Сотрудничество между иракской Аль-Каидой и другими повстанческими группами в Анбаре базировалось на том, что все соглашались с тем, что американские оккупационные силы представляют собой основную опасность для населения. Тому было достаточно оснований – например, город Фаллуджа в течение одного 2004 года дважды осаждался и штурмовался американской армией. В течение боевых действий было разрушено 70 % городской инфраструктуры, включая 36 000 строений, 8 400 магазинов, три станции по очистке воды и две электростанции. Заняв город, американские войска установили режим жесткого контроля за мирными жителями – все они были подвергнуты снятию отпечатков пальцев и сетчатки. Каждый, кто желал въехать в город или выехать из него, обязан был предъявлять утвержденную американской администрацией персональную биометрическую идентификационную карту[40].
Однако иракская «Аль-Каида» быстро подрастеряла запас доверия к себе из-за того, что проводила жестокие чистки для упрочнения своей власти над союзниками и мирным населением областей под своим контролем. Их сектантская тактика также вызвала отторжения среди многих анбарцев, которые чувствовали себя все более отчужденными и маргинализированными из-за роста сектантских настроений в Ираке, и не желали участвовать в сектантской гражданской войне[41]. Рассказчики, со словами которых мы знакомимся в изданной американскими военными силами «Истории Пробуждения» (более 300 страниц), иллюстрируют то, как американская военная администрация пыталась «завоевать сердца и умы «иракцев. Интервью с «Мириам», женой иракского офицера полиции, освещает деятельность «Капитана Стефани» – американского офицера, которая работала с ней и другими женщинами в местной некоммерческой организации:
«Стефани распространяла продукты питания. Мы называли ее «Санта «или «тетя Клаус». Стефани помогала людям полюбить безопасность. Она помогала женщинам получить работу. Она установила правила приема на работу, согласно которым предпочтение должно было быть отдано людям с образованием… Поначалу это было встречено вспышкой возмущения. Мы не видели причин, почему это должно быть именно так – кроме Стефани, которая привезла нам целый грузовик продовольствия и предметов первой необходимости. Этого хватило на 1500 человек»
Программа «Сыны Ирака», проводимая в провинции Анбар, преследовала цель распространения «Пробуждения» на области с суннитским большинством. Американские силы набрали 100 000 добровольцев – в основном суннитов – по всему Ираку и платили им около 300 долларов в месяц. Когда проблемы с безопасностью несколько потеряли свою остроту, американские военачальники пообещали, что иракские добровольцы получат работу в регулярных иракских силах безопасности или на гражданской службе. В 2009 году программа была официально передана в ведение иракского правительства, хотя режим Нури аль-Малики откровенно рассматривал «тысячи вооруженных суннитов «стратегической угрозой. Это стало фактическим концов программы, чье сворачивание в которых случаях сопровождалось внесудебными казнями и ссылками[42].
Программы «Пробуждение «и «Сыны Ирака «были частью более широкой американской стратегии по сокращению численности американского контингента в Ираке до 166 000 человек в 2007 году. Однако именно наличие американских военных сапог на иракской земле вместе с массовыми финансовыми вливаниями принесло «Пробуждению» временный успех. Как пишет Дэвид Пётрейс, американский командующий в Ираке того времени, в своем объемном труде, опубликованном в октябре 2013 года, ключевым изменением тактики американских военных сил после 2007 годы было «повторное завоевание «одной окрестности Багдада за другой, с установлением небольших местных баз американских военных сил. До того американские войска были сконцентрированы в больших базах, отделенных от местного населения[43].
Присмотримся повнимательнее, и мы поймем, почему выше обозначенный успех был крайне хрупок и неустойчив. «Пробуждение» само по себе не было отказом от политики натравливания сект друг над друга и управления ими. Оно было не более чем отражением усилий США сместить сектантский баланс в пользу суннитских социальных и политических элит северного Ирака. Это смещение было вызвано тем, что повстанцы этого региона доказали, что побороть их иными способами не представляется возможным. Трения между американской администрацией и местным населением были «смазаны «деньгами, рабочими местами и оружием, а в то же время абсурдно-жестокие методы иракской Аль-Каиды помогли США привлечь новых потенциальных сторонников. «Пробуждение» не сделало ничего, чтобы побороть систему «государства сект» – наоборот, оно внесло свою лепту в дальнейшую фрагментацию общества, создав еще одну вооруженную группировку, члены которой принадлежали в подавляющем большинстве своем к одной секте.
