— Не перебивай!
— А кто водится с бандитами? — спросил член совета Чередниченко.
— Кое-кто водится, — многозначительно сказал Ревунов. — А туда же еще — мораль читать.
— Ты нам загадки не загадывай, — сказал Моргунов и блеснул очками. — И зубы не заговаривай! Мы о двойках твоих говорим, при чем тут бандиты?
— Очень даже при чем! — Ревунов в упор посмотрел на Севку. — Его спросите.
Коврова вытерла глаза кончиком косы и с любопытством переводила взгляд с Ревунова на Локтева и обратно.
— Локтева спросить? — удивилась Наташа. — А какое он имеет отношение к бандитам?
— Самое как раз отношение! — сказал Ревунов. — Наш примерный отличник, паинька Локтев, знается с каким-то хулиганьем. Вот!
Лицо у Севки вспыхнуло до корней волос.
— Как ты смеешь!
Ревунов вызывающе выставил вперед одну ногу.
— А чего же мне не сметь, когда факт? Скажешь, нет? Других-то горазд учить, а сам какими-то темными делами занимаешься.
— Я? Темными делами?! — задыхаясь от негодования, выкрикнул Севка. — Лжец! Наглый врун!
— Постой, Локтев! Пусть объяснит! — в один голос потребовали Чередниченко и Моргунов.
Пятый член совета, робкая, маленькая Стеклова, которую выбрали в совет только потому, что уж очень славно разрисовывала стенгазету, неуверенно подала голос:
— Да, да, пусть обо всем по правде объяснят.
Наташа дробно постучала карандашом по столу:
— Говори ты первый, Ревунов.
Все затихли.
— Я побывал… случайно… — сказал Ревунов. — Гм!.. По одному, в общем, случаю в их дворе, вот где Локтев живет. А там все ребятишки толкуют про каких-то хулиганов. И боятся их до смерти. Я спрашиваю: «Да где эти хулиганы? Кто такие?» А они говорят: «Мы не знаем. Их Севка хорошо знает. Он нам про них говорил». Знает их Локтев, знает. Какого-то Ваську по прозвищу Большой, и Рыжего… Семена, что ли?
Наташа повернулась к Севке:
— Ты знаешь таких хулиганов?
На Севкиных щеках красные пятна чередовались с белыми.
— Да врет он все! Никого я не знаю.
Ревунов даже подскочил.
— Но ты говорил ребятам во дворе про бандитов? Говорил? Все-то выдумать не могли, их там у вас человек пять, кажется. Ну, один — куда ни шло. Но все-то, в один голос! А сами со страху дрожат. Говорил? Признавайся!
У Севки запрыгали губы. Все напряженно ждали.
— Ой! — вдруг затараторила Коврова. — А и правда тут в каком-то дворе было такое! Маша из нашей квартиры мне рассказывала. Они у себя в шестом классе тимуровцы. И пошли на своей зоне пионерского действия выяснять пенсионеров, которые инвалиды и помощь требуется. А их в одном дворе приняли за хулиганов. Да, да! Не их самих, конечно, не девочек, а мальчиков из их звена. Главное, потому что один из мальчиков у них рыжий. Так что было, было.
Она замолчала с немного виноватым видом: разбирали ее сегодня, а она встряла.
— Вот видите, подтверждение! — торжествующе сказал Ревунов.
— Локтев, что все это значит? — спросил Моргунов. — Ты ведь член совета отряда!
— Нет, ты, главное, скажи, говорил ты ребятам во дворе, чтобы остерегались бандитов? — наседал Ревунов.
Севка попытался принять независимый вид, но это ему не очень удавалось.
— Ну, и что такого, — сказал он вызывающе, — если и говорил. Все это выеденного яйца не стоит!
— Ага! Признался, признался! — возликовал Ревунов.
— Подожди ты! — прикрикнул Моргунов. — Так ты и верно знаешься, Локтев, с какими-то хулиганами? Кто они такие?
