– У тебя еще таких много?
– На несколько полетов хватит.
Понравилась ли мне эта история? Наверное, нет. И я готов объяснить почему, отдавая при этом должное изобретательности Андрея и его решимости совершать нестандартные действия. Но если он такой способный, решительный и нестандартный, то почему тогда такой бедный, как говорят в подобных ситуациях нелюбимые им американцы? (То есть в тот момент я оценивал его доходы только зарплатой и бонусами.) Если он ничего не боится и такой мастер разводок, то зачем летит со мной на очередное дебильное совещание, где заранее известны не только все вопросы, но и все ответы? Почему не возглавляет какой-нибудь большой банк или не стал вицепрезидентом Газпрома или РЖД?
Я уже говорил как-то, что по любой, хоть европейской, хоть американской, классификации принадлежу к верхней части среднего класса. И это не потому, что не хочу больше денег, а потому, что это мой сознательный выбор. Мне не нравится российский бизнес в том виде, в каком он сегодня существует, и я не готов к тому уровню компромиссов, на которые придется идти – с самим собой в первую очередь, – работая в российской компании, хотя там, конечно, больше платят. Я предпочитаю нашу скрипящую псевдоглобальную структуру, где можно обеспечить себе достойный жизненный уровень и при этом спокойно спать. А раз так, то разводки с участием бывших кагэбэшников не по мне, какие бы грехи ни висели на несчастном американском аудиторе. В конце концов, он приехал делать то, что считало нужным руководство компании. Доведи он свою работу до конца, у нас бы уменьшились доходы и, соответственно, прибыль, ну и что? План бы наш тоже пропорционально изменился, и спокойнее было бы работать. Но Андрею было мало просто выполнять план, получая вполне приличные бонусы. У него были амбиции. Он хотел, чтобы бизнес нашей компании в России был больше, чем в любой из развивающихся стран, включая Индию и Китай. Справедливости ради надо сказать, что мы этого добились. Потом ему захотелось, чтобы российский бизнес в мире вошел в top-5. И опять, справедливости ради, он никогда не натягивал результаты и не делал, например, те глупости с кредитами, которые делали до него иностранные товарищи. Но все равно остается вопрос – зачем? Это все напоминало сказку о рыбаке и рыбке, в которой он, к сожалению, исполнял одновременно роли и золотой рыбки, и старика, и старухи.
И слава богу, что наконец-то он успокоился и понял, что его место не здесь. Так я думал еще совсем недавно. Так я думал еще вчера утром, но непривычная для меня почти бессонная ночь привела к переосмыслению разговоров, поступков, событий. И в первую очередь своего собственного места в окружающем пространстве.
У меня не было причин не верить Ирине. А это означало, что я совершенно неправильно оценивал происходящее вокруг меня. А это, в свою очередь, означало наличие очень серьезных проблем с самооценкой. В мыслях своих и ощущениях я был уже давно готов сделать шаг вперед, а выходит, что и на своем нынешнем месте надо как следует обжиться. Потому что если со своего нынешнего места я не увидел того, о чем рассказала Ирина, то, значит, я законченный идиот. И она столько времени это знала и ничего не говорила. Почему? Потому что хотела, чтобы я сам во всем разобрался. Я не оправдал ожиданий. Пришлось, как младенцу, протирать глаза, чтобы они могли наконец широко открыться. Мне было очень стыдно. Это был самый большой удар по самолюбию за всю жизнь.
На следующий день за обедом в нашей офисной столовой между салатом и куриной лапшой я спросил Андрея, как продвигаются его переговоры с дистрибьюторами о рекламном бюджете. Андрей, если обедал в офисе, спускался в столовую позже всех, чтобы никого не смущать своим присутствием и одновременно не вводить в соблазн завести с ним беседу на умную тему. Но если он обедал со мной, с Марией или с финансовым директором, вероятность того, что трапезу с нами разделит еще кто-нибудь из сотрудников, была невелика. Наша внутриофисная демократия, как, впрочем, и любая другая настоящая демократия, имела свои строго очерченные границы.
