— Да ты кровать сдвинь с места, — посоветовала Вита. — Тебе легче будет.
— Он у меня и так вылезет, — пробормотал санитар.
Он наконец преодолел сопротивление Баклагова и вытащил его из-под кровати.
— Всю грязь собрал, — поморщилась Вита.
Баклагов сидел на полу, затравленно разглядывая стоящих перед ним людей. Санитар рывком поднял его с пола и усадил на кровать.
— Ну, что мы имеем? — спросил Родионов, входя в палату.
Вита посторонилась, открывая Баклагова.
— Под кроватью прятался, — пояснил санитар. — Еле выкурил его оттуда.
— Что же мы делали под кроватью? — Родионов сел напротив, закинул ногу на ногу. — Боишься кого-то, да?
Баклагов смотрел настороженно.
— Зачем так подозрительно смотреть? — мягко сказал Родионов. — Я врач, я ничего плохого не сделаю.
— Разве я болен? — спросил Баклагов.
— Я этого не говорил, — сказал Родионов. — Просто я вижу, что вас что-то тревожит.
— Почему на двери нет замка?
— Он не нужен, — пожал плечами Родионов.
— А кто определяет: нужен он или нет?
— Кто определяет? — Доктор в замешательстве посмотрел на Виту.
— Никто не определяет. Просто не принято вешать здесь замок.
— У вас в квартире есть замок? — спросил Баклагов. — На входной двери.
— Есть, — кивнул Родионов.
— Вот и здесь надо врезать.
— Зачем? Чтобы никто не вошел сюда?
— Да.
— А кого вы не хотите сюда впускать? Кто этот человек?
Баклагов настороженно посмотрел на доктора и ничего не ответил.
— Сколько дней в году? — неожиданно спросил Родионов. — Отвечайте, быстро.
— Пятьсот!
— Солнце вращается вокруг Земли — правильно?
— Нет, — сказал Баклагов. — Наоборот.
— Что такое лед?
Баклагов прикрыл глаза рукой и сказал глухо:
— Я устал! Я не хочу больше разговаривать с вами.
— Что такое лед? — настойчиво повторил Родионов.
Баклагов покачал головой и прошептал:
— Какая-то пустота в голове.
Родионов вздохнул и поднялся с кровати. Вита вопросительно посмотрела на него.
— Трифтазин, — сказал Родионов. — И феназепам. Надо, чтобы он успокоился немножко. Завтра я им займусь вплотную.
— Хорошо, — кивнула Вита и посмотрела в окно. На улице уже было темно.
— Вы присматривайте за ним, — сказал доктор. — У него сейчас симптоматика раскрылась во всей красе.
Он вышел.
— Паша, — сказала Вита санитару, — ты уложи его.
— Ложись! — Паша прикрыл за медсестрой дверь и вернулся к койке Баклагова. — Я тебе говорю!
— Я уйду завтра отсюда, — сказал Баклагов и посмотрел на санитара. — Тревожно мне здесь что-то.
— Куда ты уйдешь? — усмехнулся Паша. — Отсюда просто так не уходят.
— Почему?
— Псих должен вылечиться сначала, — пояснил Паша.
— Псих? — удивился Баклагов. — Кто это?
— Ты. — Паша смотрел на него насмешливо. — Кто же еще?
— Вы по возрасту годитесь мне в сыновья, — пробормотал Баклагов. — И такое себе позволяете. Кто вам дал право?
— А здесь все имеют право, — сказал Паша. — Все, кто одет в белые халаты. А кто не в халате, а в больничной пижаме, — те прав не имеют.
— Как же так? — не понял Баклагов. — Ведь вы и я — мы оба люди.
— Ты не путай святое с грешным, — посоветовал Паша. — Я — человек, а вот ты шизофреник. А это, дорогой, разводит нас по разные стороны.
Лицо Баклагова приняло страдальческое выражение.
