Лучшей моей подругой была дочка Тетушки Садне Хиуру. Однажды ее старшая сестра Дисду, которая в то время уже была в Певческом Круге, пришла ко мне и очень серьезно сказала: «Родни очень красивый». Я, конечно, с гордостью согласилась с ней.
– Он очень большой и очень сильный, – продолжала она. – Он сильнее, чем я.
И я вновь, ужасно гордясь своим братом, это подтвердила, но все же потихоньку стала от нее отодвигаться.
– Но я же не говорю заклинаний. Это не магия, Ясна! – вспыхнула она.
– Нет, это магия! Магия! Я все твоей маме скажу!
Дисду отрицательно покачала головой:
– Я пытаюсь говорить только правду. И если мой страх породил твой страх, то я в этом не виновата. Так и должно быть. Мы говорили об этом в Певческом Кругу, и мне это не понравилось.
Да, я понимала, что она говорит правду. Она была самой тихой и воспитанной девочкой среди нас.
– Я хотела бы, чтобы он оставался ребенком, – прошептала она. – И чтобы я тоже осталась ребенком навсегда. Но у нас этого не получится.
– Конечно, ведь в конце концов ты закончишь тем, что станешь старой маразматичкой, дура! – крикнула я и убежала от нее. А потом пошла в свое тайное место у реки и уселась, чтобы нареветься всласть. Затем достала из душехранительницы свои драгоценности, среди которых был и подаренный мне Родни кристалл. Он был очень красивый: сверху абсолютно прозрачный и дымчато-багровый снизу. Теперь уже об этом можно рассказать. Я долго любовалась этой своей святыней, а затем откопала под большим валуном ямку, оторвала от своей любимой юбки лоскуток (Хиуру сама спряла для нее нитки и связала ее), завернула в нее кристалл и зарыла его там, закидав могилку сверху опавшими листьями. Лоскут я выдрала прямо спереди, чтобы сразу все увидели. Я еще долго там просидела, а когда вернулась домой, даже словом не обмолвилась о разговоре с Дисду. Родни тоже промолчал, зато мама ужасно всполошилась:
– Что ты сотворила со своей юбкой, Ясна?
Я лишь слегка подняла голову, но продолжала безмолвствовать. А она продолжала говорить, спрашивать о чем-то, но потом наконец тоже замолчала. Выходит, она все же научилась не заговаривать с личностью, которая предпочитает безмолвствовать.
У Родни не было близкого задушевного друга, и он все реже и реже играл даже с двумя близкими ему по возрасту ребятами: тихим, скромным Эднеде (который, кстати, был года на два его старше) и Битом, который, несмотря на свои одиннадцать, был их главным заводилой. Все трое время от времени куда-то уходили, и, честно говоря, я этому только радовалась, потому что терпеть не могла Бита. Стоило нам с Хиуру заняться упражнением на осознавание и достичь необходимого сосредоточения, как этот остолоп тут же с диким воплем выскакивал откуда-нибудь и начинал носиться вокруг нас, выкрикивая всякие гадости. Он не выносил, если рядом с ним хоть кто-то безмолвствовал, словно чужое молчание уязвляло его. Его обучала мать, Хедими, но ей было далеко до Садне и Нойит, как в умении петь, так и в даре рассказывать истории. А Бит был слишком большой непоседа, чтобы вслушиваться в слова чужих матерей. Да он просто видеть не мог, как мы с Хиуру безмолвствуя гуляем или постигаем осознание. Ему обязательно нужно было привязаться и довести нас до полного умопомрачения, и лишь когда мы все же сдавались и говорили ему, чтобы он убирался отсюда, он довольно скалился: «Все девчонки – дуры!»
Но все же я спросила как-то у Родни, куда это они втроем ходят. На это он лишь насупился и бросил:
– Мужские дела.
– Это как?
– Практикуемся.
– В чем? В обретении осознавания?
Он как-то запнулся и выдавил из себя:
– Нет.