– Да, – сказал Андрей, – я встречался. Как раз на прошлой неделе. Спасибо, что напомнил. Там есть, что обсудить. Да хоть сейчас, если у тебя время есть. Пойдем ко мне, попьем чаю и обсудим, – он приветливо помахал рукой кому-то за моей спиной. – Есть время? А то здесь чего-то не хочется.
– Конечно, – сказал я и почувствовал, как учащенно забилось сердце. Мне так хотелось, чтобы он в своей веселой задиристой манере рассказал, как послал их всех, и еще что-нибудь смешное рассказал, что было на этой встрече, и после этого пропала бы всякая охота заниматься раскопками. Но я уже не верил, что так будет. Слишком долго все было хорошо, похоже, пришла пора расплачиваться за растянувшийся на годы медовый месяц.
– Жестко ребята ставят вопрос. Я тебе честно скажу, даже не ожидал. Просто, блин, сходняк какой-то устроили, насмотрелись сериалов. Предъявили мне по полной программе, примерно в том же смысле, что этот боров питерский тебе тогда предъявлял, ну, может, чуть помягче, учитывая мой, так сказать, авторитет. Но сути дела это не меняет. По сути дела – это ультиматум: или мы даем им эти рекламные деньги, или они снимают часть заказов, начиная уже со следующего месяца.
– Но в следующем месяце мы не успеем...
– Да, конечно, – перебил он, – речь как раз о том, что мы говорим «да», и им этого достаточно. Именно поэтому они хотели говорить со мной.
– И что ты ответил?
– Я ответил, что наш рекламный бюджет расписан до конца года, и если мы и можем говорить о чем-то, то только о следующем.
– И они?
– Сказали, что это мои проблемы, что они и так терпели слишком долго, все обсудили, все продумали и готовы играть с нами жестко. И что если я собираюсь им угрожать тем, что подпишу нового дистрибьютора, то мне придется подписывать на тех же самых условиях, потому что других условий на рынке нет, и я это должен знать лучше других.
– И что ты ответил? – я был уже готов услышать, что он на все согласился.
– А что бы ты, Костя, ответил? Вот, кстати, интересно, что бы ты ответил, ведь ты же хотел с ними разговаривать.
– Я бы ответил, что мне нужно посоветоваться, и таким образом выиграл бы время.
– Перестань, сколько времени ты бы выиграл? Неделю? И после этого они все равно пришли бы ко мне, а с тобой бы разговаривать уже не захотели.
– Так что ты ответил?
– Я ответил, что никому никогда не разрешу меня шантажировать и ставить ультиматум. И если бы наши продукты не были востребованы на рынке благодаря, кстати, нашим, а не их усилиям, то они бы здесь не сидели. И если они хотят перестать продавать наши продукты, то могут перестать завтра, и каких я в этом случае подпишу дистрибьюторов и на каких условиях – не их забота. Но если они все-таки хотят продавать наши продукты, то в первую очередь надо сменить тон и перестать нас шантажировать. И тогда, может быть, мы придем к компромиссу. Но к компромиссу, а не к ультиматуму. Вот примерно что я им ответил.
– И в результате?
– И в результате выторговал на размышление ту же самую неделю. Кстати, я сказал, что в следующий раз ты будешь на встрече и вообще в дальнейшем переговоры придется вести с тобой.
– Спасибо. – Как бы я гордился им, да и собой еще несколько дней назад. Гордился тем, что мы такие сильные, жесткие ребята и не боимся ультиматумов, а если нам предъявят, мы всегда можем ответить. Но постепенно разливающаяся по телу отрава недоверия уже успела парализовать все центры, отвечающие за гордость и удовлетворение от проделанной работы.
– Что-то не так? – спросил Андрей.
