Создавалось впечатление, что «Наутилус» стоит на месте. Объяснялось это тем, что в виду не было никакой неподвижной точки. Но все же океанские воды, рассеченные форштевнем судна, порою проносились перед нашими глазами с чрезвычайной скоростью.
Очарованные картиной подводного мира, опершись на выступ оконной рамы, мы прильнули к стеклам, не находя слов от удивления, как вдруг Консель сказал:
— Вы желали видеть, милейший Нед, ну вот и смотрите!
— Удивительно! Удивительно! — говорил восторженно канадец, позабыв и свой гнев и свои планы бегства. — Стоило приехать издалека, чтобы полюбоваться на такое чудо!
— Да, теперь мне понятна жизнь этого человека! — воскликнул я. — Он проник в особый мир, и этот мир раскрывал перед ним свои самые сокровенные тайны!
— Но где же рыбы? — спрашивал канадец. — Я не вижу рыб!
— А на что они вам, милейший Нед? — отвечал Консель. — Ведь в рыбах вы ничего ровно не смыслите.
— Я? Да ведь я рыбак! — вскричал Нед Ленд.
И между друзьями завязался спор; оба они знали толк в рыбах, но каждый по-своему.
Известно, что рыбы составляют четвертый и последний класс позвоночных.[14] Им дано очень точное определение: «позвоночные — животные с двойным кровообращением и холодной кровью, дышат жабрами и приспособлены жить в воде». Рыбы подразделяются на костистых и хрящевых. Костистые — это рыбы, у которых костяной скелет; хрящевые — рыбы, у которых скелет хрящевой.
Канадец, возможно, слышал о таком подразделении, но Консель, более сведущий в этой области, не мог из чувства дружбы допустить, чтобы Нед оказался менее образованным, чем он. Поэтому он сказал:
— Милейший Нед, вы гроза рыб, искуснейший рыболов! Вы переловили множество этих занятных животных. Но бьюсь об заклад, что вы и понятия не имеете, как их классифицируют.
— Как классифицируют рыб? — серьезно отвечал гарпунер. — На съедобных и несъедобных!
— Вот так гастрономическая классификация! — воскликнул Консель. — А не скажете ли вы, чем отличаются костистые рыбы от хрящевых?
— А может быть, и скажу, Консель!
— А вы знаете, как подразделяются эти два основных класса?
— Понятия не имею, — отвечал канадец.
— Так вот, милейший Нед, слушайте и запоминайте! Костистые рыбы подразделяются на шесть подотрядов: primo, колючеперые с цельной и подвижной верхней челюстью, с гребенчатыми жабрами. Подотряд включает пятнадцать семейств, иначе говоря, почти три четверти всех известных рыб. Представитель подотряда: обыкновенный окунь.
— Рыба недурна на вкус, — заметил Нед Ленд.
— Secundo, — продолжал Консель, — рыбы с брюшными плавниками, расположенными позади грудных, но не соединенными с плечевой костью. Подотряд включает пять семейств, и сюда относится большая часть пресноводных рыб. Представители подотряда: карп, щука.
— Фи! — сказал канадец с пренебрежением, — пресноводные рыбы!
— Tertio, — продолжал Консель, — мягкоперые, у которых брюшные плавники находятся под грудными и непосредственно связаны с плечевой костью. Подотряд включает четыре семейства. Представители: палтус, камбала, тюрбо и так далее…
— Превосходные рыбы! Превосходные! — восклицал гарпунер, не признававший другой классификации рыб, кроме вкусовой.
— Quarto, — продолжал не смущаясь Консель, — бесперые, с удлиненным телом, без брюшных плавников, покрытые жесткой и слизистой кожей. Подотряд включает только одно семейство. Сюда относятся угревые: угорь обыкновенный, гимнот — угорь электрический.
— Посредственная рыба! Посредственная! — заметил Нед Ленд.
— Quinto, — говорил Консель, — пучкожаберные, с цельной подвижной челюстью; жабры состоят из кисточек, расположенных попарно вдоль жаберных дуг. В этом подотряде одно семейство. Представители: морской конек, летучий дракон.
— Мерзость! Мерзость! — заметил гарпунер.
— Sexto, — сказал Консель в заключение, — сростночелюстные, у которых кости, ограничивающие рот сверху, сращены, придавая полную неподвижность челюсти, — подотряд, порочащий настоящих рыб. Представители: иглобрюхи, луна-рыба.
— Ну, эта рыба только осквернит кастрюлю! — вскричал канадец.
— Вы хоть сколько-нибудь поняли, милейший Нед? — спросил ученый Консель.
— Нисколько, милейший Консель! — отвечал гарпунер. — Но валяйте дальше, любопытно послушать!
