«На протяжении 1943-го и отчасти 1944 года нас больше всего беспокоила возможность, что нацистская Германия создаст атомную бомбу раньше нас. В 1945 году, когда мы перестали тревожиться о том, что могут сделать нам немцы, мы начали беспокоиться о том, что может сделать правительство США в отношении других стран», — вспоминал впоследствии Лео Сцилард.
Наиболее активно выступали против бомбы сотрудники металлургической лаборатории Чикагского университета. Когда-то американские работы в области расщепления атомного ядра взяли старт именно там. Но затем центр научных исследований переместился в Лос-Аламос, так что ученых в Чикаго меньше донимала каждодневная изнурительная гонка.
Вместе с Лео Сцилардом в Чикаго работал лауреат Нобелевской премии Джеймс Франк. По их инициативе группа видных ученых изложила свои выводы о последствиях боевого применения атомного оружия в обстоятельном докладе. Этот документ, известный как доклад комиссии Франка, 15 июня 1945 года был вручен военному министру Стимсону.
Авторы доклада предостерегали американское правительство от иллюзий, будто Соединенные Штаты смогут долго сохранять монополию на атомное оружие. Они напоминали о работах, проведенных в этой области французскими, английскими, германскими и советскими физиками. Они писали, что, несмотря на завесу секретности, окружающую «Манхэттенский проект», теоретические основы атомного взрыва не составляют тайны для ученых других стран.
Доклад комиссии Франка заканчивался следующими словами: «Мы считаем своим долгом выступить с призывом не применять атомные бомбы для удара по Японии. Если Соединенные Штаты первыми обрушат на человечество это слепое оружие уничтожения, они лишатся поддержки мировой общественности, ускорят гонку вооружений и сорвут возможность договориться о международном соглашении относительно контроля над подобным оружием».
Крейсер «Индианаполис»
16 июля 1945 года с американской военно-морской базы в Сан-Франциско вышел крейсер «Индианаполис». Командиру корабля было приказано доставить на остров Тиниан двух пассажиров с секретным грузом. Собственно говоря, это был даже не груз, а багаж: нечто вроде сундучка, который пассажиры аккуратно внесли в отведенную им каюту первого помощника.
Среди корабельных офицеров тут же сложилось мнение, что гости крейсера ведут себя как типичные «ви-ай-пи» — чрезвычайно важные персоны. Во-первых, они не появились к столу в кают-компании. А во-вторых, затребовали радиоперехват последних известий. Командир «Индианаполиса» счел долгом лично навестить пассажиров, чтобы вручить им подготовленный радистами текст.
Все информационные агентства начинали выпуски новостей сообщениями из Потсдама, где 17 июля была назначена встреча руководителей трех держав антигитлеровской коалиции: Советского Союза, Соединенных Штатов и Великобритании.
Однако, к удивлению командира крейсера, гости довольно бегло перелистали эти радиокомментарии, проявив наибольший интерес к самому последнему сообщению Ассошиэйтед Пресс: «На рассвете 16 июля в пустыне близ авиабазы Аламогордо (штат Нью-Мексико) взорвался склад боеприпасов. Взрыв был настолько силен, что привлек внимание в Галлапе — на расстоянии 376 километров».
Откуда было знать командиру, что его пассажиры имеют непосредственное отношение к взрыву в Аламогордо? И уж тем более никто на крейсере не мог предположить, что взрыв этот на самом деле был первым испытанием атомного оружия; что он вовсе не случайно совпал с открытием Потсдамской конференции, как не случайно совпал с этими двумя событиями и приказ крейсеру доставить на остров Тиниан свинцовый цилиндр с ураном-235.
Откуда было командиру догадаться, что на борту у него боезаряд для атомной бомбы? Впрочем, мысль о каком-то новом оружии у него все же мелькнула. Заметив на кителе одного из пассажиров нашивки медицинской службы, он брезгливо покосился на «сундучок» и, не скрывая неприязни боевого офицера к ученым в мундирах, произнес:
— Вот уж не думал, что мы докатимся до бактериологической войны!
Гости промолчали.
Когда впервые созданный урановый боезаряд был с величайшими предосторожностями переправлен на Тихоокеанское побережье, в Калифорнию, возникли споры о том, как доставить его на остров Тиниан: по воздуху или по морю? Самолет сулил большой выигрыш во времени. Но ученых пугала возможность аварии при взлете. Ведь если взрывное устройство в этом случае сработает, то красивейший американский город Сан-Франциско может быть стерт с лица земли.