– Нет, все так, я слушаю тебя.
– Ладно, если все так, – он с сомнением посмотрел на меня, – а если не так, ты скажешь. Я, в общем, закончил, вопрос теперь в том, что нам делать.
– Но у тебя же, наверное, уже есть ответ... – Конечно, он чувствовал мое напряжение, просто не понимал его причин, а я никак не мог попасть в нужную тональность.
– Костя, у меня есть предложение... – осторожно начал он.
– Согласиться, потому что у нас нет другого выхода, – закончил я за него.
– Да. Согласиться. У нас есть другой выход, другой выход есть всегда, но мы здесь выбираем не между хорошим и плохим, а между плохим и очень плохим. Отказать – это очень плохой выход. Для меня, для тебя, для людей, которые здесь работают. Я специально не упоминаю интересы это долбаной корпорации, которые меня мало волнуют. И я думаю, тебе не нужно объяснять, почему это очень плохой выход.
– И все-таки объясни. – Я примерно знал, что он скажет, но нужно было еще вслушаться в интонацию, слова, всмотреться в его лицо, почувствовать силу его убеждения – и осознать, что магический эффект больше не действует, я свободен и могу согласно кивать, но не соглашаться и видеть все со стороны в холодном синем свете.
– Хорошо, я скажу тебе то, что ты и так знаешь. План у нас большой, но выполнимый. Рынок растет, денег в стране до хрена, и план мы, конечно, перевыполним, как обычно, и все получат те бонусы, на которые рассчитывают. При двух условиях. Первое – нам удастся убедить этих идиотов в Америке, что рекомендации аудиторов следует внедрять с первого января, а не с первого октября, как они предлагают, и я думаю, что мы это сделаем. И второе – дистрибьюторы не сократят свои закупки. Один месяц их забастовки, и мы в полной заднице. Этот месяц мы уже не сможем восполнить, один месяц, даже летний, это почти пятьдесят миллионов дохода, и, как следствие, мы сразу покажем в этом месяце убыток, и проблема не только в том, что мы потеряем бонусы, – мы потеряем доверие. С непредсказуемыми последствиями. Поэтому, я думаю, нам следует очень жестко торговаться, но кость бросить все равно придется. Иначе вместо кости начнут грызть нас.
– И в результате?
– И в результате выторговал на размышление ту же самую неделю. Кстати, я сказал, что в следующий раз ты будешь на встрече и вообще в дальнейшем переговоры придется вести с тобой.
– Спасибо. – Как бы я гордился им, да и собой еще несколько дней назад. Гордился тем, что мы такие сильные, жесткие ребята и не боимся ультиматумов, а если нам предъявят, мы всегда можем ответить. Но постепенно разливающаяся по телу отрава недоверия уже успела парализовать все центры, отвечающие за гордость и удовлетворение от проделанной работы.
– Что-то не так? – спросил Андрей.
– Нет, все так, я слушаю тебя.
– Ладно, если все так, – он с сомнением посмотрел на меня, – а если не так, ты скажешь. Я, в общем, закончил, вопрос теперь в том, что нам делать.
– Но у тебя же, наверное, уже есть ответ... – Конечно, он чувствовал мое напряжение, просто не понимал его причин, а я никак не мог попасть в нужную тональность.
– Костя, у меня есть предложение... – осторожно начал он.
– Согласиться, потому что у нас нет другого выхода, – закончил я за него.
– Да. Согласиться. У нас есть другой выход, другой выход есть всегда, но мы здесь выбираем не между хорошим и плохим, а между плохим и очень плохим. Отказать – это очень плохой выход. Для меня, для тебя, для людей, которые здесь работают. Я специально не упоминаю интересы это долбаной корпорации, которые меня мало волнуют. И я думаю, тебе не нужно объяснять, почему это очень плохой выход.
