Человеческое тело - Паоло Джордано

Паоло Джордано

Человеческое тело

Этот роман — плод воображения. События и персонажи из прошлого и настоящего представлены в нем такими, какими их увидел рассказчик. Всякие прочие совпадения с реальными фактами и людьми являются чистой случайностью.

~~~

После командировки каждый из ребят постарался до неузнаваемости изменить свою жизнь — до тех пор, пока воспоминания о прошлом не предстали в иллюзорном, искусственном свете и сами ребята не поверили, что все это произошло не на самом деле, а если и произошло, то не с ними.

Лейтенант Эджитто тоже изо всех сил старался забыть. Он сменил город, полк, форму бороды, полюбил новые блюда, по-новому взглянул на давние личные проблемы и научился не обращать внимания на проблемы, которые его не касаются, — прежде разницы между первыми и вторыми он не чувствовал. Являются ли происходящие с ним изменения частью единого плана или все это результат неясных процессов, он не знает, да и знать не хочет. С самого начала главным для него было выкопать траншею между прошлым и настоящим, выстроить себе убежище, проникнуть в которое не под силу даже памяти.

И все же в перечне того, от чего ему удалось избавиться, нет одной вещи, неумолимо возвращающей его к дням, проведенным в долине: командировка окончилась ровно год и месяц тому назад, а Эджитто до сих пор носит военную форму. В центре груди, на уровне сердца, красуются две вышитые звездочки. Сколько раз лейтенант мечтал затеряться среди гражданских, но форма сантиметр за сантиметром приросла к телу, пот вытравил рисунок с ткани и окрасил кожу. Эджитто твердо знает: сними он сейчас форму — вместе с ней сойдет и кожа, а он, и так неуютно чувствующий себя без одежды, окажется настолько беззащитным, что не сможет этого перенести. Да и вообще, зачем снимать форму? Солдат всегда остается солдатом. В тридцать один год лейтенант смирился с тем, что форма превратилась для него в свойство, от которого уже не избавиться, в проявление хронической болезни его судьбы — заметное взгляду, но не причиняющее боли. Главное противоречие его жизни обернулось в итоге единственным, что связывает «до» и «после».

Начало апреля, ясное утро, круглые носки ботинок сверкают при каждом шаге идущих парадным строем военных. Эджитто еще не привык к чистому небу, сияющему над Беллуно в такие дни, — небу, которое много чего обещает. Спускающийся с Альп ветер несет с собой холод ледников, но когда ветер затихает и перестает терзать флаги, понимаешь, что погода для этого времени года необычно теплая. В казарме долго спорили, надевать шарф или нет, — в конце концов решили, что нет: по коридорам и этажам звенели голоса, разносившие указание. А вот гражданские все не поймут, что делать с куртками: то ли набросить на плечи, то ли повесить на руку.

Эджитто приподнимает шляпу и приглаживает пальцами мокрые от пота волосы. Стоящий слева от него полковник Баллезио поворачивается и говорит:

— Какая гадость, лейтенант! Отряхните китель! Опять вы усыпаны этой дрянью! — Затем, словно лейтенант не способен позаботиться о себе, сам отряхивает ему плечи. — Просто кошмар! — ворчит полковник.

Звучит команда «вольно», и все, кому вместе с полковником и лейтенантом зарезервировано место на трибуне, усаживаются. Наконец-то Эджитто может спустить носки до лодыжек. Зуд утихает, но ненадолго.

— Знаете, что со мной приключилось? — заводит разговор Баллезио. — На днях моя младшая дочка принялась маршировать по гостиной. Говорит: пап, гляди, я тоже полковник! Даже школьный халатик и шапку натянула. И знаете, что я сделал?

— Нет, синьор.

— Я ее выдрал. Серьезно. А потом заорал, чтобы она никогда больше не смела изображать из себя военного. Все равно из-за плоскостопия в армию ее не возьмут. Бедняжка расплакалась. А я даже не сумел толком ей объяснить, из-за чего разозлился. Но я на самом деле был вне себя. Скажите мне правду, лейтенант: по-вашему, это признак нервного истощения?

Эджитто уже научился не попадаться на провокации полковника, когда тот заводит разговор по душам.

— Наверное, вы просто пытались ее защитить, — отвечает он.

Баллезио морщится, словно Эджитто сморозил глупость.

— Наверное. Ну ладно. Просто я боюсь съехать с катушек. Не знаю, понимаете вы меня или нет. — Он вытягивает ноги и, не обращая ни на кого внимания, поправляет через брюки резинку трусов. — Каждый день с утра до вечера талдычат о том, что у кого-то опять поехала крыша. Может, мне сходить к неврологу? Как вы считаете, лейтенант? Снять кардиограмму или еще что-нибудь?