Возвышение аль-Малики и падение «государства сект»
Годы, последовавшие за «победой «США в операции 2008 года, во многом повторяли период 2003–2006 годов. Суннитские политические элиты западного Ирака пытались выторговать для себя место в «осектанченном «государственном аппарате. Их надежды подкреплялись сотрудничеством с США, и они обратились к своим оппонентам, таким как Нури аль-Малики из партии Да’ва с новым доверием. Парламентские выборы 2010 года поначалу казались как раз подтверждением того, что баланс между политическими и сектантскими фракциями внутри государства будет пересмотрен: электоральный блок аль-Иракии выиграл большинство мест, а блок Малики «Правовое Государство «заняло второе место. Аль-Иракия – это был межконфессиональный альянс организаций, возглавляемый бывшим бассистским функционером Лиядом Алави. Альянс включал множество групп с серьезной поддержкой в иракских областях суннитского большинства.
В ответ на неожиданное поражение аль-Малики отменил результаты выборов и установил господство «Правового государства «под своим началом. Его сторонники в судебной системе обеспечили поражение аль-Иракии, которая пыталась сформировать собственное правительство.
В декабре он арестовал телохранителей, работавших на суннитского вице-президента Тарика аль-Нашеми, и, основываясь на их показаниях, предъявил Нашеми обвинения в связях с террористическими организациями и сектантскими «эскадронами смерти». Нашеми был заочно приговорен к смертной казни – его отсутствие на момент рассмотрения обвинений в Ираке никого не смутило. Другие суннитские политики правого эшелона, такие как министр финансов Рафиа аль-Иссави, тоже оказались на прицеле. Арест телохранителей аль-Иссави по обвинению в терроризме в 2012 году вызвал широкую волну протестного движения в западном Ираке.
В то же время, на фоне данных событий Малики последовательно проводил беспощадную компанию по установлению своей личной власти над иракскими вооруженными силами. Аль-Малики не остановился на том, чтобы только отдать высшие командные посты в армии в руки шиитов – он создал совершенно новую командную структуру, которая включала в себя региональные командные центры, которые были подчинены ему через офис верховного командующего. В конце концов, он поставил под свой личный контроль шиитские ополчения и «эскадроны смерти», такие как Аса’иб Ахл-аль-Хаг, который был отколом от армии Тогтада аль-Садра Махди. Контроль Малики над иракской армией и его командование группами парамилитарес осуществлялось через офис верховного командующего. Это учреждение также занималось тем, что карало армейских офицеров, которые пытались какие-либо действия против шиитских сектантских группировок[44].
Важно понимать специфичность режима Аль-Малики, потому что именно они объясняют то, с какой легкостью иракская армия была разгромлена в Мосуле. Аль-Малики систематически использовал сектантскую риторику для упрочнения своей собственной власти и подавления своих оппонентов, а также разрешал (и стимулировал) сектантское насилие и дискриминацию по религиозному признаку. Но власть Малики была сильно персонифицирована и зависела, в большой степени, от сети верных лично ему армейцев и бюрократов, включая иракских армейских командиров, которые зачастую бежали из Мосула даже раньше своих подчиненных[45]. Таким образом, за фасадом авторитарного режима, неуязвимого для критики или оппозиции, скрывалась очень хрупкая, некомпетентная и все более разлаживающаяся машина.
Первоначальный ответ на действия Малики, который имел место в суннитских областях Ирака, не был, на самом деле, немедленным возобновлением вооруженных атак на правительственные войска. Скорее наоборот – репрессии, которые проводил Малики, и атаки на суннитских политиков вызвали широко распространившееся народное протестное движение, которое действовало в русле традиции уличных протестов по образцу арабских революций 2011 года. Протестное движение сумело мобилизовать широкие социальные слои в городах западного Ирака, таких как Рамади и Фалуджа, и застало номенклатурных политиков врасплох. На ранних стадиях существования протестного движения в нем принимали участие десятки тысяч человек; их лозунги требовали прекращение религиозной дискриминации против суннитов и изменения репрессивной политики Малики, которую он прикрывал фиговым листком «борьбы с терроризмом». Это движение породило как минимум риторический отклик от других ключевых фигур иракской политики, включая Могтада аль-Садра, который выпустил серию коммюнике в поддержку протестующих, но отказался предоставить движению какую-либо поддержку, кроме устной. Жестокий налет на один из лагерей протестующих в Хавийе, который устроили иракские силы безопасности 23 апреля 2013 года, привел к убийству 50 человек и стал поворотной точкой на том пути, который привел к быстрому восстановлению позиций иракской Аль-Каиды, ответившей на действия сил безопасности волной терактов[46].