– И все-таки объясни. – Я примерно знал, что он скажет, но нужно было еще вслушаться в интонацию, слова, всмотреться в его лицо, почувствовать силу его убеждения – и осознать, что магический эффект больше не действует, я свободен и могу согласно кивать, но не соглашаться и видеть все со стороны в холодном синем свете.
– Хорошо, я скажу тебе то, что ты и так знаешь. План у нас большой, но выполнимый. Рынок растет, денег в стране до хрена, и план мы, конечно, перевыполним, как обычно, и все получат те бонусы, на которые рассчитывают. При двух условиях. Первое – нам удастся убедить этих идиотов в Америке, что рекомендации аудиторов следует внедрять с первого января, а не с первого октября, как они предлагают, и я думаю, что мы это сделаем. И второе – дистрибьюторы не сократят свои закупки. Один месяц их забастовки, и мы в полной заднице. Этот месяц мы уже не сможем восполнить, один месяц, даже летний, это почти пятьдесят миллионов дохода, и, как следствие, мы сразу покажем в этом месяце убыток, и проблема не только в том, что мы потеряем бонусы, – мы потеряем доверие. С непредсказуемыми последствиями. Поэтому, я думаю, нам следует очень жестко торговаться, но кость бросить все равно придется. Иначе вместо кости начнут грызть нас.
– У нас нет денег, рекламный бюджет уже весь расписан, – я сказал не то, что думал. Я сказал то, что должен был сказать. И он поверил мне и улыбнулся устало.
– Но ведь ты привез из Англии полмиллиона, если я правильно помню, и они еще нигде не расписаны. Эти деньги просто свалились на нас, с твоей помощью, конечно, но свалились они очень своевременно. Вот тебе и деньги. Конечно, это намного меньше, чем они просят, но будем торговаться.
Вот и ответ на все вопросы. Андрей – специалист по изящным комбинациям, именуемым на жаргоне разводками, – снова предстал во всей красе. Это же надо было столько времени подогревать страсти вокруг контракта с Сити-банком! Сколько людей участвовало в массовке: писали письма, считали маржу, совещались с юристами, устраивали conference-call’ы, летали на самолетах – и все для того, чтобы этот симпатичный мужчина средних лет мог распилить с дистрибьюторами еще полмиллиона корпоративных рекламных денег. И одному Богу ведомо, сколько таких комбинаций провел он за все эти годы.
– Костя, ты со мной? – Надеюсь, что ход моих мыслей никоим образом не отразился на моем лице.
– Да. Но у меня есть вопрос. И это больной вопрос. И я хочу очень честный ответ. Поэтому, если ты не готов ответить сразу, я могу подождать.
– Я слушаю тебя.
Интересно, среди вариантов вопросов, которые он проигрывал сейчас в своей голове, был такой: а какова в этом случае будет моя доля? Интересно бы задать именно этот вопрос, но я задал другой, тот, который должен был задать так хорошо знакомый ему умный и образованный директор по маркетингу Костя.
– Андрей, я понимаю, ты оцениваешь происходящее рамками этого года, поскольку собираешься уходить, – он согласно кивнул, уже зная, что услышит дальше. – Мы покажем в этом году замечательные результаты, а потом начнется следующий год, где нам запланируют не меньше пятнадцати процентов роста, а по твоим же оценкам только внедрение аудиторских рекомендаций может дать нам минус двадцать процентов. И плюс к этому ты оставляешь новому генеральному директору эти мутные договоренности, от которых уже нельзя будет отказаться. То есть следующий генеральный директор окажется в заведомо проигрышной ситуации. Я не очень понимаю, как это в твоей голове увязывается одно с другим? Вот мой вопрос, и я хочу получить на него честный ответ.
Андрей недовольно поморщился:
– Слушай, к чему эти разговоры про честность? Я что, когда-то давал тебе нечестные ответы? Давай оставим пафосные заявления. У нас очень непростая ситуация, и с ней надо разбираться с холодной головой.