— Не вижу для этого оснований, синьор.

— А может, вы меня посмотрите? Ну, поглядите мне в зрачки и все такое.

— Полковник, я ортопед.

— Но чему-то вас в университете учили?

— Если хотите, могу посоветовать хорошего специалиста.

Баллезио что-то бурчит в ответ. По сторонам ото рта у него пролегли две глубокие складки, с которыми он похож на рыбу. Когда Эджитто с ним только познакомился, полковник не выглядел настолько вымотанным.

— Меня от вашей серьезности просто тошнит, я вам никогда не говорил? Серьезность и довела вас до ручки. Вы хоть иногда расслабляйтесь, научитесь принимать все как есть! Или придумайте, чем заняться в свободное время! О детях никогда не мечтали?

— Простите?

— О детях, лейтенант. О детях.

— Нет, синьор.

— Не знаю, чего вы ждете. С рождением ребенка у вас здорово прочистятся мозги. Знаете, я ведь давно за вами наблюдаю. Все сидите и занимаетесь самоедством. Смотрите, как выстроилась эта рота! Просто стадо баранов!

Эджитто прослеживает за взглядом Баллезио — на оркестр и дальше, на поле. Его внимание привлекает один из зрителей. На плечах у него сидит ребенок, а сам он замер, не шевелясь, в неестественно прямой позе военного. При встрече со знакомыми лейтенанта всегда охватывает неясная тревога, вот и сейчас ему неспокойно. Мужчина откашливается в кулак, и Эджитто узнает сержанта Рене.

— Да ведь это… — осекается он.

— Что? Что такое? — спрашивает полковник.

— Ничего, извините.

Антонио Рене. В последний день, прощаясь в аэропорту, они сухо пожали друг другу руки, и с той поры Эджитто не вспоминал о нем — по крайней мере, лично о нем. Когда он думает о командировке, то вспоминает не отдельные лица, а всех сразу.

Парад его больше не интересует, и он решает издалека понаблюдать за сержантом. Тот не стал пробиваться в первые ряды, и, вероятно, оттуда, где он стоит, плохо видно. Ребенок сидит у Рене на плечах, держа его за волосы, как за вожжи, и показывает пальцем на солдат, на флаги, на музыкантов с инструментами. Волосы, вот в чем дело. В долине сержант брился под ноль, а сейчас они почти закрывают уши — каштановые, слегка вьющиеся. Рене — еще один персонаж из прошлого, он тоже изменил лицо, чтобы самому себя не узнавать.

Баллезио что-то бормочет о тахикардии, которой у него точно нет. Эджитто рассеянно отвечает:

— Зайдите после обеда! Выпишу вам транквилизатор.

— Транквилизатор? Вы совсем спятили? После него не стоит!

Над плацем проносятся на низкой высоте три истребителя-бомбардировщика, потом резко взмывают ввысь, оставляя в небе цветные полосы. Ложатся на спину, их траектории пересекаются. Малыш на плечах у Рене вне себя от восторга. Одновременно с его головой сотни других голов поднимаются кверху — все, кроме голов стоящих в строю солдат, продолжающих сурово смотреть вперед на что-то, что видно лишь им одним.

После парада Эджитто сливается с толпой. Родственники военных толкутся на плацу, приходится пробираться между ними. Когда его останавливают, он отделывается рукопожатием на ходу. Краем глаза он следит за сержантом. Вдруг ему кажется, что тот собирается развернуться и уйти, но сержант никуда не уходит. Эджитто приближается и, оказавшись напротив сержанта, снимает шляпу.

— Рене! — зовет он.

— Привет, док!

Сержант опускает ребенка на землю. Подходит женщина и берет его за руку. Эджитто кивает ей в знак приветствия, но она не отвечает, только сжимает губы и отступает назад. Рене нервно роется в кармане куртки, достает пачку сигарет и закуривает. Вот что не изменилось: он по-прежнему курит тонкие белые женские сигареты.

— Как дела, сержант?

— Нормально, — поспешно отвечает Рене. Потом повторяет, но уже не так решительно: — Нормально. Стараюсь сам себе помогать.

— Это правильно. Самому себе надо помогать.

— А вы, док?

Эджитто улыбается:

— Я тоже… помаленьку.

— Значит, вас не очень достают из-за этой истории. — Кажется, у него едва хватает сил договорить фразу до конца. Словно теперь ему почти нет дела до всего этого.