В этом цикле, надо сказать, события развивались уже на другом фоне, нежели в прошлый раз – обстоятельства значительно изменились со времен 2007 года. Как было отмечено ранее, контрреволюционное наступление против восстаний 2011 года включило в себя значительный рост сектантской риторики по всему региону (причем правящие режимы государств Персидского залива играли в этом процессе ведущую роль – они и сами проводили в СМИ политику раздувания ненависти к шиитам, и давали зеленый свет всем другим, кто хотел этим заниматься). Вопрос сектантства на региональном уровне был, разумеется, чисто умозрительным – в 2012–2013 годах региональные режимы всячески вмешивались в разгорающийся конфликт в Сирии. Саудовская Аравия, Катар и другие государства Персидского залива поставляли вооружение суннитским исламистским силам, которые противостояли шиитам из Хизбаллы, поддержавшим сирийские правительственные войска. Хизболлу, в свою очередь, вооружал и поддерживал Иран. Режим Асада поначалу проводил политику мобилизации конфессиональных ополчений – шабих, во многом состоявших из алавитов – единоверцев правящей семьи. Однако с течением времени, когда попытки подавить революционные выступления потерпели неудачу, режим сконцентрировался на превращение антиправительственных выступлений в сектантскую гражданскую войну, настраивая алавитскую элиту и другие группы меньшинств против суннитского большинства, полагаясь в этом на поддержку Ирака. Этот процесс логически привел к маргинализации, поражению вооруженных революционных отрядов и местных комитетов, которые поначалу возглавляли восстания.
Превращение сирийской революции в гражданскую войну также имело глубокие последствия для возрождения иракской Аль-Каиды. Оно создало новое пространство, в котором джихадисты смогли усилить свою активность вне зоны досягаемости любого государства, и тем самым ускорили процесс размытия иракско-сирийской границы, который происходил на протяжении нескольких последних десятилетий. Это, в свою очередь, интенсифицировало взаимодействие джихадистских групп в Сирии и Ираке. Поток бойцов, вооружения и военного опыта шел в двух направлениях по этому региону, который стал белым пятном на всех картах. Сирия стала играть роль охотничьих угодий для иракских джихадистов, которые сумели одновременно создать эффективное военное присутствие в сирийском конфликте и возобновить свои действия в Ираке с новыми силами[47].
Но наибольшим изменением, конечно, стало изменение относительной влиятельности США как действующего лица в борьбе за останки иракского государства, и в более широком смысле, за ресурсы региона. После 2011 года США не только не имело «армейских сапог на иракской земле», которые внесли основополагающий вклад в предыдущие победы, но и было неспособно все переиграть и завоевать Ирак в третий раз за десятилетие. Это стало не просто результатом военных и политических поражений, которые мы обозначили ранее, но отражением влияния глобального экономического кризиса, поразившего США после 2008 года. Оккупация Ирака обошлась США примерно в 1 триллион долларов и жизни 4 500 военнослужащих[48]. В мире, потрясенном величайшим экономическим кризисом со времен 30‑х годов 20‑го века, американские чиновники больше не могли безоглядно распоряжаться деньгами налогоплательщиков в своих попытках воплотить неоконсервативные мечты о «новом американском веке».
От побегов из тюрьмы до правления государством
В 2010‑м иракская «Аль-Каида» казалась полностью сокрушенной. В течение двух лет организация начала возрождаться, и к сентябрю 2013 года Институт военных исследований, аналитический отдел американской армии, констатировал восстановление позиций организации – она уже развернула активные действия по всему Ираку. Волна терактов, совершенных с подрывом транспортных средств террористами-смертниками, достигла уровня военных времен и сравнялась с 2008 годом[49]. В январе 2013‑го бывшая иракская «Аль-Каида», которая после объединения с сирийской Аль-Каидой стала именовать себя Исламским Государством Ирака и Леванта (ИГИЛ), захватила полный контроль над первым своим городом, Раккой, который расположен на северо-востоке Сирии. При этом ИГИЛ вышло победителем из ожесточенной схватки с другими джихадистскими силами, включая бывшую братскую сирийскую организацию Джабат аль-Нусра[50]. Шесть месяцев спустя неостановимое наступление войск ИГИЛ привело к падению Мосула.