– Скажи еще про чистые руки и горячее сердце, и тогда точно ты не услышишь от меня пафосных заявлений.
– Горячего сердца не будет точно, – он улыбнулся знакомой своей улыбкой, – я вообще не уверен, что горячее сердце – это хорошо. – Он встал, приоткрыл дверь кабинета и попросил еще чаю. – Давай исходить из того, что мы в тяжелой ситуации и нам нужно найти из нее выход. То, что я здесь последний год, – это правда, но такая же правда и то, что я поступил бы точно так же, даже если бы оставался здесь на следующий год. Забудь на секунду про все эти дурацкие сравнения год на год, квартал на квартал и так далее. Если мы сейчас не найдем компромисса с дистрибьюторами, мы потеряем долю рынка. Потеряем сейчас, а не на будущий год. И если они выполнят хотя бы половину своих угроз и переключатся на другого поставщика, хотя бы частично, нам придется потом платить больше, чем они просят сейчас, чтобы вернуть их назад. Сейчас они немного блефуют и знают, что мы это знаем, поэтому есть основа для компромисса. Если они сделают этот шаг – компромисса не будет. Это очень прагматичный подход, Костя, ничего личного. И у нас останется полгода на то, чтобы понять, что делать на следующий год. И потом... – он замолчал, помогая помощнице снять с подноса чайник, чашки, блюдце с нарезанным лимоном и сахар, и подождал, пока она закроет за собой дверь, – ты не можешь упрекнуть меня в том, что я не играю в открытую. Ты знаешь всю ситуацию в целом и поэтому можешь принять свое решение: ты можешь не становиться генеральным директором, ты можешь вообще уйти в другую компанию, если тебе не нравится то, что я предлагаю. Ты только, пожалуйста, не изображай из себя целку. Если у тебя есть конкретные предложения – я весь внимание. Для этого мы здесь и сидим вдвоем за закрытой дверью. Наступает момент, когда надо принимать взрослые решения, отдавая себе отчет в том, какие могут у них быть последствия. Повторяю еще раз: я не вижу другого решения и если бы я оставался, то сделал бы то же самое, только советоваться бы ни с кем не стал. А советуюсь с тобой именно потому, что на этом месте можешь оказаться ты и расхлебывать это дерьмо придется тебе. Но на будущий год, а что там будет на будущий год – хрен его знает. Может, нефть будет стоить не сто пятьдесят, а пятьдесят, и это уже будет совсем другая жизнь. Короче, я слушаю тебя, Костя, если я ответил на твой вопрос...
– Ты допускаешь, что такое может быть?
– Что?
– Нефть по пятьдесят на будущий год?
– Да вроде не должно, – он задумчиво вздохнул и почесал висок незаточенным кончиком карандаша, – а там, кто его знает, кончится все это историей с Фанни и Фредди[39] или это только самая верхняя точка айсберга. Слишком уж устроено все через жопу, можно и не выдержать, но... не знаю... Это далеко, а мы с тобой обсуждаем то, что очень близко. Так что теперь твое слово.
Что я мог сказать ему, кроме того, что мне нужно подумать? Создал он эту ситуацию сам или она возникла не по его вине – в данном случае было вопросом вторичным, если, конечно, не принимать во внимание вариант, что блефовали не наши зажравшиеся дистрибьюторы, а он сам. Но даже и в этом предположении от меня требовался ответ. И тогда я спросил его:
– Андрей, я правильно тебя понял: если я с тобой не соглашусь, то ты ничего не сможешь сделать? И я тебе нужен в том числе и для того, что без меня тебе труднее будет отдать им эти деньги?
– Да, – кивнул он, глядя мне в глаза, – без тебя мне трудно будет это сделать, но я все равно буду всех убеждать, что сделать необходимо. Получится или нет – другой вопрос. Раньше получалось, – закончил он устало. – Но это не значит, что я уже услышал твой ответ?