– Но в чем тогда вы практикуетесь?
– Мышцы качаем. Чтобы быть сильными. Для Дома юношей, – угрюмо пояснил он. А затем вытащил из-под своего матраса спрятанный там нож и протянул его мне: – Гляди! Эднеде сказал, что без ножа там просто пропадешь. Любой тебя обидит. Разве не красивый?
Нож был металлическим, и металл этот был откован еще древними людьми. Он был длинный и узкий, словно тростниковый лист, и заточен с обеих сторон. А на рукоять был насажен кусочек обтесанного кремнем дерева, чтобы защитить руку от случайной раны.
– Я нашел его в заброшенном доме одного мужчины, – сообщил он и добавил: – А рукоятку я сделал сам. – И нежно погладил ладонью свое сокровище, которое и не подумал спрятать в душехранительнице.
– А что ты собираешься с ним делать? – спросила я, гадая, для чего этот нож заточен с обеих сторон. Зачем вообще нож, которым так легко порезаться – рука соскользнула и…
– Защищаться от тех, кто нападет.
– А где этот заброшенный дом?
– По пути к Скалистому пику.
– А можно и мне с тобой как-нибудь туда сходить?
– Нет, – сказал он, как отрезал.
– А что случилось с этим мужчиной? Он что, умер?
– Мы нашли неподалеку в реке череп. Думаю, он поскользнулся и утонул.
Он сказал это как-то особо грустно и очень по-взрослому. И это был уже не тот Родни, которого я так хорошо знала. Вот так. Пришла убедиться, что он еще прежний, а ушла от него еще более озадаченной. Тогда я спросила у матери:
– А что они делают в Домах юношей?
– Инициация. Имитация естественного отбора, – почему-то на своем, а не на моем языке ответила она. И тон у нее был очень странный. Я на тот момент уже почти полностью позабыла хайнийский и не поняла ни единого слова, но тон, которым она это произнесла, почему-то очень напугал меня. А затем, уже к полному своему ужасу, я увидела, что она беззвучно плачет. – Нам нужно уехать, Ясность, – сказала она, даже не заметив, что все еще говорит по-хайнски. – Ведь на это нет никаких запретов, правда? Женщины часто переезжают туда, куда им нравится. Ведь это же никого не касается. Здесь никого ничего не касается… Кроме одного: мальчишек надо вышвырнуть из деревни, и точка!
Большее из того, что она сказала, я все же поняла, но попросила ее объяснить мне еще раз, но уже на моем языке. Выслушав ее, я только пожала плечами: куда бы мы ни переехали, Родни останется таким же большим и сильным.
– Тогда мы улетим отсюда! Вернемся на корабль! – выпалила она в сердцах.
Я просто повернулась и ушла. Но с этого дня я больше ее не боялась: она никогда не применит свою магию против меня. Мать обладает огромной властью, но в этом нет ничего противоестественного, если только она не использует ее во зло душе своего ребенка.
И Родни тоже больше ее не боялся. Теперь он обладал своей собственной магией. И когда она сообщила ему о своем намерении улететь, он сумел отговорить ее. Он сказал ей, что сам хочет попасть в Дом юношей и что уже год только об этом и мечтает. Он больше не принадлежит миру Круга Тетушек: он не женщина, не девушка и не малое дитя. Он хочет жить со своими ровесниками. Старший брат Бита Йит уже вошел в Дом юношей Территории Четырех Рек и обещал, что присмотрит, чтоб новичков не обижали. Да и Эднеде уже тоже созрел для ухода. А недавно Родни, Эднеде и Бит удостоились разговора с несколькими мужчинами. И оказалось, что мужчины здесь вовсе не такие уж невежественные психи, как рассказывала ему прежде мать. Они не любят много говорить, зато очень много знают.
– И что же они такое знают? – мрачно спросила мама.
– Они знают, что такое быть мужчиной, – ответил Родни. – То есть тем, кем я собираюсь стать.