— Вы сказали — шизофреник? Это обо мне?
— Конечно.
— Разве я болен?
— Если бы ты не был болен, тебя бы сюда не упрятали.
— А что это за место, куда я попал?
— Ты еще не понял? — поразился Паша. — Добро пожаловать, ты в дурдоме.
— Нет, — покачал головой Баклагов. — Вы шутите.
— Какие могут быть шутки? — пожал плечами Паша. — Это психушка, а ты — псих.
— Это жестоко — то, что вы говорите.
— Да ну? — удивился Паша. — Это травмирует твою нежную душу?
— Это причиняет мне боль.
— Неприятно, когда узнаешь, что ты дурак, — согласился Паша.
— Вы злой, — сказал Баклагов. — Вы злой и жестокий.
— Заткнись, — посоветовал Паша. — Мне надоело слушать тебя.
— Зло творить опасно…
— Заткнись! — крикнул Паша и ударил Баклагова в грудь.
Тот охнул и упал на кровать.
— Зачем ты так? — спросил наблюдавший за происходящим Коля.
— Помолчи! — не оборачиваясь, бросил Паша.
— Зло наказуемо, — сказал Баклагов.
— Оно наказуемо, когда выходит на поверхность, — усмехнулся Паша. — Но ведь есть тысячи способов спрятать концы в воду.
— Зло не спрячешь, — сказал Баклагов.
— Это тебе только кажется, философ.
Паша нагнулся над Баклаговым и ударил его кулаком в живот. Баклагов скорчился на кровати, хватая воздух ртом.
— Вот видишь, — сказал Паша. — И даже следов на теле не осталось. А ты говоришь — не спрячешь.
Он вышел из палаты, прикрыв за собой дверь.
— Ты не связывайся с ним, — сказал Коля. — Здесь жаловаться некому.
Проходя мимо столика дежурной медсестры, Паша поинтересовался:
— Матвеев пришел?
— Да, — сказала Вита. — Он там, в дежурке.
Паша заглянул в комнату. Матвеев сидел за столом и резал колечками колбасу.
— Ну? — сказал Паша. — Принес?
Матвеев поднял голову.
— Принес. А ты где пропадаешь?
Паша присел на стул.
— С новеньким беседовал, — сказал он. — Из восьмой палаты. Он, кажется, философ.
Матвеев нарезал колбасу и протянул нож Паше:
— Хлеб порежь.
Порывшись в столе, он извлек два стакана.
— Витку будем звать? — спросил Паша.
— Ей нельзя, она сразу потом засыпает.
— Слабая баба, — согласился Паша.
Матвеев открыл бутылку и разлил водку по стаканам.
— А этого прощелыгу я буду вместе с Родионовым лечить, — сказал Паша. — Я из него дурь-то выбью.
— Это ты о ком?
— О новеньком.
— Чего ты на него взъелся? — удивился Матвеев. — Чем он тебе успел насолить?
— Он думает, что он человек, — сказал Паша. — Я ему докажу, что он ошибается!
Он пристукнул кулаком по столу. Лампочка под потолком ярко вспыхнула и погасла.
— Тьфу ты! — в сердцах сказал Матвеев. — Стучать-то полегче надо.
— Может, ее просто подкрутить?
— Перегорела она — что там ее крутить.
— Я посмотрю все же, — сказал Паша. — Стаканы убери со стола — переверну ненароком.
Матвеев слышал в темноте, как Паша залез на стол.
— Подожди, — сказал он. — Я хоть дверь открою, чтобы тебе было светлее.
Он, осторожно ступая в темноте, пошел к дверям, но не успел дойти, потому что сзади громко щелкнуло и что-то большое и грузное обрушилось на пол. Матвеев рванул дверь и обернулся. Паша лежал на полу, задрав ноги на стол.
— Что там у вас? — спросила Вита.
— Паша! — позвал Матвеев. — Паша! — Он склонился над лежащим на полу человеком.
