Тём не боялся огоньков и фигур (то есть не очень боялся). Он страшился разоблачения и скандала. Но если бы даже грозило Тёму сожжение на костре, он все равно не сказал бы о своем страхе. Тем более. что сильнее страха было уже «замирательное» ожидание приключений. И не просто приключений, а с Ниткой. По коже разбегались то ли искорки, то ли снежинки.
— Нитка, только ты пойдешь впереди, ладно? Я и днем-то сквозь свои стекла вижу не всё, а сейчас, в зарослях…
— Конечно, Тём! У меня глаза как у кошки!
Пригибаясь, как два разведчика, они побежали к забору, где была всем известная щель. И скоро оказались за лагерем, в мягких, неколючих сосёнках.
— Тём, тут тропинка, давай руку, — и Нитка взяла его пальцы в горячую ладошку. Шагала она быстро, Тём поспевал следом, подхватывая левой рукой то очки, то трусы.
Потом сосенки кончились, начались валуны и шиповник — ладно хоть, не густой. А вверху — ни звездочки. Только низкая глухая тьма. Изредка выступали из нее кудлатые тучи с беспросветными провалами — это очень далеко зажигались медленные зарницы. Нитка при этом вздрагивала и сильнее сжимала пальцы Тёма.
Густо пахло соснами, мхом, шиповником и всякой лесной и луговой травой. И еще был запах — от Ниткиных волос. Как у нагретого солнцем тополиного пуха, когда возьмешь его в пригоршню и уткнешься носом… Волос видно не было, но они отлетали назад и щекотали правое плечо Тёма, когда он очень приближался к Нитке.
— Тём…
— Что?
— Уже скоро.
— Ага…
— Ты не очень исцарапался?
— Нисколечко.
— Тём… кроме тебя, никто из мальчишек, наверно, не пошел бы.
Теплая волна прошла по Тёму. И от смущенья он брякнул сердито:
— Ох уж… что я, самый храбрый, что ли?
— Не в этом дело…
«А в чем?» — чуть не спросил он. Однако не посмел. Нитка решит, что совсем глупый…
— Нитка, а ты бывала на Запретке раньше? — «Вот дубина! Иначе откуда бы она так хорошо знала этот путь?»
— Конечно! И с девчонками, и одна… Я там знаю одно тайное местечко, в котором даже днем человека трудно заметить… Тём, я туда в тихий час бегала. А сейчас одна бы ни за что на свете…
Опять стали попадаться высоченные, как в лагере, сосны. И скоро возник в сумраке забор. Тём угадал его по запаху сухих досок и ржавой проволоки. Нитка выпустила пальцы Тёма.
— Где-то здесь доска отодвигается… А, вот! Лезь за мной.
Тём расцарапал живот. Зато за щелястым шатким забором он ощутил уют и защищенность. По дороге сюда ему, правду сказать, чудились неземные чудища, вроде черных великанских осьминогов. А сейчас он… такое чувство, будто с ночной зловещей улицы попал на свой родной двор — тоже темный, но добрый и безопасный.
Вот странно… и хорошо. Ожидание близких приключений не пропало, но в этих приключениях не чудилось теперь никаких опасностей. Только радостное замирание и азарт.
— Нитка, где здесь твое секретное место?
— Идем… — и опять взяла его за пальцы.
Место было между остатками кирпичной стены и чем-то похожим на кривой домик, чья двускатная крыша одним концом уходила в воду. От крыши пахло теплым кровельным железом. Тём попытался приглядеться сквозь сумрак. Здесь. у воды, тьма была не очень густой. Вода слабо светилась и мерцала, будто в ней растворили алюминиевую пыль.
— Это старый ледорез, — шепнула Нитка. — Такая штука с острым гребнем на крыше. Раньше здесь была еще одна насосная станция, а ледорез защищал ее от льдин, когда весной они лезли на берег. Понимаешь, вода прибывает, а они лезут…
— Ага… — Тёму ясно представилась атака ноздреватых ледяных пластов.