Головокружительный рост военных и политических успехов ИГИЛ относительно того уровня, с которого все начиналось, ставит под большой вопрос возможность легкого разгрома организации – если этот разгром вообще возможен в данных условиях. Наиболее серьезной задачей, которую ставит перед собой ИГИЛ, стоит задача завоевания государственной власти. Дерзкие обещания ИГИЛ установить власть джихадистов над всеми основными городами Сирии и Ирака свидетельствуют о том, что ИГИЛ уже не является сетью партизанский отрядов – оно превратилось в полноценную армию. В то же время оно вынуждено развиваться и в вопросе добывания средств на осуществление своей деятельности – от рэкета мелких запуганных торговцев оно переходит к полноценному налогообложению и созданию своей инфраструктуры для обеспечения хотя бы самых базовых нужд сотен тысяч человек. Несомненно, для небольшой элитаристской военизированной организации, привыкшей добиваться своего в основном актами показательной жестокости, будет весьма сложно справиться с такими масштабными задачами.
Одно из важнейших отличий ИГИЛ от других вооруженных исламистских движений, которые заполучили некую толику государственной власти в областях под своим контролем (например, Хамас и Хизбалла), иллюстрируется тем, какими путями происходило возрождение иракской Аль-Каиды в течение 2012 года. В отличие от Хизбаллы, которая совмещает военное противостояние с Израилем и организацию гуманитарной помощи населению в течение десятков лет – и в том черпала пополнение для своих рядов (так было еще до первого вхождения ее в коалиционное правительство), иракская «Аль-Каида» возродилась в 2012 году в ходе серии скоординированных побегов из тюрем. «Кампания Слома Стен» совершила именно то, о чем говорит ее название – бойцы иракской Аль-Каиды с боем проложили себе путь к иракским тюрьмам и освободили содержавшихся там опытных джихадистов, которые влились в их ряды. Кульминацией компании была атака на тюрьму Абу-Грейб 21 июля 2013 года, в ходе которой было освобождено более 500 арестантов[51].
В то же время бойцы иракской Аль-Каиды также действовали в Сирии плечом к плечу с Джабат аль-Нусрой, местным отделением Аль-Каиды в Сирии. Снова военный опыт иракской Аль-Каиды сослужил им добрую службу – они добились роста организации в Сирии, где она начала соревноваться с Джабат аль-Нусрой и постепенно поставила под вопрос доминирование самой Аль-Каиды в Афганистане. Абу-Бакр аль-Багдади, лидер Иракской Аль-Каиды с 2010 года, 8 апреля 2013 года[52] провозгласил объединение Исламского Государства Ирака (так иракская «Аль-Каида» начала называться с 2006 года) и Джабат аль-Нусры. Это спровоцировало гневную реакцию со стороны лидера Джабат аль-Нусры Абу Мухаммада аль-Джавлани, который отверг предложение об объединении и добился осуждения аль-Багдади со стороны лидера Аль-Каиды, египетского военного Аймана аль-Завахири, который предписал иракскому и сирийскому отделениям сосредоточить свои действия исключительно в пределах границ государств, где они находятся[53].
Однако в Ираке разворачивались события, которым предстояло невероятно ускорить развитие ИГИЛ, которое, в конце концов, затмило свою родительскую организацию. В дни, когда Багдади провозгласил объединение с Джабат аль-Нусрой, иракская армия штурмовала лагерь протестующих-суннитов в Гавийе, провинция Киркук. Десятки протестующих были убиты[54]. Это кровавое окончание протестов «суннитской весны» предвещало радикальный разрыв между теми, кто не видел другого выхода, кроме вооруженного сопротивления правительству, и теми, кто был готов идти на компромиссы с правительством Нури аль-Малики. Назрели предпосылки для вмешательства ИГИЛ, которое начало серию сектантских атак, в то время как иракские правительственные силы совершали налеты на суннитские области, проводя массовые аресты в рамках «антитеррористических операций» в провинциях Анбар и Дияла[55].
На этом этапе ИГИЛ все еще было повстанческой партизанской группой, которая избегала городов и держалась на расстоянии от лагерей протестующих. Не похоже на то, чтобы хоть один боец ИГИЛ участвовал в столкновениях с иракской армией в Гавийе, где армии противостояли войска, поддержавшие требования, выдвинутые протестующими под руководством необаасистской Джайш Рийял аль-Тарига аль-Накшбандия[56]. На этом этапе ИГИЛ еще не обладала и авторитетом организации, которая способна работать с локальными вооруженными группами, защищающими свои области. Но все переменилось в скором времени – в течение нескольких месяцев ИГИЛ начал получать формальный контроль над городскими областями в Ираке и Сирии, и в некоторых случаях оно предпринимало активные попытки управления имеющимися государственными институтами или создания своих собственных. Это достижение формальной власти не значит, что ИГИЛ в прямом смысле завоевывало эти города – так, скажем, в Мосул организация проникала в течение нескольких лет до момента получения контроля над городом[57].