Он слышит, как заводят двигатели бронемашин. Куда это они собрались? В такую бурю они могут наделать больше бед, чем шрапнельный дождь. Чедерна открывает рот, чтобы велеть другим поторапливаться, но прямо в глотку ему залетает горсть песка, приходится замедлить ход, остановиться и выплюнуть песок на землю. Он еле сдерживает рвотный позыв. Теперь взрывы раздаются совсем рядом, наполняя кровь адреналином. Ощущение приятное, Чедерна чувствует себя слегка опьяненным происходящим. Вот разошлись, ублюдки!
Он добирается до бункера. Глаза жжет, особенно правый — в него попала песчинка, которая кажется огромной, как камень. Цементный коридор забит солдатами.
— Подвиньтесь! — просит он.
Его ребята пытаются пошевелиться, но коридор до того набит людьми и всем настолько тесно, что не удается освободить ни сантиметра. Чедерна чертыхается:
— Да сдвиньтесь вы, черт возьми!
Рене велит ему прекратить и стоять, где стоит, разве он сам не видит, что места нет.
— Ну, тогда я пойду в другое убежище.
— Что ты несешь? Стой, где стоишь: здесь ты в безопасности!
— А я говорю, что пойду в другое убежище. Не стану я торчать на улице.
— Стой, где стоишь! Это приказ.
Со спины он прикрыт стенкой из габиона, однако пыльный ветер залетает в коридор и хлещет в лицо. Постепенно задор пропадает, Чедерну охватывают волнение и дрожь. Будь на нем шлем и жилет, он бы сел и свернулся калачиком, а так он чувствует себя раздетым. Песок застревает в волосах, проникает повсюду — за шиворот куртки, в носки, в ноздри. Упади снаряд где-то рядом, осколок легко может попасть ему в плечо или, что еще хуже, в шею. А он вовсе не собирается коллекционировать осколки, ему через несколько дней в отпуск, и нужно дожить до отъезда в целости и сохранности. Даже этот мудак Митрано втиснулся в бункер, хотя бы наполовину, и теперь ногтем большого пальца соскабливает с носка ботинка засохшую грязь.
Вдруг Чедерну осеняет:
— Эй, Митрано!
— Чего тебе?
— Слушай, там вроде кто-то лежит. Похоже на человека. Сходи посмотри!
Все оборачиваются в их сторону, внезапно напрягшись. Чтобы успокоить товарищей, Чедерна бросает на них хитрый взгляд.
Однако Митрано так легко не сдается.
— Я тебе не верю, — говорит он. Он-то знает, что доверять Чедерне нельзя. Это он виноват в том, что Митрано стал посмешищем для всей базы, особенно после того, как Чедерна вышел к вертолету с прибывшими с визитом офицерами, размахивая плакатом «Заберите Митрано!». Чедерна вечно над ним издевается, в столовой таскает у него с тарелки еду, пережевывает, а потом выплевывает ему на поднос, дразнит его монголоидом и дохляком. Только вчера Чедерна взял его пену для бритья, выдавил целый баллончик себе на грудь, на которой нет ни единого волоска, и с гордым видом принялся разгуливать по базе.
— Да нет, там точно лежит что-то темное. Может, ему нужна помощь? Давай сходи, посмотри!
— Кончай, Чедерна! — вмешивается Симончелли. — Не смешно.
— Ага, очередная твоя шуточка, — говорит Митрано.
— Ну и не надо, раз ты от страха в штаны наложил. Сам схожу, — говорит Чедерна, поднимаясь на ноги.
— Так ты серьезно?
— А то.
Митрано мгновение колеблется, потом освобождается от ног сидящего напротив Руфинатти и на карачках выползает из бункера. Чедерна указывает ему направление.
— Я ничего не вижу.
— А ты посмотри получше.
Как все и ожидали (все, кроме Митрано), Чедерна отталкивает его локтем и занимает место в убежище.
— Попался!