Поэтому было решено использовать для транспортировки уранового боезаряда крейсер «Индианаполис». Командовал им капитан Чарльз Маквей III. Потомственный морской офицер, сын бывшего командующего Тихоокеанским флотом США, он уверенно поднимался по служебной лестнице.
В штабе военно-морской базы Сан-Франциско командир крейсера получил простой, но необычный приказ. Доставить по назначению «сундучок», оберегая его любой ценой. («Даже если корабль пойдет ко дну и у вас останется единственная шлюпка, она должна быть отдана для спасения груза!») При этом никому из команды не следует ничего об этом знать.
27 июля «Индианаполис» прибыл на Тициан. Высадив на берег неразговорчивых пассажиров с их багажом, капитан Маквей взял курс на Гуам. Там, в передовом штабе командующего Тихоокеанским флотом США адмирала Нимица, он получил приказ следовать на Филиппины.
— Будут ли для нас какие-либо указания, связанные с последними данными разведки? — осведомился командир крейсера.
— Придерживайтесь обычного маршрута, — сухо ответил офицер из оперативного отдела.
Между тем командование ВМС США знало, что к Филиппинам стянута японская группа «Тамон» из шести подводных лодок новейшей конструкции. Однако эти агентурные сведения были строго засекречены и переданы лишь Пентагону.
Не получив должного предупреждения, командир «Индианаполиса» на третий день перехода приказал прекратить движение зигзагами. Море было бурным, и маневрирование согласно инструкции отнимало много времени.
Через пять минут после полуночи 30 июля 1945 года крейсер содрогнулся от взрывов. Первая торпеда, которую выпустил командир японской подводной лодки «И-58» лейтенант Хасимото, врезалась в носовую часть, вторая ударила прямо под боевой рубкой. Восемь минут спустя «Индианаполис» стал погружаться под воду. Маквей приказал команде покинуть корабль. Выброситься за борт успели почти все. Но, поскольку спасатели подоспели лишь через трое суток, 880 членов экипажа утонули или были съедены акулами.
Капитан Маквей был подобран одним из последних. Но его злоключения на этом не кончились. Трагедия «Индианаполиса» обрела в Соединенных Штатах широкий резонанс. «Потеря крейсера, гибель почти всего боевого экипажа за месяц до окончания войны является одной из самых мрачных страниц в истории американского флота», — писала в редакционной статье газета «Нью-Йорк таймс».
Чтобы снять с себя ответственность, высокопоставленные военно-морские чины решили сделать козлом отпущения капитана Маквея. 13 августа 1945 года он предстал перед следственной комиссией военного трибунала. По ее заключению «причиной гибели крейсера была отмена приказа о движении зигзагами».
Командиру «Индианаполиса» грозило суровое наказание. Но, как ни парадоксально, выручил обвиняемого не кто иной, как лейтенант Хасимото, пустивший ко дну его корабль. Вызванный на заседание трибунала в качестве свидетеля, японский подводник доказал, что потопил бы американский крейсер, даже если бы тот шел зигзагами.
Капитан Чарльз Маквей III был оставлен на службе. Но имя его по-прежнему связывалось с самой крупной морской катастрофой последнего года войны. И несколько лет спустя он застрелился, доведя число жертв «Индианаполиса» до 881.
А лейтенант Хасимото только на процессе узнал, что, если бы та же самая цель оказалась в перископе его подводной лодки неделей раньше, один из двух испепеленных атомными взрывами японских городов мог бы уцелеть.
Долина смерти
Суровое плато на северо-западе штата Нью-Мексико издавна зовется Долиной смерти. Но никогда место это столь не соответствовало своему имени, как 16 июля 1945 года, когда энергия расщепленного атома проявила здесь свою уничтожающую силу.
Пока президент Трумэн пересекал Атлантический океан на пути в Потсдам, возле отдаленной авиабазы Аламогордо в лихорадочной спешке готовилась генеральная репетиция хиросимской трагедии. Вдоль всего пятисоткилометрового пути от Лос-Аламоса до Аламогордо клубились тучи красноватой пыли, в которых непрерывной вереницей двигались тягачи с оборудованием.
На том месте, где поныне сохранилась гигантская воронка со склонами из спекшегося песка, была смонтирована тридцатиметровая стальная башня, а вокруг размещена регистрационная аппаратура. В радиусе десяти километров были оборудованы три наблюдательных поста, а на расстоянии 16 километров блиндаж для командного пункта.