— Дисциплинарное взыскание. Отстранили от службы на четыре месяца, провели несколько бессмысленных заседаний. Они-то и были настоящим наказанием. Ну, вы сами все понимаете.

— Тем лучше для вас.

— Да уж, тем лучше для меня. А вы решили все бросить?

Он мог выразиться иначе, использовать другое слово вместо «бросить»: «изменить», «уйти в отставку». Бросить — значит, сдаться. Но Рене пропускает это мимо ушей.

— Я работаю в ресторане. В Одерцо. Метрдотелем.

— Значит, по-прежнему на командном посту.

Рене вздыхает:

— На командном посту. Это точно.

— А остальные?

Рене поглаживает ногой пучок травы, пробившейся между брусчаткой.

— Сто лет никого не видел.

Женщина виснет у него на руке, словно желая его увести, спасти от военной формы Эджитто и от их общих воспоминаний. Она бросает на лейтенанта быстрые, полные упрека взгляды. Рене избегает смотреть Эджитто в лицо, но все же задерживает взгляд на трепещущем на ветру черном перышке — Эджитто замечает в его глазах нечто, похожее на ностальгию.

На солнце наплывает облако, и внезапно все вокруг тускнеет. Лейтенант и бывший сержант молчат. Они вместе прожили самую главную минуту в жизни — вдвоем, стоя друг перед другом, как сейчас, но только посреди пустыни, в окружении бронетехники. Неужели им нечего друг другу сказать?

— Пошли домой! — шепчет женщина на ухо Рене.

— Извините! Не хочу вас задерживать. Удачи, сержант!

Ребенок тянет ручки к Рене, чтобы тот снова посадил его на плечи, хнычет, но Рене его словно не замечает.

— Приходите ко мне в ресторан! — говорит он. — Там хорошо. Даже очень.

— Ну, если обещаете обслужить по высшему разряду…

— Хорошее место, — с отсутствующим видом повторяет Рене.

— Обязательно приду! — обещает Эджитто. Но они оба знают, что это одно из бесчисленных обещаний, которые никогда не сдерживают.

Часть первая

В пустыне

Три обещания

В начале было много болтовни. Цикл вводных лекций капитана Мазьеро — тридцать шесть часов аудиторных занятий, в ходе которых солдатам рассказали все самое важное про средневековую историю, сообщили подробности стратегических последствий конфликта, описали (разумеется, со всеми полагающимися заезженными остротами) бескрайние плантации марихуаны в Западном Афганистане, но главное — они слушали рассказы товарищей, тех, кому уже довелось там служить и кто теперь со снисходительным видом раздавал советы отбывающим.

Лежа вниз головой на наклонной скамье, только что закончив четвертую серию упражнений на пресс, старший капрал Йетри с растущим интересом слушает беседу двух ветеранов. Речь идет о некоей Марике, которая служит на базе в Герате. В конце концов любопытство берет верх, и Йетри встревает в разговор:

— А что, там и правда служат все эти девчонки?

Ребята заговорщицки переглядываются — они ждали, что он не вытерпит и откроет рот.

— Девчонок там завались, — говорит один, — и они совсем не похожи на здешних.

— О да, им там вообще на все плевать.

— Там они далеко от дома и до того изнывают от скуки, что готовы на все.

— На все, я не шучу.

— Столько, сколько там, не трахаются ни в одном долбаном летнем лагере.

— А еще там американочки.

— Ууу, американочки!

И они рассказывают о секретарше одного полковника, которая привела к себе в палатку трех младших офицеров, а выставила их на рассвете, еле живых от усталости, — да нет, не нас, парней из другой роты, но на базе все об этом знали. Йетри глядит то на одного, то на другого, кровь, опьяняя, приливает к голове. Когда он выходит из спортзала в бархатный летний вечер, его голова захвачена самыми смелыми фантазиями.

Наверное, это сам Йетри и распускает слухи среди ребят третьего взвода, а слухи, пройдя по широкому кругу, возвращаются обратно, и он начинает верить в них больше других. К страху смерти и скептическому к ней отношению примешивается жажда приключений, она-то и одерживает верх. Йетри воображает себе женщин, с которыми он встретится в Афганистане, лукавые улыбки во время утреннего построения, голос с иностранным акцентом, зовущий его по имени.

Во время лекций капитана Мазьеро он только и занимается тем, что беспрерывно их раздевает и одевает.

— Старший капрал Йетри!