— Что касается хрящевых рыб, — невозмутимо продолжал Консель, — они подразделяются на три отряда.
— И того много! — буркнул Нед.
— Primo, круглоротые, у которых вместо челюсти одно срединное носовое отверстие, а позади черепа ряд круглых жаберных отверстий. Отряд включает лишь одно семейство. Представитель: минога.
— Хороша рыба! — сказал Нед Ленд.
— Secundo, селахии; жабры у них похожи на жаберные отверстия круглоротых, но с подвижной нижней челюстью. Отряд самый значительный в классе. Подразделяется на два семейства. Представители: акулы и скаты.
— Как! — вскричал Нед. — Скат и акула в одном отряде? Ну, милейший Консель, в интересах скатов не советую вам сажать их вместе в один сосуд!
— Tertio, — продолжал Консель, — осетровые. Жабры у них открываются, как обычно, одной щелью, снабженной жаберной крышкой, — отряд включает четыре вида. Представитель семейства: осетр.
— Э, э! Милейший Консель, вы приберегли на мой вкус лучший кусочек на закуску! И это все?
— Да, милейший Нед, — отвечал Консель. — И заметьте, что знать это, еще не значит узнать все, потому что семейства подразделяются на роды, виды, разновидности.
— Так-то, милейший Консель! — сказал гарпунер, взглянув в окно. — А вот вам и разновидности!
— Рыбы! — вскричал Консель. — Право, можно подумать, что перед нами аквариум!
— Нет! — возразил я. — Аквариум — та же клетка, а эти рыбы свободны, как птицы в воздухе.
— А ну-ка, милейший Консель, называйте рыб! Называйте! — сказал Нед Ленд.
— Это не по моей части, — отвечал Консель. — Это дело хозяина!
И в самом деле, славный парень, рьяный классификатор, не был натуралистом, и я не уверен, мог ли он отличить тунца от макрели. Канадец, напротив, называл без запинки всех рыб.
— Балист, — сказал я.
— Балист китайский, — заметил Нед Ленд.
— Род балистов, семейство жесткокожих, отряд сростночелюстных, — бормотал Консель.
Право, вдвоем они составили бы замечательного натуралиста!
Канадец не ошибся. Множество китайских балистов, со сплющенным телом, с зернистой кожей, с шипом на спинном плавнике, резвилось вокруг «Наутилуса», ощетинясь колючками, торчавшими в четыре ряда по обе стороны хвоста. Ничего нет прелестнее китайских балистов, сверху серых, белых снизу, с золотыми пятнами на чешуе, мерцавшими в темных струях за кормою. Между балистами виднелись скаты, словно полотнища, развевающиеся по ветру; и среди них я заметил, к величайшей радости, японского ската с желтоватой спиной, нежно-розовым брюхом и тремя шипами над глазом; вид настолько редкий, что самое существование его было в свое время поставлено под сомнение Ласепедом, который видел такого ската только в одном собрании японских рисунков.
В продолжение двух часов подводное воинство эскортировало «Наутилус». И покуда рыбы резвились и плескались, соперничая красотою расцветки, блеском чешуи и юркостью, я приметил зеленого губана, барабульку, отмеченную двойной черной полоской, бычка, белого, с фиолетовыми пятнами на спине и закругленным хвостом, японскую скумбрию, чудесную макрель здешних морей, с серебряной головой и голубым телом, блистательных лазуревиков, одно название которых заменяет всякие описания, спарид рубчатых, с разноцветным плавником, голубым и желтым, спарид полосатых, с черной перевязью на хвосте, спарид поясоносных, изящно зашнурованных шестью поперечными полосами, трубкоротых с рыльцем в форме флейты, или морских бекасов, некоторые представители которых достигают метра в длину, японскую саламандру, мурену, род змеевидного угря, длиною в шесть футов, с маленькими живыми глазками и широким ощеренным зубами ртом, всего не перечислишь…
Восхищению нашему не было предела. Восклицаниям не было конца. Нед называл рыб, Консель их классифицировал, а я восторгался живостью их движений и красотою формы. Мне не доводилось видеть таких рыб в их естественной среде.
Не стану описывать все разновидности, промелькнувшие перед нашими ослепленными глазами, всю эту коллекцию Японского и Китайского морей.
Рыбы, привлеченные, несомненно, блеском электрического света, стекались целыми стаями, их было больше, чем птиц в воздухе.
Внезапно в салоне стало светло. Железные створы задвинулись. Волшебное видение исчезло. Но я долго бы еще грезил наяву, если б мой взгляд случайно не упал на инструменты, развешанные на стене. Стрелка компаса по-прежнему показывала направление на северо-северо-восток, манометр — давление в пять атмосфер, соответствующее глубине в пятьдесят метров ниже уровня моря, а электрический лаг — скорость в пятнадцать миль в час.