— Эй, ну-ка убирайся! Это мое место.
— Да ну? Что-то я не вижу таблички с твоим именем.
— Так нечестно.
— Так нечестно, так нечестно, так нечестно… ты что, баба, что ли?
Чедерна садится на корточки, прижимаясь спиной к цементной стенке. Однако всем остальным это не нравится. Все косо глядят на него.
— Ну и сволочь! — говорит Кампорези. Дзампьери резко убирает руку из-под ноги Чедерны.
Тот не понимает, что на них нашло, обычно им весело, когда он подтрунивает над Митрано, а тут все встали на его сторону. Развоображались вконец — вот в чем дело, Чедерна им так и говорит:
— Чего вы развоображались? — но легче от этого не становится, и стыд, который все больше переполняет его, не проходит — противное, непривычное чувство. Даже Йетри старается не смотреть в его сторону, словно ему за него неловко. — Чего вы развоображались? — тихо повторяет Чедерна.
Митрано тянет его за рукав.
— Я тут стоял, — говорит он плачущим голосом.
Чедерна хватает его за руку, выворачивает ее и держит, пока Митрано не начинает просить пощады.
— Лейтенант, вы в буррако играете?
— Нет, синьор.
— А в брисколу?
— Тоже нет.
— Ну хоть в тресетте?
— Командир, вам правда хочется сыграть в карты… сейчас?
— А вы можете предложить что-то получше? Только не в шашки. Игра для придурков. — Он разбивает колоду пополам и смотрит, какая открылась карта: червовый валет. — Ну и скукотища, лейтенант! Поверьте мне: кончится тем, что мы проиграем эту войну. Эти ублюдки добьются того, что мы подохнем со скуки.
Единственные, кто шевелится в бункере, — маленькие волосатые пауки на дрожащих ножках, тоже спрятавшиеся здесь от песчаной бури и бомб. Они ползают вниз головой там, где нет людей, то есть на потолке, который буквально кишит ими. Солдаты провожают паучков глазами — больше смотреть особенно не на что. Маттиоли протягивает руку, зажимает одного паучка большим и указательным пальцами, глядит, как тот дергается, а потом раздавливает.
Сержант Рене первым нарушает тишину — если это можно назвать тишиной, поскольку минометы продолжают обстрел. Он говорит то, что в подобной ситуации все предпочли бы не слышать:
— А где Торсу?
Рене пересчитал своих и заметил, что не хватает сардинца. Он сразу понял, кто отсутствует, за годы проводить перекличку стало для него столь же естественно, как дышать. Чтобы понять, какого пальца не хватает у него на руке, Рене понадобилось бы столько же времени.
Помрачневшие солдаты молчат. Потом Аллане говорит:
— Он остался в палатке. — И добавляет, словно пытаясь оправдаться за всех: — Ему плохо. С койки не встать.
В последние дни температура у Торсу то опускалась, то поднималась, нередко доходя до сорока. В самые тяжелые минуты он бормочет что-то несвязное, отчего остальные лопаются со смеху. Твердую пищу Торсу принимать не может, лицо осунулось, скулы заострились, и хотя он почти ничего не ест, расстройство желудка не проходит. Ночью Рене слышит, как Торсу стучит зубами от холода, пару раз даже пришлось заткнуть уши восковыми затычками.
— Надо за ним сходить, — говорит Дзампьери, но в ее взволнованном голосе слышна истеричная нотка.
Несколько ребят с нерешительным видом встают на колени, ожидая приказа командира. Поскольку приказа не слышно, они усаживаются обратно на землю. Рене вопросительно смотрит на Чедерну: это самый надежный из его людей, единственный, с кем он должен считаться.
— Нельзя его сюда тащить, — говорит Чедерна. — Сидеть он не может, а положить его негде.
— Ну ты и козел! — взрывается Дзампьери.
— Сама ты козлиха!
— Боишься, что Торсу займет твое место?