Бомбу, похожую на грушу, собирали неподалеку от башни на заброшенном ранчо. Когда монтаж был завершен, физик Моррисон на армейском джипе доставил туда из Лос-Аламоса свинцовый цилиндр с плутониевым боезарядом. Теперь дело было лишь за погодой. Но она-то как раз не благоприятствовала испытаниям.
В ночь на 16 июля разразилась гроза. Вспышки молний освещали контуры бомбы, поднятой на башню, среди стальных ферм которой виднелись три человеческие фигуры. Химику Кистяковскому и двум его помощникам предстояло покинуть башню лишь за полчаса до взрыва.
На командном пункте Оппенгеймер тщетно пытался убедить Гровса повременить хотя бы сутки. Он доказывал, что при таком ненастье ветер может неожиданно изменить направление и понести радиоактивное облако к населенным пунктам штатов Нью-Мексико или Техас.
Но руководитель «Манхэттенского проекта» не хотел слышать ни о каких отсрочках (эхо Аламогордо должно было непременно докатиться до Потсдама к началу конференции трех держав!). Гровс ограничился тем, что приказал держать наготове грузовики с солдатами на случай принудительной эвакуации соседних поселков.
Лишь незадолго до испытаний, назначенных на 5.30 утра, дождь прекратился, среди туч кое-где проглянуло звездное небо. И тут робкие предрассветные сумерки были рассечены сильной огненной вспышкой.
«Будто из недр Земли появился свет, свет не этого мира, а многих солнц, сведенных воедино, — пишет автор книги «Люди и атомы» Уильям Лоуренс, единственный журналист, которому Пентагон поручил быть летописцем «Манхэттенского проекта». — Это был такой восход, какого никогда не видел мир. Громадное зеленое сверхсолнце поднялось за доли секунды на высоту более двух с половиной тысяч метров. Оно поднималось все выше, пока не достигло облаков, освещая землю и небо ослепительно ярким светом. Этот громадный огненный шар диаметром почти в полтора километра поднимался, меняя цвет от пурпурного до оранжевого, расширяясь, увеличиваясь, пришла в действие природная сила, освобожденная от пут, которыми была связана миллиарды лет.
Вслед за огненным шаром с земли поднялось громадное облако. Сначала это была гигантская колонна, которая затем приняла формы фантастически огромного гриба. Громадная гора, рожденная за несколько секунд (а не за миллионы лет), поднималась все выше и выше, содрогаясь в своем движении.
В течение этого очень короткого, но кажущегося необычайно долгим периода не было слышно ни единого звука. Потом из этой тишины возник громовой раскат. В течение короткого времени то, что мы видели, повторилось в звуке. Казалось, тысячи мощных фугасных бомб разорвались одновременно и в одном месте. Гром прокатился по пустыне, отозвался от гор Сьерра-Оскуро. Эхо накладывалось на эхо. Земля задрожала под ногами, как будто началось землетрясение».
Когда грибовидный столб рассеялся, создатели и заказчики нового оружия устремились к месту взрыва на танках, выложенных изнутри свинцовыми плитами. Перед их глазами лежала поистине Долина смерти.
Разрушительная сила бомбы оказалась равной двадцати тысячам тонн обычной взрывчатки. Стальная башня испарилась. Песок вокруг спекся в стекловидную корку.
Даже невозмутимый Ферми был настолько потрясен увиденным, что на обратном пути в Лос-Аламос не мог вести свою машину.
Когда Лоуренс принялся донимать Оппенгеймера вопросами о том, что тот думал в момент взрыва, создатель атомной бомбы мрачно посмотрел на журналиста и процитировал ему строки из священной индийской книги «Бхагавадгита»:
Если блеск тысяч солнц
Разом вспыхнет на небе,
Человек станет Смертью,
Угрозой Земле.
В тот же день за ужином среди тягостного молчания своих коллег Кистяковский произнес:
— Я уверен, что перед концом мира, в последнюю миллисекунду существования Земли, последний человек увидит то же, что видели нынче мы.
Зато военные руководители «Манхэттенского проекта» ликовали. Генерал Лесли Гровс и его заместитель генерал Томас Фарелл незамедлительно составили две телеграммы, предназначенные для отправки в противоположные концы земли. Одна из них ушла в Сан-Франциско с приказом крейсеру «Индианаполис» срочно доставить на остров Тиниан урановый заряд для «Малыша» — второй атомной бомбы, смертоносную силу которой предстояло испробовать уже на жителях какого-нибудь японского города. Другая телеграмма была направлена Трумэну в Потсдам.