– Только не таким, как они! Нет! Если только слово матери для тебя хоть что-то значит!.. Ин Джой Борн, вспомни, ты же видел мужчин на корабле – настоящих мужчин! Они и близко не похожи на этих нищих грязных отшельников. Я не могу тебе позволить даже и мечтать о том, чтобы ты стал таким же!
– Они вовсе не такие, – стоял на своем Родни. – Ты прежде сама бы пошла и поговорила с ними, мать.
– Боже, какая наивность! – желчно рассмеялась она. – Ты прекрасно знаешь, что здесь ни одна женщина не приходит к мужчине только ради того, чтобы с ним побеседовать.
А я знала, что она ошибалась; все женщины Круга знали всё о мужчинах, живущих в радиусе трех дней пути от их деревни. И все они, бывало, встречались с ними как раз для того, чтобы просто поговорить. Они сторонились лишь тех, кого не считали достойными своего доверия, но такие мужчины довольно скоро исчезали. Нойит объяснила мне это так: «Их магия обратилась против них самих». Она имела в виду, что другие мужчины либо убили их, либо изгнали. Но ничего этого я маме не сказала, а Родни лишь сухо заметил:
– А вот мужчина из Пещеры очень умен. И он отвел нас в такое место, где я нашел вот эти вещи людей.
Мама не смогла сдержать восторга при виде этих древних реликвий и принялась их разглядывать. А Родни между тем продолжал:
– Мужчины знают то, о чем женщины и понятия не имеют. В конце концов я могу пойти в Дом юношей ненадолго и уйти оттуда, когда захочу. Я должен это сделать. Мне столькому хочется научиться здесь! Да у нас вообще нет о них почти никакой информации. Все, что мы знаем о местной культуре, касается обычаев Круга Тетушек. Поэтому я пойду туда, к ним, и останусь на столько времени, сколько понадобится для того, чтобы составить полноценный отчет. Но я уже никогда не смогу вернуться в Круг Тетушек или Дом юношей после того, как я ушел оттуда. И тогда у меня лишь две дороги: назад, на корабль, или попытаться стать мужчиной. Мама, я тебя очень прошу, позволь мне пройти через это!
– Мужчины знают то, о чем женщины и понятия не имеют. В конце концов я могу пойти в Дом юношей ненадолго и уйти оттуда, когда захочу. Я должен это сделать. Мне столькому хочется научиться здесь! Да у нас вообще нет о них почти никакой информации. Все, что мы знаем о местной культуре, касается обычаев Круга Тетушек. Поэтому я пойду туда, к ним, и останусь на столько времени, сколько понадобится для того, чтобы составить полноценный отчет. Но я уже никогда не смогу вернуться в Круг Тетушек или Дом юношей после того, как я ушел оттуда. И тогда у меня лишь две дороги: назад, на корабль, или попытаться стать мужчиной. Мама, я тебя очень прошу, позволь мне пройти через это!
– Я все равно не понимаю твоего стремления научиться стать мужчиной, – ответила она помолчав. – Ты и так уже мужчина.
И тогда он рассмеялся, а она его обняла.
Глядя на них, я думала: «А что будет со мной? Я ведь корабль-то даже почти и не помню. Я хочу быть здесь, где моя душа. И я хочу продолжать учиться тому, как жить в этом мире».
Но я боялась и мать, и Родни, которые могли воздействовать на меня своей магией, и потому привычно безмолвствовала.