Рыбы, привлеченные, несомненно, блеском электрического света, стекались целыми стаями, их было больше, чем птиц в воздухе.
Внезапно в салоне стало светло. Железные створы задвинулись. Волшебное видение исчезло. Но я долго бы еще грезил наяву, если б мой взгляд случайно не упал на инструменты, развешанные на стене. Стрелка компаса по-прежнему показывала направление на северо-северо-восток, манометр — давление в пять атмосфер, соответствующее глубине в пятьдесят метров ниже уровня моря, а электрический лаг — скорость в пятнадцать миль в час.
Я ждал капитана Немо. Но он не появлялся. Хронометр показывал пять часов.
Нед Ленд и Консель ушли в свою каюту. Я тоже вернулся к себе. Обед уже стоял на столе. Был подан суп из нежнейших морских черепах, на второе барвена, которая славится своей белой, слегка слоистой мякотью и печень которой, приготовленная особо, считается изысканнейшим блюдом, затем филейная часть рыбы из семейства окуневых, более вкусная, чем лососевое филе.
Вечером я читал, писал, размышлял. Когда же меня начало клонить ко сну, я лег на свое ложе из морской травы и крепко заснул, меж тем как «Наутилус» скользил по быстрому течению «Черной реки».
15. ПИСЬМЕННОЕ ПРИГЛАШЕНИЕ
На следующий день, 9 ноября, я проснулся после глубокого двенадцатичасового сна. Консель, по обыкновению, пришел узнать, «хорошо ли хозяин почивал», и предложить свои услуги. Его друг, канадец, все еще спал так безмятежно, как будто другого занятия у Него и не было.
Я не мешал славному малому болтать, но отвечал невпопад. Меня тревожило, что капитан не присутствовал на вчерашнем зрелище, и я надеялся увидеть его нынешним днем.
Я облачился в свои виссоновые одеяния. Качество ткани вызвало у Конселя целый ряд замечаний. Пришлось ему объяснить, что ткань эта вырабатывается из шелковистых прочных нитей биссуса, посредством которых прикрепляется к скалам раковина, так называемая «пинна», которая встречается во множестве у берегов Средиземного моря. В старину из биссуса выделывали прекрасные ткани — виссоны, а позже чулки, перчатки, чрезвычайно мягкие и теплые. И экипаж «Наутилуса» не нуждался ни в хлопке, ни в овечьей шерсти, ни в шелковичных червях, потому что материал для одежды ему доставляло море!
Одевшись, я вошел в салон. Там было пусто.
Я занялся изучением конхиологических сокровищ, хранившихся в витринах. Я рылся в гербариях, наполненных редкостными морскими растениями, хотя и засушенными, но не утратившими пленительной яркости красок. Среди этих изящных морских растений я заметил кольчатые кладостефы, пластинчатые падины, каулерпы, похожие на виноградные листья, бугорчатые каллитамнионы, нежные церамиумы ярко-красных расцветок, хрупкие алые веерообразные агариумы и другие различные водоросли.
День прошел, а капитан Немо не удостоил меня своим посещением. Железные створы на окнах в салоне не раскрывались. Не желали ли охранить нас от пресыщения столь дивным зрелищем?
«Наутилус» держал курс на восток-северо-восток и шел на глубине пятидесяти — шестидесяти метров со скоростью двенадцати миль в час.
Следующий день, 10 ноября, прошел как и остальные: по-прежнему не показался ни один человек из команды «Наутилуса». Нед и Консель провели большую часть дня со мною. Отсутствие капитана удивляло их. Может быть, этот странный человек заболел? А может быть, он переменил свое решение в отношении нас?
Впрочем, как правильно заметил Консель, у нас не было причины жаловаться: мы пользовались полной свободой, нас вкусно и сытно кормили. Наш хозяин строго соблюдал условия договора. И к тому же самая необычность нашего положения представляла такой интерес, что мы не вправе были сетовать на судьбу.
С этого дня я стал аккуратно вести запись текущих событий, и поэтому могу восстановить все наши приключения с величайшей точностью. И любопытная подробность! Свои записи я вел на бумаге, изготовленной из морской травы.
Итак, 11 ноября, проснувшись ранним утром, я догадался по притоку свежего воздуха, что мы всплыли на поверхность океана, чтобы возобновить запасы кислорода. Я направился к трапу и вышел на палубу.