— А внутри там пусто, как в избушке. В случае чего можно укрыться…
— А куриных ног у этой избушки нет? — хихикнул Тём.
— Не знаю. Надо спросить у Кея… — Они сели рядом на песок.
Было тепло, влажно, пахло осокой.
— Купайся, — вздохнул Тём. — А я покараулю.
— А зачем караулить-то?
— Ну… ты же сама призналась, что боишься.
— Тём, я боялась идти сюда. И не кого-то боялась, а темноты. А еще — грозы. Вдруг она подкатится близко! — И выдохнула ему в плечо: — Тём, я грозы боюсь уж-жасно.
— Нитка… если честно, то и я. Ну, не совсем ужасно, но тоже. Только про это никто не знает. И ты — никому…
— Конечно.
Иногда быть откровенным совсем не трудно. Особенно в темноте и когда так вот… доверие друг к другу. И Тём не боялся, что честное признание уронит его в Ниткиных глазах. Скорее наоборот…
— Но здесь-то уже не страшно, Нитка.
— Да… Пошли вместе в воду.
— Нитка, я не могу. Я без плавок…
— Ну… можно ведь и так.
— А потом в мокрых трусах в постель?
— Дурачок. «Так» это значит без всего… Я ведь тоже без купальника. В нем нельзя. Наша Валентина постоянно у всех купальники щупает: не лазил ли кто-то в воду без спросу…
— Ты рехнулась? — слабым шепотом сказал он.
— Тём, да ты что? Темно же. И мы же… ничего такого. Давай ты отвернешься и зажмуришься, а я в воду. А потом я зажмурюсь, а ты — бултых. А в воде-то уже все равно… Тём, а то ведь обидно: шел сюда, продирался и даже не окунешься…
«А и правда…» Нырнуть, смыть с себя вязкую духоту и зуд захотелось отчаянно. И все же не это главное. Еще сильнее — желание сладкой запретной радости: частое стуканье сердца и веселый озноб. Вот оно — тайное приключение!
От приключений убегать нельзя, это нечестно. Это все равно, что убегать от судьбы. И… Нитка решит, что он трус…
— Только ты зажмурься как следует…
— Конечно! И ты. Давай…
Тём отвернулся, прижал к глазам ладони. Так, что в навалившемся мраке — желтые огоньки.
— Тём, считай до двадцати! — Шуршанье, легкий топот, плеск. — Ух, какая теплая вода! Тём, давай!
— Ты отвернулась?
— И зажмурилась!
Тём суетливо сбросил на песок трусы, положил на них очки. Сквозь «безочковое» туманное пространство различил на мерцающей воде темное пятно — Ниткину голову. Скорее, скорее… Головой вперед!
Ох, и правда тепло! Как в молоке, постоявшем полдня на солнечном подоконнике… Тём проплыл под водой несколько метров.
Оказалось, что купание без единого клочка одежды — совсем не то, что обычное купание. Сперва была стыдливая (и приятная) беззащитность, но почти сразу вода избавила его от этого чувства. Она была такая ласковая! Озеро приняло в себя мальчишку как свое родное существо, как рыбку, как… свою каплю! Тём растворился в нем. Он сделался частичкой этого озера, частичкой теплой темноты, частичкой природы. И даже… частичкой Нитки. Потому что она ведь наверняка ощущала то же самое.
Тём вынырнул, встал на твердом дне по грудь в воде. Дурашливо и бесстрашно фыркнул. Ниткина голова темнела в трех метрах, и слабо светились плечи.
— Тём… хорошо, да?
— Ага…
— Давай руку. Нырнем вместе…
— Нырнем…
Ниткина ладонь была по-прежнему горячая.
Они нырнули вдвоем и плыли в глубине секунд десять. Расцепили руки, выскочили на поверхность.
— Нитка, давай от берега и назад. Двадцать гребков туда и двадцать обратно.
— Давай!