Севка уже справился с собой.
— Никаких хулиганов нет, — ответил он спокойно. — Я просто пошутил. Пошутить нельзя? А эти дурачки поверили. Виноват я разве, что они такие… легковерные?
— Из какого они класса, эти ребята? — спросила Стеклова.
— Есть из второго, — нехотя ответил Севка. — А то из первого… Разные. Одна вообще не учится.
— Так зачем же ты пугал малышей? — Тон у Стендовой был такой строгий, что все удивились: как вдруг осмелела!
— Я их не пугал. Они сами напугались. Навыдумывали… Особенно один там есть… драчун, сам-то хулиган отпетый, хоть и во втором классе. Может, он даже психованный немного. А я-то тут при чем? А этот… — Севка с ненавистью взглянул на Ревунова, — раздул историю! Шляется по чужим дворам зачем-то…
— Значит, никаких хулиганов не существует? — сказал Чередниченко. — А ты их просто выдумал… для игры, что ли?
— Ну конечно, так просто… — играли во дворе, — успокоенно сказал Севка.
Наташа постучала карандашом и вздохнула.
— Очень мы отвлеклись. Конечно, маленьких пугать нехорошо. Ты больше, Локтев, так никогда не делай!
— И успокой этих ребятишек во дворе, — добавила Стеклова, — чтобы не боялись.
— Конечно, успокой! — кивнула Наташа. — Послушай, Ревунов, так что же ты думаешь делать со своими двойками?
— Я постараюсь их исправить, — привычно обещал Ревунов.
Ни на кого не глядя, Севка раньше всех ушел домой. Сердце у него разрывалось от досады и злости. Так его опозорить! Идиотские происки Ревунова кончились ничем. И все-таки Чередниченко, а особенно Стеклова, поглядывали на него с некоторым сомнением. И это было неприятно.
Будто нарочно, чтобы еще больше растравить Севку, Клеопатра Федоровна встретила его ахами и охами.
— О, я так боюсь за тебя, Всеволод! Прошу тебя, будь осторожнее! Ты такой интеллигентный, воспитанный мальчик. Разве ты можешь противостоять какому-то хулиганью, если они вдруг тебя подстерегут?
Севка опешил.
— Что случилось, Клеопатра Федоровна!
— О, святая невинность! Ты даже не слышал об этом? Жилица из нижней квартиры мне сегодня сказала, что наш двор в поле зрения какой-то шайки. Кошмар!
— В поле зрения? — бессмысленно повторил Севка.
— Ну да, конечно! Всем советуют остерегаться. А особенно оберегать детей. Я считаю, что надо немедленно заявить в милицию. Нечего выжидать, как говорят многие жильцы нашего дома. Этот черненький башибузук, который тебя избил, возможно, тоже из шайки…
Что все это значит? У Севки даже голова заболела. Неужели треклятый Ревунов по всему дому распустил басню про бандитов? А может, и в самом деле существует какая-то шайка? Есть же где-то настоящие, а не выдуманные хулиганы…
21По всему двору поползли загадочные слухи о том, что в их дворе неблагополучно: какие-то хулиганы пугают детей, угрожают им.
Но повинен в слухах был не Ревунов, а Ирка.
Иркин брат Эдик подобрал с полу лист бумаги. Изображения странных уродливых «человеков» заставили его усмехнуться. У двух страшилищ к пальцам-черточкам были пририсованы ножи, а во рту виднелся частокол оскаленных зубов.
Обычное Иркино художество. Привлекла внимание Эдика подпись под рисунком, печатные разновеликие буквы:
«ПЕРАД БОИЦЯ ХЛИГНОВ»Ломать голову Эдик не стал, а громко позвал:
— Фитюлька-а!
Ирка прибежала из кухни со щеками, вымазанными вареньем.
— Что, Эдинька?
Эдик сидел в кресле и вертел в руках рисунок.