Было шесть часов утра. Погода стояла пасмурная, море было серое, но спокойное. Лишь легкая зыбь пробегала по водной глади. Появится ли нынче капитан Немо? Я так надеялся встретить его тут. Но, кроме рулевого, заключенного в свою стеклянную будку, на палубе никого не было. Сидя на возвышении, образуемом корпусом шлюпки, я жадно вдыхал насыщенный солью морской воздух.
Понемногу, под действием солнечных лучей, туман рассеялся. На восточной части горизонта показался лучезарный диск. Море вспыхнуло, как порох. Высокие, рассеянные облака окрасились в удивительно нежные тона, а обрамлявшие их, точно кружевом, перистые облачка, так называемые «кошачьи языки», предвещали ветреный день.
Но что значит ветер для «Наутилуса», который не страшился бурь!
Я радостно встречал восход солнца — такое животворящее, исполненное ликования явление природы, — как вдруг послышались чьи-то шаги.
Я собрался было приветствовать капитана Немо, но это был только его помощник — я видел его уже раньше, при первой встрече с капитаном. Он взошел на палубу, казалось, не замечая моего присутствия. Приставив к глазам подзорную трубу, он с величайшим вниманием стал исследовать горизонт. Окончив свои наблюдения, он подошел к люку и произнес несколько слов. Я точно запомнил их, потому что впоследствии слышал эти слова каждодневно при подобных же условиях.
Фраза звучала так:
«Nautron respoc lorni virch!»
Что означала фраза, не знаю!
Произнеся эти слова, помощник капитана сошел вниз. Я подумал, что «Наутилус» начнет снова погружаться в морские глубины. Поэтому я в свою очередь поспешил сойти вниз.
Прошло пять дней без каких-либо перемен. Каждое утро я выходил на палубу. Каждое утро тот же человек произносил ту же фразу. Капитан Немо не появлялся.
Я решил, что больше уже не увижу его, и покорился своей участи; но 16 ноября, войдя вместе с Недом и Конселем в свою каюту, я нашел на столе адресованную мне записку.
Я поспешил вскрыть ее. Записка была написана по-французски, но готическим шрифтом, напоминавшим буквы немецкого алфавита.
«Господину профессору Аронаксу.
На борту «Наутилуса», 16 ноября 1867 года.
Капитан Немо просит господина профессора Аронакса принять участие в охоте, которая состоится завтра утром в его лесах на острове Креспо. Капитан Немо надеется, что ничто не помешает господину профессору воспользоваться его приглашением, и притом он будет очень рад, если спутники господина профессора пожелают присоединиться к нашей экскурсии.
Командир «Наутилуса» капитан Немо».— На охоту? — вскричал Нед.
— Да еще в его лесах на острове Креспо! — прибавил Консель.
— Стало быть, этот человек иногда высаживается на берег? — спросил Нед Ленд.
— Сказано, кажется, совершенно ясно, — ответил я, перечитывая письмо.
— Ну, что ж! Надо принять приглашение, — заявил канадец. — А попав на сушу, мы уж обдумаем, как нам поступить. Помимо всего, я не прочь съесть кусок свежей дичи.
Не пытаясь установить связь между ненавистью капитана Немо к континентам и островам и его приглашением охотиться в лесах Креспо, я ограничился ответом:
— Посмотрим-ка сперва, что представляет собою остров Креспо!
И тут же на карте я нашел под 32° 40’ северной широты и 167° 50’ западной долготы этот островок, открытый в 1801 году капитаном Креспо и значившийся на старинных испанских картах под названием Rocca de la Plata, что по-французски означает «Серебряный утес». Итак, мы находились в тысяча восьмистах милях от точки нашего отправления, и «Наутилус» несколько изменил курс, повернув к юго-востоку.
Я указал моим спутникам на скалистый островок, затерянный в северной части Тихого океана.
— Ну если уж капитан Немо порою и выходит на сушу, — сказал я, — то, конечно, он выбирает самые необитаемые острова!
Нед Ленд ничего не ответил, только лишь покачал головой; затем они оба ушли. После ужина, поданного безмолвным и невозмутимым стюардом, я лег спать несколько озабоченный.
Поутру 17 ноября, проснувшись, я почувствовал, что «Наутилус» стоит на месте. Наскоро одевшись, я вышел в салон.
Капитан Немо был там. Он ожидал меня. Когда я вошел, он встал, поздоровался и спросил, согласен ли я сопровождать его на охоту.
Поскольку он не сделал ни малейшего намека насчет своего восьмидневного отсутствия, я воздержался заговорить на эту тему и коротко ответил, что я и мои спутники готовы сопутствовать ему.
— Но позвольте, сударь, — прибавил я, — задать вам один вопрос.
— Пожалуйста, господин Аронакс. Если смогу, я вам отвечу.