Рот Паши был приоткрыт, и тоненькая темная струйка побежала из уголка рта.
— Вита! — крикнул Матвеев, распрямляясь.
Медсестра появилась в дверях.
— Помоги мне, Вита. Его надо вынести на свет.
— Что с ним?
— Не знаю. Его, кажется, током ударило, и он упал со стола.
Они вынесли Пашу в коридор и положили на пол. Матвеев рванул рубаху на Пашиной груди.
— Я сама посмотрю, — сказала Вита, отстраняя его.
Матвеев отошел к окну. Фонарь на улице высвечивал кусочек пустынной дорожки. В пятне света кружился снег. Шум за спиной заставил Матвеева оглянуться. Вита распрямилась над телом Паши и смотрела на Матвеева широко раскрытыми глазами.
— Ну? — спросил Матвеев.
— Он умер, — прошептала Вита и попятилась. — Он убился.
Тело Паши так и пролежало всю ночь в коридоре. Его накрыли простыней и оставили лежать до утра. Вита ушла в соседний корпус: ее всю трясло, и она никак не могла успокоиться. На все палаты остался один Матвеев. Он сел за стол Виты и долго сидел, бездумно глядя прямо перед собой, пока его не сморил сон. Он положил голову на стол и заснул. Лампы в коридоре были погашены, горела только одна — на столе дежурной сестры.
Среди ночи дверь восьмой палаты открылась. Баклагов вышел в коридор, осмотрелся. Убедившись, что здесь никого нет, кроме спящего Матвеева, он подошел к укрытому телу и приподнял край простыни. Лицо Паши заострилось, и чем-то он сейчас напоминал воробья. Баклагов долго рассматривал его, потом накрыл простыней и скрылся в палате. Больше в эту ночь он в коридор не выходил.
Утром покойника увезли. Милицейский капитан, хмурый и неразговорчивый, составил какие-то бумаги и дал подписать их Вите и Матвееву. Матвеев подписал сразу, не читая, а Вита пыталась прочитать, но неожиданно разрыдалась и подписала, не дочитав. Капли ее слез капитан молча смахнул рукавом своего кителя. Доктор Родионов стоял в стороне, кусая губы.
— Где у вас приемный покой? — спросил капитан. — Там вчера наш работник шапку свою забыл.
— Лейтенант, что ли? — вспомнил Матвеев. — Тот, что вчера нам больного привез?
— Да, — сказал капитан и потер глаза рукой. — Тот самый.
— Я провожу вас, — сказал Матвеев.
Они вышли на улицу и направились к соседнему корпусу.
— Он на стуле ее оставил, — сказал Матвеев. — Когда он уже уехал, я заходил туда и видел, что она лежит.
Шапка с кокардой так и лежала на стуле.
— Я забираю ее, — сказал капитан дежурному врачу.
— Забирайте, — пожал плечами врач. — Пусть не забывает в следующий раз.
— Он уже никогда ничего не забудет, — сказал капитан. — Он застрелился вчера.
Врач вздрогнул и поднял глаза на капитана.
— Как… застрелился? — спросил с запинкой Матвеев.
— Небрежное обращение с оружием, — сказал капитан. — Сдавал пистолет после дежурства, а в стволе оставался патрон.
Он взял шапку лейтенанта в руку и вышел.
— Надо же, — пробормотал врач. — Совсем молодой был. Ты видел его вчера?
— Видел, — сказал Матвеев. — Он больного привез.
— Да, — кивнул врач. — Он еще ему наподдал здесь немного, кажется.
Спустя полчаса Матвеев встретил Баклагова в коридоре. Он уже было прошел мимо, потом, словно что-то вспомнив, сказал Баклагову в спину:
— Погиб лейтенант, тот, который тебя вчера сюда привез.
Баклагов замер, но не обернулся.
— Застрелился он, — сказал Матвеев. — По неосторожности.
