая туча, Сёма поднимался с пола и проталкивался к средней двери. Какой-то парень заботливо отряхивал его пиджак от прилипшего мусора.
— Да сестру приехал навестить. И мне отчего-то очень кажется, что лучше бы Молдаванке на время переехать куда-то за Лузановку. А то могут быть крупные неприятности…
— Так вы у нас приезжие? — оживилась старушка. — И откуда вы приезжие?
— Дядя Изя — из Израиля, я — из Екатеринослава…
— И как вам у нас?
— Пока — не очень, — честно ответила Кристина. — Через часик дядя протрезвеет, и если что не по нём — много кому станет плохо. Они там в Израиле не очень-то чикаться привыкли… Жизнь у них суровая. Не ты, так тебя… — Эти слова Кристина тоже произнесла с самой безмятежной улыбкой.
В этот момент старушка вроде бы нечаянно коснулась правого бедра девушки и упёрлась в пристёгнутый пистолет.
— Ой, простите, — отдёрнула она сухую, как у ящерицы, руку.
— Да ничего, — усмехнулась Кристина. — Слева — такой же. И у дяди тоже два. Так что если вы тут в авторитете, намекните Сёме и окружающим, что нам неприятности не нужны. Но если они будут, так уж будут… — прозвучало это многообещающе.
Катранджи привстал на сиденье и, приведя глаза в диаметральную плоскость, утвердительно пробормотал что-то невнятное, но явно по-еврейски. Очень возможно, что на иврите. Образование у Ибрагим-паши было чрезвычайно обширное, пусть и не совсем систематическое. За исключением Петроградского университета. Однако этих пяти-шести слов, с трудом произнесённых, вполне хватило.
Бабка поднялась, обратилась к вагону, словно Катон-старший к римскому Сенату, и пронзительно затараторила что-то на идише. Куда громче и вдохновеннее, чем кондукторша, требующая с народа свои пятаки.
Половина тирады произнесена была на совершенно непонятном жаргоне, воровском или шулерском. Остальное Кристина разобрала тоже с грехом пополам, потому что идиш — всё же не совсем немецкий. Но суть, в общем, сводилась к тому, что вот этот, похожий на босяка — на самом деле большой авторитет с Родины, а девчонка — его помощница.
После чего все, кто понял, опустили глаза долу, а Сёму на ближайшей остановке под руки высадили, но проводить его до дома желающих не нашлось. Даже тот парень, что его отряхивал, отвернулся с безразличным видом.
— Не думайте, что я позаботилась о вас, — сказала старушка. — Меня, кстати, зовут Геня Копелевна. Оно мне нужно, чтобы и в трамвае тоже стрельба? А уже почти и началась, ты не заметила? Сёма всегда при нагане, а тот паренёк, что сидел напротив — так тебе прямо ничего? Чтоб тебе не знать, как он может чего. Он, чтоб мне так жить, и сейчас на тебя смотрит. Внимательно. Подумай о своих будущих детя́х. Мало, что сейчас на Французском бульваре стреляют, так ещё и здесь?! А что уж у вас будет дальше — не моё дело.
Кристине стало интересно. Она не собиралась задерживаться на Молдаванке, просто возле конечной остановки располагалась конспиративная квартира, адрес перед самым началом заварушки шепнул ей Уваров. А там найдётся машина, чтобы увезти их с Ибрагимом совсем в другое место.
— Так вы думаете, что у меня могут возникнуть неприятности? — намеренно правильным русским языком спросила Кристина. И одновременно вытянула ногу так, что пистолет под тонкой юбкой обрисовался полностью. — Перед тем как потребуется хоронить меня, мамаши полусотни самых смелых и красивых мальчиков с вашей Молдаванки будут рвать друг другу волосы единственно за место поудобнее на Втором еврейском кладбище. Боюсь, и канторы[57] очень неплохо заработают. Вам здесь это нужно? Если нет, передайте, тётя Геня, по всем своим связям, что я и дядя Изя желаем два-три дня просто отдохнуть. Навестить родные могилки. И вечером гулять по улицам спокойно. И в ресторанчике посидеть, и что-нибудь другое тоже. Вы за час управитесь?