Аламогордо и Потсдам
С 17 июля по 2 августа 1945 года близ Берлина состоялась Потсдамская конференция руководителей СССР, США и Англии. 16 июля в Аламогордо был осуществлен первый экспериментальный атомный взрыв. 6 и 9 августа подобные же бомбы испепелили Хиросиму и Нагасаки.
Когда сопоставляешь эти даты, бросается в глаза очевидное стремление подогнать первое испытание атомного оружия к началу встречи «большой тройки», а к концу ее приурочить уничтожение атомными бомбами японских городов.
— На нас оказывалось немыслимое давление, чтобы испытать атомный боезаряд до того, как руководители трех стран соберутся в Потсдаме, рассказывал Роберт Оппенгеймер.
— Могу засвидетельствовать, что 10 августа всегда было для нас некоей мистической предельной датой, к которой мы любой ценой и при любом риске должны были завершить работу над бомбой, — заявлял участник «Манхэттенского проекта» Филипп Моррисон.
«Для ученых, незнакомых с деталями Ялтинского соглашения, 10 августа было «необъяснимым мистическим рубежом», но для политических лидеров США это была дата вступления СССР в войну, обещанная союзникам», — отмечает изданная в Японии «Белая книга о последствиях атомной бомбардировки».
Хотя западные державы множество раз нарушали обещания об открытии второго фронта в Европе, у них не было сомнения, что Советский Союз сдержит свое слово. Отсюда и лихорадка: успеть до 10 августа. «По мнению историков, изучавших документы того периода, взрывом атомной бомбы США рассчитывали не только продемонстрировать свою силу на пороге новой эры международной политики. Они хотели также молниеносной победой предупредить вступление СССР в войну и тем самым отстранить его от участия в послевоенном урегулировании на Дальнем Востоке», — пишет Мишель Рузе в книге «Роберт Оппенгеймер и атомная бомба». Создать иллюзию, будто не удар Красной Армии, а американские атомные бомбы вынудили Японию капитулировать, продемонстрировать устрашающую мощь нового оружия перед послевоенным миром, чтобы повелевать им, — таков был замысел Трумэна.
В июне Лео Сцилард записался на прием в Белый дом. В качестве доверенного лица президента его принял Бирнс — будущий государственный секретарь. Как писал потом Сцилард, Бирнс не утверждал, что атомное оружие необходимо пустить в ход, чтобы нанести Японии военное поражение. По его словам, в Вашингтоне тогда были прежде всего озабочены развитием событий в Восточной Европе. Точка зрения Бирнса, отмечал Сцилард, состояла в том, что само наличие у США таких бомб и демонстрация их силы должны были сделать Россию более податливой в Европе.
«Демонстрация боевых возможностей бомбы, — пишет американский историк Г. Алпровиц в книге «Атомная дипломатия: Хиросима и Потсдам», — была нужна, чтобы заставить русских принять американский план послевоенного мира. И прежде всего навязать им свою позицию по основным спорным вопросам — по американским предложениям, касающимся Центральной и Восточной Европы».
Что же касается генерала Гровса, то на сей счет он высказался потом в конгрессе вовсе без обиняков, с солдатской прямолинейностью:
— Уже через две недели после того, как я принял на себя руководство «Манхэттенским проектом», я никогда не сомневался в том, что противником в данном случае является Россия и что проект осуществляется именно исходя из этой предпосылки.
После капитуляции гитлеровской Германии между Вашингтоном и Лондоном шел спор относительно сроков встречи «большой тройки». Черчилль настаивал на том, чтобы провести ее как можно скорее, пока из Европы еще не выведены американские войска. Трумэн же, наоборот, тянул время, считая, что после испытания атомной бомбы, назначенного на середину июля, ему будет легче оказывать нажим на Советский Союз.
Изменив свое прежнее предложение о том, что три лидера могли бы встретиться 30 июня, Трумэн телеграфировал Черчиллю, что хотел бы отложить конференцию еще на две недели. Британский премьер, не понимавший причин этих отсрочек, был вне себя. В каждом слове его ответной телеграммы сквозит нетерпение: «Я считаю, что 15 июля, повторяю — июля, месяц, идущий вслед за июнем, является очень поздней датой. Я предложил 15 июня, повторяю — июнь, месяц, идущий перед июлем. Но если это невозможно, почему не 1 июля, 2 июля, 3 июля?»