— Он бил меня вчера, — сказал Баклагов, не оборачиваясь, и пошел дальше.
Зачем он это сказал? Чтобы показать, что не простил?
Матвеев нагнал его и, схватив за плечо, развернул к себе лицом:
— А Пашу покойного, санитара нашего, ты тоже не простил после смерти?
— А я на него зла и не держал, — спокойно ответил Баклагов и осторожно высвободил плечо. — Нельзя зло держать — аукнется оно после.
— Меня, может быть, скоро выпишут, — сказал Коля. — Родионов сегодня сказал.
Баклагов повернулся к нему и посмотрел долгим взглядом.
— Да, брат, вот так-то, — сказал Коля. — Домой отправят.
— Ты работаешь?
— А как же, — Коля улегся на кровати поудобнее. — Я токарем на «Штамповщике» — знаешь?
— Знаю, — сказал Баклагов.
— А сам-то ты где работаешь?
— Нигде.
— А живешь?
— Нигде.
— Как это — нигде? Ты не местный, что ли?
— Не местный.
Коля приподнялся на локте:
— А «Штамповщик» наш откуда знаешь? Бывал там?
— Нет, — сказал Баклагов. — Я вообще первый раз в вашем городе.
— Ничего не понимаю, — замотал головой Коля.
— И я не понимаю, — спокойно сказал Баклагов. — Просто знаю про твой завод — и все. К нему шестым трамваем можно доехать, да?
— Можно, — кивнул Коля.
— А директорский кабинет у вас на третьем этаже. Так?
Коля лег на спину и рассмеялся.
— Да ты меня просто разыгрываешь. Ты был у нас на заводе.
— И у тебя в цеху есть собственный шкафчик для вещей, — продолжал Баклагов. — На дверце старый календарь висит: там рыбак с удочкой на картинке.
Коля перестал смеяться и лежал, глядя в потолок, мучительно о чем-то размышляя.
— Может, ты мне еще скажешь, за какой год этот календарь? — наконец спросил он.
— Там только две первые цифры видны, — сказал Баклагов после небольшой паузы. — Единица и девятка, а дальше пусто — оторван. Я же говорю — старый календарь.
Коля смотрел в потолок, и на его лбу выступали капли пота.
— Лоб вытри, — сказал Баклагов. — Что это с тобой?
— Душно мне чего-то, — не поворачивая головы, хрипло сказал Коля. — Жарко здесь очень.
Вечером Родионов вызвал Баклагова к себе в кабинет и беседовал с ним полчаса. Удовлетворившись беседой, он назначил дополнительные лекарства.
— Все будет нормально, — сказал Родионов. — Поверьте мне.
— Что вы понимаете под словом «нормально»?
— Я имею в виду ваши проблемы с самочувствием.
— Я чувствую себя неплохо.
— Согласен с вами, — кивнул Родионов. — Но мне кажется, что вам надо немного отдохнуть.
— От чего?
— Ни от чего. Просто отдохнуть.
— Это вы так решили?
— Я.
— Но ведь вы врач, не так ли?
— Совершенно верно.
— Разве дело врача определять, надо отдыхать человеку или нет? И еще назначать при этом лекарства? Если я просто нуждаюсь в отдыхе, зачем же меня насильно лечить?
— Вас никто насильно не лечит, — мягко сказал Родионов.
— Значит, я могу отсюда уйти?
— Это нежелательно.
— Могу или нет?
— Нет.
— Почему?
Родионов вздохнул.
— Мне вчера санитар сказал, что это заведение — дурдом. Это так?
— Кто это вам сказал? — поморщился Родионов.
— Паша. Тот, который убился.
— Он неправильно выразился.
— А как правильно?
— Больница.
— Психбольница?
— Психиатрическая больница.
— А какая разница?
— Звучит более прилично.
— Значит, меня здесь лечат от этого, — Баклагов показал на свою голову.