Эднеде и Родни ушли из деревни вместе. Мать Эднеде Нойит была рада не больше моей, и хотя они вместе вышли провожать сыновей, они не обменялись ни словечком. Этот обряд состоялся накануне ухода; вечером мальчики по традиции обошли все дома Круга, и это заняло довольно много времени. Все дома располагались на расстоянии голоса друг от друга, а между ними росли кусты, тянулись ирригационные канавы и бежали дорожки. И в каждом доме их ждали матери и дети, чтобы сказать им последнее «прощай»… Вот только никто ничего подобного не говорил: в моем языке просто нет таких слов, как «здравствуйте» или «до свидания». Мальчиков просто приглашали войти и давали им припасы на дорогу до Территории. А когда уходящие подходили к дверям, каждый из домашних по очереди подходил к ним и касался их ладони или щеки. Я помню, как точно так же провожали Йита. И тогда я плакала. Нет, мне не жаль было расставаться с ним, я недолюбливала его лишь чуть меньше, чем его младшего братца, дело было в другом: тогда впервые я осознала, что кто-то может вот так уйти из твоей жизни навсегда, словно он уже умер. И с этой мыслью было трудно примириться. Но на сей раз я не плакала; и все же я не спала всю ночь для того, чтобы дождаться и услышать, как он встанет до рассвета и тихо уйдет. Я знала, что мать тоже не спит, но мы обе продолжали притворяться спящими и дождались наконец: мы услышали, как он тихо встает, собирает вещи и уходит из этого дома навсегда. И мы продолжали притворяться друг перед другом и лежали так еще долго.
Я читала ее статью «Юноша, достигший брачного возраста, покидает Круг Тетушек: отмирающий пережиток древних обрядов».
Она просила его взять с собой радиопередатчик, чтобы хоть изредка связываться с ней. Но Родни был непреклонен:
– Я хочу сделать все как положено, мать. Нет смысла этого делать, если я сам знаю, что это неправильно.
– Но я просто не выдержу, если не буду о тебе ничего знать, Родни, – взмолилась она по-хайнски.
– Ну а представь себе, что радио сломалось или его кто-то украл… Да мало ли что с ним может случиться! И тогда ты начнешь волноваться обо мне еще больше, причем, возможно, без всякой причины!
Наконец она согласилась ждать полгода до первого дождя; и тогда она отправится в приметные руины у реки, отмечающие границу Территории, а он попытается прийти туда тоже.
– Но жди не больше десяти дней, – предупредил Родни. – Если я и тогда не приду, значит, действительно не могу.
И она согласилась. Она в тот момент была похожа на мать неразумного малыша, готовая согласиться на все, что он только пожелает. Мне это показалось неправильным, хотя то, что сказал Родни, имело смысл; никогда еще ни один сын не возвращался для встречи с матерью.
А вот Родни мог это сделать.
Лето было долгим, ясным и чудесным. Я училась глядеть на звезды; это когда вы ложитесь на спину на открытый холм в ясную летнюю ночь и находите себе какую-нибудь звезду на востоке, а затем отслеживаете ее путь по ночному небу до самого рассвета. Конечно, вы можете отвести взгляд ненадолго, если глаза устали, и даже подремать, но главное – это суметь вновь найти свою звезду на небосклоне. И смотреть, смотреть, смотреть до тех пор, пока вы сами не почувствуете, как поворачивается планета, и пока не осознаете той гармонии, в которой движутся звезды, ваш мир и ваша душа. А когда ваша звезда опустится за горизонт, вы можете спокойно уснуть и спать, пока рассвет не разбудит вас. И тогда вы сможете приветствовать солнце уважительным безмолвием сопричастного. Я была так счастлива на холмах в те великие теплые ночи, сменявшиеся после ясными рассветами. Первые два раза мы ходили глядеть звезды вместе с Хиуру, но потом разошлись по разным холмам, потому что в такие моменты нужно быть одному.
И вот однажды, когда я на рассвете возвращалась после проведенной на холмах ночи по узкой долине между Скалистым Утесом и Охраняющей Дом Горой, внезапно кусты раздвинулись, из них вылез мужчина и заступил мне дорогу.
– Не бойся меня, – сказал он. – Вслушивайся!
Он был раздет по пояс, и его плечи и грудь говорили об огромной силе; а еще от него разило потом. Я так и застыла на месте: он ведь сказал «Вслушивайся!», как Тетушки. И я стала слушать.