— Расшифруй! Смысл сего до меня не доходит.
Ирка влезла брату на колени, удобно там разместилась.
— Как это — расшифруй!
— Что здесь написано?
— На картинке? — Ирка рассмеялась. — Неужели не понимаешь? А еще на втором курсе! Ясное дело: «пи-рат боится ху-ли-га-нов»! Понял теперь?
Ну, знаешь! Перад! Хлигны! — Эдик расхохотался. — С такой орфографией, Ирка, тебе на конкурсном экзамене верный провал.
— Что там экзамены! А вот они-то какие, наверно, страшные! — Ирка передернула плечами. — И теперь, знаешь, Эдик, уже Севка от нас отрекся. Вартан его избил, не говорит — за что, и между ними все кончено. Теперь нас — меня, Светку, Колю, Юрку и самого Вартана — и защитить некому. Просто жуть! И тебя не позовешь, тебя ведь никогда нет дома!
— От кого же или от чего вас надо защищать? — с улыбкой спросил Эдик, покачивая Ирку на своем колене.
Он любил младшую сестренку. Забавная, смышленая, этакая обезьянка с абсолютным слухом. Когда Ирка чистым голосом выводила самые сложные мотивы, да еще и слова запоминала, слегка их путая, товарищи Эдика говорили со смехом и неподдельным восхищением: «Ну и девчонка!»
Но вдруг улыбка сошла с его лица.
— Котенок! Да ты никак дрожишь? Тебе что, в самом деле страшно?
— Шутю я, что ли? — Ирка прижалась к брату. — Мне не до шуток. Вот сижу одна и как подумаю, как подумаю!
— Но чего ты боишься? Выкладывай немедленно!
Ирка подумала, еще немножко подрожала.
— А ты заведешь магнитофончик? Я песенки послушаю.
— Пока не расскажешь, ничего не заведу.
— Ну, тогда слушай, я тебе все тайны расскажу! — Ирка приникла к братнему пиджаку и, щекоча ему подбородок своими волосами, стала рассказывать.
Через полчаса Эдик вошел в кабинет отца.
— Послушай, милый предок! Я понимаю, что ты герр профессор и готовишься к лекциям или занят чем-то высоко научным, поэтому извини за вторжение. Но что-то мне это не нравится!
Профессор Колар снял очки, достал из кармана платок, протер очки и снова их надел. Был он грузен, мешковат, си дел за письменным столом сгорбившись.
— Изъясняйся, пожалуйста, понятнее. И это твое «предок»! Знаешь ведь, как я не люблю…
— Ребенок брошек! — воскликнул Эдик. — Ее кормят, одевают, даже учат музыке. Но ведь этого все-таки мало. Вот сейчас, например, я пришел из института, а эта обезьянка одна. Сидит и дрожит. Зиночка на этих излюбленных ею курсах кройки и шитья. Что, она не может днем их посещать, когда домработница здесь?
— Почему Ирочка дрожит? — Евгений Иванович нахмурился и стал подниматься с кресла. — И потом, прошу тебя, отзывайся о мачехе… почтительнее!
— Папа, я все понимаю! Ты, конечно, страшно занят, я тоже. Но ведь Зиночка не работает! Неужто она не может как следует присмотреть за дочкой? Сейчас, гляжу, Ирка вся вареньем перемазана, сама там в кухне угощалась. Но это все пустяки. Ужином я ее накормлю, если Зина до тех пор не вернется. Не за тем я к тебе пришел. Слышал бы ты Иркины странные речи! Сперва я думал, что она просто так болтает. А потом вижу, дело-то не такое уж пустяковое. Ребенок запуган!
Вечером Иркина мать, Зинаида Осиповна, встревоженно допрашивала Ирку. Ирка сидела на коленях отца и, болтая ногами, с расширенными глазами рассказывала о страшных злодеях, которые подстерегают их под каждым кустом.