— Нет. Боюсь, что кого-нибудь убьют.
— И давно ты у нас стал таким заботливым? Я думала, тебе важно только, чтобы тебя не убили.
— Дзампа, ты не понимаешь, что говоришь.
— Разве? Почему же тогда Митрано теперь стоит снаружи, а ты прилип к моей заднице?
— К твоей заднице только вошь прилипнет.
— Прекратите! — вмешивается Рене. Ему нужно подумать в тишине. Помимо того, что принести Торсу на руках будет непросто, остается проблема места. Можно перетащить его на командный пункт, но тогда надо пересечь плац — самое незащищенное место на базе. Ради одного солдата ему придется подвергнуть серьезной опасности четырех или пятерых людей. Это оправдано?
Чедерна пристально глядит ему в глаза, словно читая его мысли. Качает головой.
Очередная серия взрывов, за которой следует ответный удар пулеметов, выпускающих впустую одну обойму за другой. Сержант видит фиолетовую вспышку, но возможно, ему просто показалось. На потолке встречаются два паука: некоторое время изучают друг друга, трогают лапками, потом расходятся в разные стороны. «Соберись!» — говорит себе Рене. Один из его людей остался в палатке. Рене делает над собой усилие, чтобы не думать о бледном, покрытом испариной лице Торсу, забыть звук его голоса и то, как они в последний раз вдвоем ходили в горы и наткнулись на оленя. Нужно научиться не думать о человеке, о товарище как о личности, стереть из памяти его черты, тембр голоса, запах — лишь тогда ты сможешь рассматривать его просто как боеспособную единицу. Наверное, чтобы решить его собственную проблему, надо действовать так же. Но сейчас об этом думать некогда. Сейчас гремят взрывы. Антонио, не отвлекайся! Не слушай взволнованное дыхание Дзампьери! Сдерживай страх! Факты, только факты. Один твой солдат в опасности, зато он находится достаточно близко к внешним укреплениям. Так что он достаточно защищен. С другой стороны, пятеро движущихся людей могут попасть на три минуты или даже больше под огонь противника. Быть командиром — значит, взвешивать все возможности, а Рене — хороший командир, он отлично справляется с этой ролью. Объявляя свое решение, он уверен в нем на сто процентов.
— Остаемся здесь, — говорит он, — и ждем.
— Который час?
— Только что пробило полночь.
— Надо бы сходить оглядеться.
— Вот ты и иди.
— Ага, уже иду.
Однако с места никто не двигается.
Чедерна давно забыл про Митрано, но в душе остался горький осадок. Он никак не возьмет в толк, зачем сидеть в убежище, пока враг обстреливает лагерь. Пора выйти наружу и перестрелять их всех, выкурить из укрытия, засыпать их вонючие норы бомбами — только такого конца заслуживают те, кто воюет, как последние трусы. Как жаль, что он еще не в спецвойсках: просыпаться ночью, прыгать с парашютом с высоты три тысячи метров в опасную зону, осуществлять зачистку деревни, выкуривать террористов из их укрытий, надевать им на голову капюшон, связывать по руками и ногам. А если по ошибке кого-нибудь пристрелишь — тем лучше.
В убежище жарко, ноги затекли. Чедерна снова начинает думать об отпуске и об Аньезе: надо похитить ее сразу после защиты диплома и уехать вместе на море, в Сан-Вито. Если повезет, в октябре еще можно купаться, но даже если будет плохая погода, они все равно весело проведут время — будут трахаться на продавленной тетиной кровати, не задергивая штор, чтобы соседи могли подсматривать. В Сан-Вито сохранился запах его детства, запах каникул, и когда они занимаются там сексом, все приобретает иной вкус. Во дворе до сих пор стоит ржавый вольер, в котором тетка держала пару тропических попугаев. В клетке им было слишком тесно, и попугаи постоянно лупили друг друга крыльями и клевались. Чедерна дал им прозвища, какие — забыл, а для всех остальных членов семьи это были просто попугаи тети Мариэллы. Все были разочарованы, потому что попугаи не выучили ни слова, только издавали резкие крики, наполняли клетку пометом да беспрерывно ссорились, но все равно он их любил и горько плакал, когда они умерли: сперва — один, а через несколько дней — другой. Чедерна закрывает глаза и начинает вспоминать.