Кристина протянула Гене Копелевне красную десятку. Неплохие деньги, при условии, что реальные неприятности грозили всё же местным обитателям, а не случайным гостям этого экзотического анклава.
Они вместе вышли из вагона, и старушка тут же скрылась в ближайшей подворотне длинного трёхэтажного дома с классическим двором, окружённым по периметру сплошными галереями, куда выходили двери и окна множества квартир.
Будь, кстати, Кристина и прикрывавшая её с двадцати метров, идя по противоположной стороне улицы, Герта более склонны к абстрактным размышлениям, могли и задуматься, отчего и зачем здесь сохранён в неприкосновенности порядков, стиля и обычаев такой район? Со всеми его обитателями, их не вполне совпадающими с Уголовным кодексом привычками, манерой носить при себе финки и незарегистрированные пистолеты, пускать их в ход, не задумываясь о правомерности таких действий.
Кому-то именно такой облик (имидж, понятнее выражаясь) был нужен. Для каких целей — отдельный вопрос.
В Москве, к примеру, власти ещё в начале сороковых годов прошлого века за двое суток ликвидировали пресловутый Хитров рынок и вообще все места, где могли бесконтрольно плодиться, процветать и культивировать свой специальный образ жизни анти- и асоциальные элементы. Кого нужно арестовали, кого нужно — административно выслали, с остальными провели профилактику. И всё! Москва стала самым спокойным городом Империи, которую девушка, увешанная бриллиантами, могла в три часа ночи пересечь вдоль и поперёк обоих Колец, ничем не рискуя.
Одно дело, что московская полиция (а, главное, иные службы, её работу предваряющие и обеспечивающие), действовала с искусством и отвагой циркового акробата, так ведь и право любого свободного гражданина носить при себе любое, на его вкус, обеспечивающее личную безопасность оружие почиталось с момента принятия Указа 1923 года не подвергаемым сомнению и священным.
Невероятно остроумным и результативным оказался ход тогдашнего Местоблюстителя Московского княжества. Страна едва-едва выходила из Смуты, на руках населения находилось более десяти миллионов только винтовок, не считая пистолетов, револьверов и всего прочего.
Изъять — технически невозможно. Выкупить — не на что. А вот легализовать — просто и гениально придумал тогдашний князь Кирилл, при отчаянном сопротивлении вроде бы куда более компетентного (военного) крыла Думы.
— Господа! — провозгласил с высокой трибуны только что утверждённый и по замыслу долженствующий вести себя тише воды, ниже травы (или — наоборот, в чём биологической логики даже больше), Местоблюститель. — Неужели вы так быстро забыли то, чему вас учили в гимназии или где-нибудь ещё? Средневековье — вершина, на мой взгляд, человеческого самостояния! Тогда оружие было главным достоянием, более того — единственным признаком свободного человека, отличающим его от смерда, серва, крепостного. Мы все знаем, что в каждой деревне каждый вернувшийся с войны мужчина старше пятнадцати лет владеет наганом, винтовкой, пулемётом. Другое дело, как он им распорядится. Среди вас немало бывших помещиков, «трудовиков»[58], просто мыслящих людей. Пусть любой мой оппонент выйдет на трибуну вслед за мной и скажет — если бандитствующие элементы на селе попытаются осуществлять свои «программы» — разве не ответит им достойным образом вооружённый фронтовик, вернувшийся домой, чтобы возрождать своё хозяйство, растить детей, жить и богатеть? Конечно, ответит, если имеет оружие. И ему на поддержку немедленно явятся государственные, гораздо лучше оснащённые службы.
Великий князь сделал глоток воды из положенного оратору стакана, поправил усы.