Она плавала не хуже Тёма.
Потом они по грудь в воде брызгали пригоршнями друг в друга и прыгали, опять взявшись за руки.
Один из таких прыжков осветила беззвучная, но яркая зарница.
— Ой! — перепугались оба и сели в воду по уши.
— Тём, ты извини, но я не успела зажмуриться.. Такая предательская вспышка. Но ты не пугайся, ты все равно был в воде выше пояса.
— А ты… я даже не знаю, я сразу ослеп. Да я и не вижу толком без очков, не бойся…
Тут над ними наконец грохнуло. Нитка взвизгнула и весело сказала в рифму:
— Ой-ёй-ёй, пора домой.
— Беги на берег, я отвернулся… Позовешь, когда оденешься.
Она позвала очень быстро:
— Тём, иди, я зажмурилась.
Стало темнее прежнего, Тём почти не различал Нитку, но все же опять застеснялся. Как назло долго не мог найти на берегу трусы и очки… Ох, вот они! Он торопливо запрыгал на песке. В этот миг ударили крупные капли, сверкнуло опять и грянуло.
— Ай! Тём, ты готов?! Бежим под крышу!
Они забрались внутрь ледореза. В запах гнилого дерева и грибов. Сверху застучало, забарабанило, загудело. Между досками на секунду высветились щели. И снова: бах, трах, тарарах! Тысячи железных ящиков с каменной горы!
— Мама… — Нитка мокрым плечом приткнулась к Тёму. «Господи, а ведь у нее и мамы-то нет…»
— Не бойся…
«Не бойся, я сам боюсь…»
Ногами Тём нащупал позади себя широченную балку. Потянул Нитку:
— Давай сядем.
— Ага… Ой! — И прижалась опять. Потому что опять разгорелись щели и ударил трескучий разряд! Мокрые Ниткины волосы облепили Тёма.
— Тём…
— Что?
— А все равно хорошо… Да?
— Конечно!
— А… давай завтра опять…
«Не бойся, я сам боюсь…»
Ногами Тём нащупал позади себя широченную балку. Потянул Нитку:
— Давай сядем.
— Ага… Ой! — И прижалась опять. Потому что опять разгорелись щели и ударил трескучий разряд! Мокрые Ниткины волосы облепили Тёма.
— Тём…
— Что?
— А все равно хорошо… Да?
— Конечно!
— А… давай завтра опять…
— Ох, Нитка… давай…
После этого гроза пожалела их и стремительно заглохла.
4Обратный путь был труднее, но показался короче. Наверно, потому, что среди мокрых кустов и колючек было не до страха. Одного хотелось — поскорее добраться до сухой постели… Хотя нет! Хотелось еще, чтобы поскорее пришло завтра.
Попрощались у домика, где спал и ничего не ведал Ниткин отряд (тучи не разошлись, было все так же темно). Потом Тём пробрался к себе. Никто не проснулся. Тём натянул до носа простыню, стал смотреть в еле различимый потолок и вспоминать, что было. И так уснул — с ощущением радостной и запретной тайны.
В течение следующего дня они с Ниткой не подходили друг к другу. Даже не переглядывались издалека — чтобы никто ничего не заподозрил. Все было условлено заранее. Вечером, после одиннадцати — в таком же теплом сумраке, как накануне — они встретились у бревенчатой кухни, там, где бочка. Но в этот миг ударила гроза — похлеще вчерашней. И главное, долгая. Пришлось отсиживаться под навесом, где лежали дрова для кухонной печи. На плечи сыпалась древесная труха, и к щекам липли невесомые ленточки бересты. Нитка испуганно дышала у плеча Тёма.
А когда стало ясно, что на Запретку сегодня не попасть, она шепнула:
— Тём, давай утром, а? Рано-рано, в четыре часа…
— Ты что! В четыре уже светло! Рассвет!