— Пока мы больше наблюдаем за вами.
— А потом начнете лечить?
— Если возникнет необходимость.
— А кто определит: она возникла или нет?
— Я.
— Итак, вы решите: правильно я мыслю или нет. Вы знаете, как именно надо мыслить, да? Вы знаете, какие мысли правильные?
— Мы позже с вами об этом поговорим, — сказал Родионов. — Не возражаете?
— А если я скажу, что возражаю?
— У меня нет времени сейчас. Я все равно не смогу продолжить с вами беседу, даже если вы будете настаивать на этом.
— Значит, вы определяете продолжительность беседы? Я не имею никакого отношения к этому?
Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул человек в белом халате.
— Заходи, — сказал Родионов. — Мы уже закончили.
Баклагов встал со стула и молча вышел.
— Выручил ты меня, — сказал Родионов человеку в белом халате. — Такой больной попался — почемучка. Не отвяжешься.
— Что у него?
— Похоже, шизофрения.
— А-а, тогда понятно. Философствовать может сколько угодно. Ты гони его — и все дела.
— Для этого ему надо сказать, что он болен и что у меня таких, как он, полсотни.
— Вот и скажи.
— Не могу, — покачал головой Родионов. — Я смотрю ему в глаза — и не могу.
— А ты не смотри. Псих — он и есть псих, как говорит мой сынишка. И разговор с ним должен быть соответствующий.
Свет в палате погасили. Баклагов лежал на спине, вспоминая происшедшее с ним за последние дни. Коля на своей койке ворочался, и в его дыхании чувствовалось что-то нехорошее.
— Толя! — шепотом позвал он.
— Ты меня зовешь? — встрепенулся Баклагов.
— Тебя. — Коля придвинулся поближе. — Я вот что хочу тебе сказать. Я все равно повешусь.
— А жена?
— А что жена?
— Она останется одна?
— Одна. Она дура, Толик.
— Сколько ты с ней прожил?
— Двадцать пять. Нет, погоди… Двадцать шесть.
— С дурой прожил?
— С дурой.
— Так ты сам, значит, дурак, раз жил столько с дурой.
— Наверное, так, — согласился Коля.
— Может, лучше просто развестись?
— А дальше жить как? Жизнь-то не переделаешь теперь.
— Там нет ничего. Только мрак и черви.
— Это ты о чем?
— О смерти.
— Так и здесь то же самое, — сказал Коля. — Какая же разница?
— Здесь ты можешь хоть что-то предпринять, а там от тебя уже ничто не зависит.
— Не хочу я уже ничего. Совсем ничего.
— Мне зачем сказал об этом?
— Не знаю. Подумал, что должен об этом кому-то сказать. А ты мне самая близкая душа получаешься.
— А твой брат, Толик?
— Он вечно меня поучает, как жить. С ним я не могу об этом говорить.
— Я тоже однажды хотел на себя руки наложить, — сказал Баклагов. — Залез в трансформаторную будку и начал хвататься за все железяки подряд — все ждал, пока меня током убьет.
— Ну и как?
— Там, оказывается, электричества не было.
— Почему?
— Авария какая-то произошла, и они к тому времени уже сутки как без света сидели.
Коля рассмеялся в темноте.
— Без света, — сказал он, смеясь. — Сутки. Ну и ну.
Через минуту он затих, и больше они в ту ночь не разговаривали.
Жена пришла к Коле утром следующего дня. Баклагов, прогуливаясь между деревьями, видел их сидящими на лавочке. Падал мелкий снежок, и Баклагов иногда запрокидывал голову. Снежинки падали ему на лицо и медленно таяли. Баклагов блаженно улыбался и закрывал глаза. Иногда он пытался о чем-нибудь думать, но мысли внезапно обрывались, и он не мог вспомнить, о чем они были. Он не сердился, а только тер ладонью лоб и качал головой, усмехаясь. Коля присоединился к нему через час.