Спросил, теперь уже провокационно-ехидно, поскольку уловил, что зал слушает его очень внимательно:
— А в городе? Разве не то ли в городе? Сегодня вы разъедетесь по домам в казённом транспорте и под казённой охраной, которой так боятся наши коллеги социал-демократы. Забывая о том, что единственной защитой демократии является хорошая полиция…
Кирилл спокойно переждал возмущённые крики с левой стороны амфитеатра Таврического дворца и продолжил:
— В итоге, господа депутаты, мы почти безболезненно решим проблему вооружённых асоциальных элементов, и через положенное время, совершенно в стиле учения Дарвина, получим ответ и на сопутствующие вопросы. Не так ли, Лавр Георгиевич? — простёр он руку в сторону сидевшего в кресле председательствующего генерала Корнилова, героя войны и лидера крайне правых.
Генерал встал, как бы с неохотой.
Его сухощавое, с узковатыми азиатскими глазами лицо выражало неизменное спокойствие, с которым он сначала руководил всеми вооружёнными силами России на посту Верховного главнокомандующего, а потом вёл первопоходников через ледяные степи Дона и Кубани.
Поправил у воротника чуть сдвинувшийся с места орден Святого Георгия 2-й степени:
— Господа! Наступил момент, первый за три последних заседания Думы, когда я полностью согласен с докладчиком. Оружие несомненно следует оставить в руках населения (слова «народ» он предпочёл не употреблять). Люди разумны и здравомыслящи. Напрасно стрелять они не будут…
При этом Корнилов довольно странно усмехнулся.
— Мы с вами получим хорошую страну. Меня три года проклинали за предложение ввести смертную казнь на фронте за воинские и тяжёлые уголовные преступления. Не прошло, слава богу, — генерал широко перекрестился, — одним грехом на душе меньше. Мне, как старому солдату, известно — нормальный, умный, пусть и совсем неграмотный человек никогда не употребит имеющееся в его руках оружие во зло! Все, кто служил, — это знают. И всегда использует его на пользу Веры, Царя, Отечества, а одновременно своей семьи, своего хутора! За последствия, могущие проистечь вследствие того, что наши коллеги, — генерал широким жестом указал на ряды социал-демократических фракций — безответственно призывали превратить войну «империалистическую» в войну «гражданскую» и оставили массу оружия в распоряжении не умеющих отвечать даже за сопли в своей ноздре люмпенов (аплодисменты в правой части зала, свист и топот в левой) — я не отвечаю. Хватит того, что мы для вас сделали на фронте.
Лицо Корнилова передёрнул тик, с которым он справился, только прижав руку к щеке. А ведь всего пятьдесят один год человеку.
Лавр Георгиевич молча переждал и приветствия, и обструкцию. Снова заговорил ровным голосом, способным без всякого новомодного микрофона перекрывать плац с выстроенной на нём дивизией. — Так что наша фракция полностью поддерживает законопроект господина Романова. Но без ограничения калибров и систем. Почему наган в кармане иметь можно, а гаубицу 203-мм во дворе — нельзя?
Под смех и аплодисменты зала худощавый генерал, звеня шпорами, покинул сцену и трибуну.
Закон, предложенный гражданином Романовым, прошёл большинством голосов, но с ограничениями. Граждане России получили право (с соответствующей регистрацией в надлежащих органах власти), на владение и ношение любого карманного оружия калибрами не свыше 11,43. Длинноствольного ручного (без ограничения калибра) — с правом владения, но ношения только на охоте и аналогичных обстоятельствах. Автоматического, требующего упора ствола в виде сошек или станка — по особому разрешению и с оговоренными ограничениями. Например, для охраны и самообороны уединённо расположенных сельских поместий и хуторов. Артиллерийского любых калибров — в коллекционных целях, с хранением затвора в специально опечатанном помещении.
Одновременно вводились весьма строгие меры уголовной ответственности за ненадлежащее использование того же оружия. Например, за наличие у совершающего преступление лица незарегистрированного пистолета или револьвера к положенному сроку автоматически добавлялось десять лет каторжных работ. Независимо, использовал он его в преступных целях или нет.