— Нас же никто не увидит. И мы… тоже друг друга не увидим. По очереди закроем глаза — и в воду… А в воде утром знаешь как здорово… И туман над ней. Будто в тумане купаешься…
— Ох, Нитка… А ты не проспишь?
— Нет, я умею просыпаться, когда задумано.
Тём тоже умел…
Сосны в раннюю пору казались черными, но заря на северо-востоке набирала силу. К этой заре, к светлой воде, Нитка и Тём выбрались после четверти часа пути по сырым зарослям и буеракам. Хотя нет, воды в тот момент не было видно. Ее скрывала пушистая шуба тумана. Будто облако легло на озеро. А в небе облаков не было, там растворялся золотистый свет.
— Тём, вода под туманом знаешь какая теплая! Как под платком из пуха!
— Не потеряться бы в этом тумане…
— Найдем друг дружку по голосу… Ну, я пошла первая, отвернись и закрой глаза.
Тём не только отвернулся и зажмурился. Не только прижал веки пальцами. Пальцы он растопырил и зачем-то большими зажал уши, а мизинцами нос — будто купальщик-новичок, собравшийся окунуться с головой. Закрытыми ушами он не сразу услышал, как Нитка зовет:
— Тём!.. Ну, Тём! Где ты? Давай! Не бойся, я тебя не вижу!
Он оглянулся. Нитки под медленно клубящимся туманом не было видно. Только синие трусики и белая безрукавка валялись на песке. Тём глянул вокруг. Светло, но пусто и… безопасно. Он бросил трусы и майку рядом с Ниткиной одежонкой, уронил на них очки. Потянулся, впитал в себя прохладу утра и бросился головой в туман.
Вода и правда была очень теплая — теплее, чем прошлой ночью. И Тём опять начал радостно растворяться в ней.
— Тём, ты где?
— Здесь я!
— Иди сюда! Я — вот…
Он смутно различил Ниткину голову и плечи. Почти наугад протянул руки. И снова Нитка и Тём сцепили пальцы. И заплясали среди шевелящихся туманных волокон, среди теплых брызг…
Трудно понять, сколько времени резвились они в этом первобытном, только для них двоих созданном и спрятанном от всего мира озере. Наконец выкатилось над дальним берегом солнце, похоже на громадную влажную звезду. Оно в полминуты съело взвившийся туман. Стала видна широченная золотистая вода. Ржавая крыша ледореза сверкала от влаги.
— Тём, пора. Отворачивайся, я побежала… Я заберусь в ледорез, буду волосы там отжимать. Крикну — и ты входи.
— Не вздумай через щели глядеть, когда я…
— Бессовестный, — почти всерьез обиделась она. — Вот надавать бы тебе шлепков, как Кею.
— Я хотел сказать: не взгляни в щель случайно…
— Глупый. Да я даже там зажмурюсь, пока ты не скажешь, что готов.
Потом она крикнула из укрытия:
— Выходи! Можно!
Тём, пока одевался, с опаской, но весело поглядывал на ледорез. Потом окликнул:
— Нитка, можно к тебе?
— Иди…
Было похоже на старый чердак. Низкое солнце разрезало сумрак плоскими горизонтальными лучами. Нитка сидела на балке и выжимала черные густые пряди.
— Тём, помоги, а? Чтобы скорее высохли… Бери в две руки и выкручивай, как сырое полотенце. Только не дергай.
Тём послушался. Сбивчиво затюкало сердце. Он сказал сердито:
— Все равно они останутся влажные. Вот заметит ваша Валентина, будет тебе.
— Навру, что бегала под душ, спасалась от духоты… Да они быстро сохнут… Ай, я же сказала: не дергай!
— Нитка…
— Что, Тём?
— Завтра опять, ладно?
Так было пять дней подряд. Вернее, пять рассветов. Рано-рано удирали они на озеро, и начинался праздник, от которого сладко замирала душа. Они понимали, сколько запретов нарушают (недаром же — Запретка!), но этот риск делал их тайную игру приключением.