На другой день, вернувшись с работы, Сурен пристально, с неопределенным выражением на горбоносом лице посмотрел на Вартана, игравшего с бабушкой в лото.
— Слушай, Вартан, ты мне друг?
— И ты мне друг! — с готовностью ответил Вартан, отыскивая глазами нужную картинку.
— А почему ты мне многое не рассказываешь?
Вартан заморгал:
— Что я тебе не рассказываю? Я тебе, папа, даже про это рассказал! Вот что Севка… помнишь?
— Да, за то доверие спасибо! — Сурен вздохнул и подмигнул Тине: «Выйдем!». В другой комнате он сказал ей вполголоса: — Произошла странная вещь. Я встретил во дворе профессора Колара, знаешь, отца этой маленькой смешной Ирочки?
— Ну, разумеется, знаю.
— Мы с ним вообще почти незнакомы, здороваемся при встрече. И вдруг он меня останавливает и говорит: «Простите, пожалуйста, ведь это ваш сын такой живой мальчик, брюнетик, дружит с моей дочерью?» — «Да, — говорю, — они постоянно играют вместе». Он говорит: «Так неприятно. Но я считаю вас своим долгом предупредить. И вообще посоветоваться…» — «В чем дело?» — спрашиваю. Пока он мямлил, с меня семь потов сошло. Думаю: чего опять Варташка натворил? А профессор говорит: «Есть подо зрение, что какие-то темные личности преследуют наших детей». — «Как, то есть, преследуют?» — «И сам, — говорит, — не знаю. Полагаю, что надо посоветоваться, обсудить, что делать…» Словом, Тиночка, он вечером к нам зайдет.
Часа через два вечером — Колар, Сурен, Тина и ее мать — сидели за столом в кухне.
Перед профессором остывал чай в стакане. Иногда он машинально прихлебывал, крошил в пальцах печенье. Пила чай одна Татьяна Константиновна. Сурен и Тина к своим чашкам не притронулись.
Когда профессор появился, Тина, стесняясь и розовея, предложила:
— Пойдемте на кухню. А то мальчика укладывают. Там можно громко разговаривать.
Улучила момент и шепнула мужу:
— Из-за тебя не в столовой. Ты же непременно раскричишься! А там Варташка…
И она оказалась права. Уже через десять минут Сурен мерил шагами пространство от газовой плитки до плотно закрытой двери и говорил громко и возбужденно:
— Что-то не то у нас получается! Убежден, что детям надо давать возможно большую свободу, запреты излишние вредны. Однако мы превышаем предел.
— Да, да, — кивал головой Колар. — Присмотр явно недостаточен. Ирочка у нас, конечно, избалованный ребенок. Все мы ее обожаем, все ей позволяем.
— Вы не обижайтесь, Евгений Иванович, — сказала Татьяна Константиновна, — ваша Ирочка такая милая, жизнерадостная девочка, поет чудесно, но ведь она постоянно бегает с перочинными ножиками. Раскрытыми!
— И спички у нее всегда при себе, — вставила Тина.
— Да, да, и спички, — сказала Татьяна Константиновна. — Как вы позволяете? Долго ли до беды?
— Ножи она все затупила, — с беспомощным видом сказал Колар. — Эдик ей велел. Чтобы не обрезалась. Специально тупила под его руководством о какой-то камень.
— Эдик — это ваш старший сын? — спросила Тина. — А он вас… слушается?
— Он уже взрослый, студент. А молодежь теперь часто смотрит на родителей снисходительно, — грустно промолвил Колар.