– С твоим братом и его другом все хорошо. Но твоей матери не нужно приходить на место встречи. Несколько мальчишек собрались в шайку, чтобы поймать ее там и изнасиловать. Я и другие мужчины сейчас охотимся на их заводил. И скоро мы убьем их. Твой брат не с ними. С ним все в порядке. Повтори, что я сказал.
Я повторила его сообщение слово в слово – сказалась многолетняя практика вслушиваться.
– Хорошо. Правильно, – сказал он и, оттолкнувшись от земли своими сильными короткими ногами, легко, одним прыжком, заскочил на каменный карниз над моей головой. И я осталась одна.
Мама как раз собирала вещи, чтобы отправиться на Территорию, но я передала сообщение Тетушке Нойит, и она тут же направилась к нам во двор, чтобы поговорить с моей матерью. Я присутствовала при этом разговоре и не просто слушала, а вслушивалась в ее слова, потому что она говорила о вещах, о которых я знала очень мало, а мама – та вообще понятия не имела. Нойит была скромной невысокой женщиной, очень любившей своего сына Эднеде; а еще она очень любила петь и учить, и потому в ее доме всегда было полно ребятишек. Она видела, что мать уже собралась в дорогу, и сказала ей:
– Мужчина из Дома у Горизонта сказал, что с мальчиками все в порядке. – Но заметив, что мама ее не слушает, заговорила чуть громче, притворяясь, что обращается ко мне: – Он сказал, что несколько мужчин сейчас разгоняют шайку. Они всегда так делают, когда юноши собираются, чтобы устроить какое-нибудь непотребство. А иногда к таким шайкам еще присоединяются и взрослые маги, и старшие юноши, и просто любители побезобразничать. Оседлые мужчины убьют всех магов и проследят за тем, чтобы никто из юношей при этом не пострадал. Но если шайка вырывается с Территории, то тогда уже никто не может быть спокоен за свою безопасность. Оседлые мужчины этого не любят и всегда защищают Круги Тетушек. Так что с твоим братом ничего не случится.
А мама тем временем продолжала укладывать в свою корзинку корни пиджи.
– Оседлые мужчины считают изнасилование очень, очень плохим делом, – продолжала Нойит, по-прежнему якобы обращаясь ко мне. – Они считают, что на это способен лишь тот, к кому женщина никогда не придет сама. А если несколько юношей все же возьмут силой какую-нибудь женщину, то им придется убить всех юношей из их Дома. Всех.
Только тут мама наконец-то услышала ее.
И она не пошла на встречу с Родни. Но весь сезон дождей она ходила грустной и подавленной. А потом она заболела, и старая Днеми приставила к ней Дисду, чтобы та поила ее сиропом из ягод гаги. Мама продолжала работать и лежа. Она писала статью о местных болезнях и местной медицине и о том, что больных здесь выхаживают девушки, потому что взрослым женщинам не позволяется переступать порог чужого дома. Вот так она и болела: беспрестанно писала и переживала за Родни.
Однажды, когда сезон дождей уже подходил к концу и с гор повеяло теплым ветром, а на холмах повсюду распустились желтые медовки, первые вестницы Золотой Поры, мама работала в саду, и вдруг заглянула Нойит. «Мужчина из Дома у Горизонта сообщает, что с мальчиками все хорошо», – сказала она и ушла.
Только тогда мама начала понимать, что, несмотря на то что взрослые никогда не заходят друг к другу в дома и редко говорят друг с другом, а романы между мужчинами и женщинами носят кратковременный и часто случайный характер, и даже несмотря на то что мужчины живут в основном полными отшельниками, все же здесь существовал определенный тип социальных отношений: обширный и искусный свод правил поведения и запретов. Теперь в своих отчетах кораблю она всячески подчеркивала это открытие и с головой углубилась в его исследование. И все же она продолжала считать, что жизнь сороянцев крайне примитивна; она не видела личностей, перед ней были лишь убогие потомки великих предков, растратившие в течение веков все богатство породившей их культуры.