Каждый раз они были на Запретке совершенно одни. Только один раз бесстрашно прошлась по песку похожая на кулика птичка — от нее осталась цепочка мелких трехпалых следов. Птичка весело проглядела на мальчишку и девчонку и вспорхнула.
— Не вздумай наябедничать, — весело сказала ей вслед Нитка с крыши ледореза.
Теперь Нитка и Тём, выбравшись из воды, не спешили одеваться. Пока Тём жмурился, Нитка забиралась на скат ледорезной кровли. Там она отворачивалась, и тогда залезал туда же Тём. Они оказывались почти рядом, но между ними стоял торчком полуоторванный кровельный лист. Тём и Нитка видели только головы и плечи друг друга.
От вздыбленного листа пахло теплой домашней крышей. То железо, на котором лежали Нитка и Тём, тоже было теплым, не успевало остыть за короткую душную ночь. Они обсыхали на утреннем ветерке, под первыми, не жаркими еще, но ласковыми лучами…
А потом — как всегда:
— Тём, я пошла, закрывай глаза.
Ни разу не нарушили они свое слово: даже краешком глаза не взглянули друг на дружку, когда раздетые. Ну… по крайней мере, когда на берегу.
В глубине Тём позволял себе открывать глаза. В воде он видел без очков гораздо лучше, чем на суше. Хотя виделось-то не много. Озерная вода была не очень прозрачная, в ней стоял желтоватый сумрак. Раннее солнце только гладило ее, но не проникало внутрь. Но когда Нитка проплывала совсем близко, Тём различал ее светлое тело, черный поток волос и темные от загара ноги.
Однажды Тём и Нитка сошлись под водой лицом к лицу. И Тём увидел, что Ниткины глаза тоже открыты! Даже здесь было видно, какие синие! Нитка чуть улыбнулась и… погрозила пальцем.
Тём перепуганно вылетел на поверхность чуть не по пояс. Нитка — следом. Тём успел заметить, что Ниткина грудь совсем как у пацана — никаких выпуклостей. Ну, или чуть-чуть… Оба тут же плюхнулись обратно — по горло. Поглядели друг на друга и… ничего не сказали. То, что случилось под водой, было там, в другом мире. А здесь опять все сделалось как раньше…
5Наконец их кто-то выследил и «настучал» начальству. Кто именно, Тём не знал, и было ему на это наплевать. Нитке тоже. Плохо другое — чуть не растоптали сказку.
…Раннее утро этого дня было чудесным, как и прежние. Но к полудню стало пасмурно, зарядил дождик. Сперва теплый, не сильный, но упорный.
Этот дождик шумел за открытым окошком и после обеда, когда Тём лежал в кровати. Был «тихий час».
Летний лагерь «Приозерный» был не то, что давние пионерские лагеря, никто не требовал, чтобы в тихий час «дети» непременно спали. Можно было играть в шахматы, поставив между койками табурет с доской, можно болтать потихоньку. Главное, чтобы каждый был в своей постели. Некоторые читали — те, кого жизнь еще не отучила от такой старомодной привычки.
Тём взял с подоконника наугад чью-то потрепанную книжку. Оказалось, это «Повести и рассказы» А.Куприна. Тём быстро пролистал давно знакомые истории про белого пуделя, , про кошку Ю-ю, про слона, которого привели в гости к больной девочке… И наконец наткнулся на нечитанный раньше рассказ «Храбрые беглецы».
Речь шла о мальчишках, живших в давние времена в сиротском пансионе, вроде приюта. Ничего себе, приют! В бывшем дворце графа Разумовского! И постели за воспитанниками там заправляли специальные горничные или дядьки Матвей и Григорий… Хотя все равно сиротская жизнь — не мёд.
Девочки обитали в другой, строго отделенной от мальчишек половине пансиона. («Как у нас, разделение на разные отряды», — подумал Тём). Десятилетний воспитанник Нельгин влюбился в смуглянку Мухину и однажды во время урока танцев сунул ей в руку записку с признанием.