В четыре часа утра снова раздается вой сирены. Три коротких сигнала, между ними пауза — значит, тревога окончена. Многие ребята в убежище спят, позабыв о голоде и не чувствуя, как затекло все тело. Все с трудом соображают, поэтому возвращение в палатки проходит медленно и нервно.
Только для лейтенанта Эджитто на этом все отнюдь не заканчивается. Его разбудили, как только ему удалось забыться сном (это ему так кажется — на самом деле он проспал больше часа).
— Док, вы нам нужны.
— Да, — отвечает Эджитто, но подняться не может и через секунду вновь засыпает.
Его трясут:
— Док!
— Да?
— Пойдемте со мной!
Кто-то стаскивает его с раскладушки. Эджитто не успевает рассмотреть лицо и звание. Он с силой растирает руками лицо, сдирая сухую кожу. Хватает со стула штаны.
— Что такое?
— Док, один из наших отказывается выходить из укрытия.
— Он ранен?
— Нет.
— А что с ним?
Посетитель колеблется.
— Ничего. Просто не хочет выходить.
Эджитто натягивает носок. В нем полно песка, пока надеваешь — царапает кожу.
— Почему вы пришли ко мне?
— А к кому еще нам идти?
— Из какой ты роты?
— Из «Чарли», синьор.
— Пошли!
Буря еще не окончилась, но стала тише, чуть сильнее обычного ветра, несущего пыль. Они идут, наклонившись вперед и прикрывая глаза руками.
Парень сидит на корточках посреди убежища. Рядом с ним — два товарища, явно пытающиеся в чем-то его убедить: увидев, что в укрытие входит Эджитто, они приветствуют его и быстро удаляются через другой выход.
Парень похож на обмякший тряпичный манекен, из которого вынули набивку, а потом снова зашили. Плечи повисли, голова склонилась на грудь. Эджитто усаживается напротив. Солдаты унесли с собой фонарики, поэтому Эджитто приходится зажечь свой. Он прислоняет фонарик к цементной стенке.
— Что с тобой?
Солдат не произносит ни звука.
— Я задал тебе вопрос. Отвечай старшему по званию! Что с тобой?
— Ничего, синьор.
— Ты не хочешь выходить?
Солдат отрицательно качает головой. Эджитто читает имя у него на груди:
— Тебя зовут Митрано?
— Да, синьор.
— Полное имя?
— Митрано Винченцо, синьор.
Парень дышит ртом. Наверное, он сильно вспотел — щеки пунцовые. Эджитто представляет битком набитое убежище. В воздухе до сих пор висит резкий запах пота, смешанный с другим, не столь отчетливо узнаваемым запахом, который издают прижатые друг к другу тела многих людей. Поражение блуждающего нерва, думает он. Приступ паники, гипоксия. Он спрашивает у солдата, бывало ли с ним что-нибудь подобное, не употребляя слов «паника» и «кризис», а говоря о «клаустрофобии» — это звучит научно и не обидно. Солдат отвечает, что никогда не страдал клаустрофобией.
— У тебя сейчас кружится голова?
— Нет.
— Тошнота, помутнение в глазах?
— Нет.
В голову Эджитто закрадывается подозрение.
— А ты случайно… — Он показывает на пах солдата.
Тот с ужасом глядит на него:
— Никак нет, синьор!
— Ничего постыдного в этом нет.
— Я знаю.
— Со всяким бывает.
— Со мной этого не случилось.
— Ну хорошо.