Про себя он называет всех их «Дженнифер», хотя и не знает, откуда ему в голову пришло это имя. Дженнифер, о, Дженнифер…

— Старший капрал Йетри!

— Есть!

— Вы не могли бы повторить то, что я сейчас сказал?

— Конечно, капитан! Вы говорили… о племенах… если я не ошибаюсь.

— Вы имеете в виду народности?

— Да, синьор!

— И о каких именно народностях шла речь?

— По-моему, о… не знаю, синьор!

— Старший капрал, немедленно покиньте аудиторию!

Постыдная правда заключается в том, что Йетри еще ни разу не был с женщиной — по крайней мере, не был, как он сам говорит, «до конца». Никто из взвода об этом не знает, а если узнает, Йетри пропал. В курсе только Чедерна: однажды вечером, сидя в пабе, Йетри сам ему признался, когда они выпили и разоткровенничались.

— До конца? То есть ты никогда не трахался?

— Да не ори ты!

— Плохо твое дело, старик! Совсем плохо, блин!

— Знаю.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать.

— Твою мать! Лучшие годы прошли. Послушай-ка меня, я скажу тебе кое-что важное! Эта штука у тебя в штанах — как винтовка. Калибр пять пятьдесят шесть, с металлическим прикладом и лазерным прицелом. — Чедерна берет в руки невидимое оружие и целится в друга. — Если периодически не смазывать ствол, винтовка начнет давать осечку.

Йетри опускает глаза на бокал с пивом. Делает чересчур большой глоток, закашливается. Осечка. Он — парень, дающий осечку.

— Даже Митрано иногда удается кого-нибудь трахнуть, — говорит Чедерна.

— За деньги.

— Так и ты заплати!

Йетри качает головой. Ему не хочется платить женщинам.

— Итак, закрепим пройденное! — Чедерна подражает интонации капитана Мазьеро. — Это вовсе не трудно, старший капрал. Слушайте меня внимательно! Вы встречаете женскую особь, которая вам нравится, оцениваете величину сисек и задницы — например, нижеподписавшемуся нравятся большие, однако отдельные извращенцы предпочитают баб тощих, как спичка, — после чего вы к ней приближаетесь, начинаете нести чепуху, а в конце вежливо спрашиваете, не желает ли она с вами уединиться.

— Не желает ли уединиться?

— Ну, можно выразиться иначе. Смотря по обстоятельствам.

— Понимаешь, я знаю, что надо делать. Только я еще не встретил ту самую.

Чедерна бьет кулаком по столу. На пустых тарелках, где лежала жареная картошка, подскакивают ножи и вилки, посетители за соседними столиками оглядываются.

— В этом-то все и дело! Не бывает ее, той самой! Все они — те самые. Потому что у всех есть… — Он рисует в воздухе ромб. — И вообще, когда ты попробуешь, поймешь, насколько все просто.

Тон Чедерны его коробит. Йетри не хочется, чтобы его жалели, но в то же время слова друга его успокаивают. Йетри испытывает смесь раздражения и признательности. Так и подмывает спросить, когда у Чедерны это было в первый раз, но Йетри боится услышать ответ: Чедерна такой шустрый, а еще такой красавчик — широкий лоб, белозубая, лихая улыбка.

— Ты же здоровый, как динозавр, а телок боишься. С ума сойти!

— Не ори!

— Наверняка во всем виновата твоя мамаша.

— При чем тут мама? — Йетри сжимает салфетку в кулаке. Незамеченный под салфеткой пакетик майонеза лопается у него в руке.

Чедерна щебечет фальцетом:

— Мамочка, мамочка, что нужно от меня этим тетенькам?

— Прекрати, тебя все слышат! — Попросить у друга салфетку он не решается. Вытирает руку о край стула. Пальцем нащупывает что-то прилипшее снизу к сиденью.

Чедерна с довольным видом скрещивает руки на груди, а Йетри еще больше мрачнеет. Мокрым донышком стакана он рисует на скатерти круги.

— Не надо сидеть с такой физиономией!

— С какой физиономией?

— Вот увидишь, ты еще встретишь дурочку, которая раздвинет перед тобой коленки. Рано или поздно.

— Ладно, проехали!

— Скоро нам в командировку. Говорят, там с этим здорово. Американки просто оторвы…

Перед отъездом ребят отпускают в увольнительную на выходные, почти все проводят их со своими девушками, которым приходят в голову самые дикие идеи: устроить пикник на берегу озера или круглые сутки смотреть кино про любовь, хотя солдатам важно одно — натрахаться так, чтобы хватило на долгие месяцы воздержания.