— На правах самого старого из сидящих здесь человека, — заговорила Татьяна Константиновна, — позвольте мне сказать. По-моему, вся эта непонятная кутерьма с нашими ребятишками происходит оттого, что вы, люди высокообразованные, культурные и так далее, за своими важными делами совершенно не видите, что делается в головах и сердцах ваших детей. Вам кажется: ну, что там может происходить, у этих малышей? А там кипят страсти не меньше, чем у взрослых. Только другие. То, что вам кажется часто пустяком, для них страшно важно, целая проблема. Какая-то игра для них так же важна, как для вас, скажем, защита диссертации…
Тина засмеялась. Слабо улыбнулся Колар. Сурен нахмурился:
— Вы правы, Татьяна Константиновна. Именно — как диссертация!
— Вы своих детей видите только за обедом, а чаще — за ужином. Даже тут мысли ваши заняты не ими…
— Так что же нам, на работу не ходить? — жалобно сказала Типа.
— Да, трудно, очень трудно, — задумчиво покачал головой Колар. — Верно вы сказали: кутерьма. Непонятная кутерьма!
Разговор получился смутный и довольно бестолковый. Договорились, что за детьми будут смотреть со всем вниманием, а если что-нибудь обнаружится, сейчас же друг друга известят.
В то же самое время бурно совещались в квартире, где жили Крахмальниковы.
Кроме самой Крахмальниковой и ее мужа, рабочего металлургического завода, в кухне находились соседи: бухгалтер с женой и тетя Мотя. Юрке и Светке приказали спать, но оба то и дело шмыгали по коридору, всовывали свои носы в открытую дверь и жадно прислушивались.
Собственно, подслушивать не было никакой надобности. Громкий голос Крахмальниковой разносился по всей квартире.
— Собственноручно я этих самых шаромыжников не сидела, врать не буду! А подозрение у меня давно имеется. Чего, думаю, моя Светка жмется и дрожит со страху? Должна быть тому причина, не иначе!
— Ничего не бывает без причины, — глубокомысленно сказал пожилой бухгалтер. — Однако в милицию надо обращаться с совершенно подбитыми, как говорится, фактами. В противном случае — нам же конфуз.
— Ваша правда, Василий Кузьмич. — Сложив на груди руки, тетя Мотя сидела на табуретке необычно хмурая. — Что за околесица такая, просто даже в толк не возьму! День-деньской я во дворе метлой размахиваю, и никогда мне никакая чужая шпана на глаза не попадалась. А чего ребятишки наши вдруг забоялись? Сроду такого не бывало, тихий у нас двор, хороший. Да и не очень многолюдный. Разве такие дворы бывают?
— Чем старше становится ребенок, тем больше от него шалостей и беспокойства, — сказала бухгалтерша. — А наши подрастают.
— Конечно, нечего в милицию раньше времени соваться. — Крахмальников зевнул и прикрыл рот рукой. — Будут ребятишек выспрашивать, они и вовсе напугаются. У Юрки и так двоек хватает. Если какая шайка вокруг нашего двора околачивается, как-нибудь она себя выявит, тогда уж, ясное дело, участковому заявим.
— Выявиться-то может так, что и не обрадуешься! — сказала тетя Мотя. — И что нынешним подросткам надо? Мы, бывало, голые-босые росли, да честные. А этим всего мало!
— Идейность у нас была и в юном комсомольском возрасте, — наставительно сказал бухгалтер. — Идейность сейчас хромает.
— Ремнем мало пользуются, вот и не хватает идейности, — прогудела Крахмальникова.
— Пошли спать, — сказал Крахмальников, и все поднялись.
22Севка чувствовал себя неуютно. Ему казалось, что все подозрительно на него косятся и украдкой посмеиваются. Севкино самолюбие невыносимо страдало. Чтобы не показать своего состояния, он держался развязнее, чем обычно, был подчеркнуто весел. И на каждой перемене торчал в пионерской комнате, показывая свою активность.
Он просматривал газеты, когда пионервожатая сказала:
— Мало мы все-таки встречаемся с интересными людьми. В прошлом году были у нас в гостях и ученые, и метростроевцы, и писатели. А в этом году еще никто не был. Хорошо бы с производства кого-нибудь пригласить или с большой интересной стройки.