Ситуация странная. Эджитто нужно выявить симптомы, за которые он мог бы уцепиться. Анамнез, диагноз, лечение: так работает врач, других надежных методов он не знает. Может, солдат просто испугался? Эджитто пробует его успокоить:
— Сегодня ночью больше не будут стрелять, Джузеппе.
— Меня зовут Винченцо.
— Винценчо, прости.
— Я же вам только что сказал. Винченцо Митрано.
— Ты прав. Винченцо. Сегодня ночью больше не будут стрелять.
— Я знаю.
— Можно выходить. Опасность миновала.
Солдат прижимает колени к груди. Поза ребенка, а взгляд — нет, взгляд взрослого.
— На самом деле особой опасности и не было, — настаивает Эджитто. — Ни один снаряд не попал на территорию базы.
— Взрывы гремели близко.
— Да нет, не близко.
— Близко, я слышал.
Эджитто начинает терять терпение. Он не мастак утешать, не умеет подобрать нужные слова. Митрано вздыхает:
— Док, они бросили меня снаружи.
— Кто бросил тебя снаружи?
Солдат неопределенно мотает головой в сторону и закрывает глаза. Слышно, что в нескольких шагах от убежища стоят его товарищи — ждут и о чем-то тихо переговариваются. Эджитто разбирает «он у нас не очень крепкий» и уверен, что и солдат все слышал. Митрано говорит:
— Так и стоят.
— Хочешь, я их отошлю?
Митрано глядит в сторону выхода. Качает головой:
— Неважно.
— Я уверен, что это вышло случайно.
— Нет. Они бросили меня снаружи. Я сидел вон там, а они придумали, как сделать так, чтобы я попался в ловушку. Нарочно все подстроили.
— Ты можешь рассказать об этом капитану Мазьеро. Если сочтешь нужным.
— Нет. И вы никому не рассказывайте, док.
— Хорошо.
— Клянетесь?
— Клянусь.
Три, если не четыре минуты проходят в молчании. Целая вечность для невыспавшегося человека, оказавшегося в темной норе.
— Сколько тебе лет, Винченцо?
— Двадцать один, синьор.
— Может, ты хочешь с кем-нибудь поговорить? Со своей девушкой? Тебе стало бы легче.
— Нет у меня девушки.
— Тогда с мамой?
Митрано сжимает кулаки.
— Не сейчас, — резко отвечает он. Потом прибавляет: — Знаете, док, у меня есть собака.
Эджитто реагирует с излишним энтузиазмом:
— Правда? А какая?
— Пинчер.
— С приплющенной мордой?
— Нет, это бульдоги. У пинчеров длинная морда и прямые уши.
Лейтенант охотно развил бы эту тему, чтобы как-то отвлечь солдата, да вот только о собаках ему ничего не известно. Он смутно помнит, что когда-то и ему хотелось щенка, — нет, это Марианна просила собаку, а ему хотелось, чтобы ей ее подарили, — так или иначе, дело ничем не закончилось. Для Эрнесто домашние животные были разносчиками смертельной заразы, а для Нини еще одно живое существо усложнило бы и без того запутанные отношения в семье. Эджитто думает, что наверняка он многое потерял. Но даже если так, это уже давно не имеет значения.
— Док?
— Да.
— Я выйду отсюда. Пойму, что готов выйти, и выйду.
— А сейчас — нет?
— Сейчас — нет. Если вы не против.
— Я не против.
— Извините, что вас сюда притащили.
— Ничего страшного. Ты не переживай.
— Мне очень жаль.
Эджитто встает, опираясь на руки. Стряхивает пыль со штанин. Все, здесь он сделал все. Упирается головой в потолок убежища.
— Док?
— Слушаю тебя.
— Вы не посидите со мной еще чуть-чуть?
— Конечно.
Эджитто усаживается обратно, задевая локтем фонарь. Луч света падает на землю, освещая следы ботинок на песке: каждый след частично закрывает другие, словно окаменевшие следы борьбы. И тут солдат начинает плакать — сначала тихо, потом все громче.