Потом Артур проснулся, и они с Викой ушли из комнаты Викиной подружки-с-первого-класса в однокомнатную, чистую, уютную съёмную Викину квартирку.
Где-то через месяц они сходили в ресторан. Тоже втроём. И Артур стал хватать Викину подружку-с-первого-класса за всякие места, и это не понравилось ни Викиной подружке-с-первого-класса, ни самой Вике.
– Обязательно позвони! – сказала тогда, более двадцати лет назад, уходя из ресторана Викина подружка-с-первого-класса. – Давай увидимся без твоего Артура хоть раз. Обязательно позвони!
– Я обязательно позвоню! И постараюсь увидеться с тобой без него. Это сложно, потому что я работаю сейчас секретарём у его папы, так что вариант «задержалась на работе» не пройдёт. Но я обязательно что-то придумаю и обязательно позвоню! Давай на следующей неделе.
– Давай! Буду ждать звонка.
На следующей неделе Вика не позвонила подружке-с-первого-класса. Не позвонила она и на следующую после следующей недели. Ни в какую из недель того года, что был более двадцати лет назад, Вика не позвонила подружке-с-первого-класса. Потом, может, и звонила. Но к телефону коммунальной квартиры было некого звать. Потому что Викина подружка-с-первого-класса двадцать лет назад уехала из южного приморского города-порта.
* * *– Наверняка у этой неумело накрашенной серой мыши есть страничка на Одноклассниках, и она там развешивает свои фотки с обрезанными ногами на фоне какого-нибудь третьеразрядного турецкого отеля. И бесконечно постит туда своих некрасивых детей, сидящих на идиотском «банане».
– Откуда столько злого сарказма у такого молодого человека, Артём?!
Бармен в ответ лишь пожимает плечами и вежливо-отстранённо уточняет:
– Может быть, ещё чего-то хотите, кроме текилы?
– Кроме текилы, хочу кофе.
Умный, но злой мальчик. Это нехорошо. Умные мальчики злыми не бывают. Хотя… Я вспомнила Викину подружку-с-первого-класса. Она была умная, но временами очень злая. И вот так же издевалась над теми, кто, на её взгляд, заслуживал издёвки. Но Викина подружка-с-первого-класса хотя бы хотела «двигать науку» и полагала издёвку чем-то вроде целебной вакцины, предохраняющей хороших девочек и мальчиков от инфекции обыкновенности, от мутации их из хороших девочек и мальчиков в обычных заёрзанных взрослых дядь и тёть. А что хочет двигать этот умный злой мальчик? Что он может двигать тут, за барной стойкой? И почему он так язвительно и зло отзывается о совершенно незнакомых ему женщинах, оставляющих деньги в заведении, где он служит? А та, с конским хвостом толщиной в руку, яркими голубыми глазами и рыжими веснушками, наверняка и ему лично щедро отсыпает чаевых. И ему, и официанту, и прочим злым мальчикам.
– Вы хотите сказать, Артём, что у вас нет странички на Одноклассниках и вы там не развешиваете свои фотки? И вы настолько не серая ни капельки не мышь, что в качестве фона вам подходят только перворазрядные отели Объединённых Арабских Эмиратов или водопад, струящийся по стене Трамп-тауэра? И если вы и сидели на «банане», то только по факту вашего на нём водружения он переставал быть идиотским?
Ну вот, опять из крупнокалиберного орудия – по маленькому воробью мальчишеского эго. Разозлилась. Зря. Всё равно целебная вакцина снова мимо холки, и её бесценные капли всего лишь стекают по лохматой шерсти.
Бармен забавно трясёт головой. Буйные кудри падают на лицо. Загребает их рукой со лба назад. Смеётся.
– Вы правы. Я дурак. У меня есть страничка на Одноклассниках. Есть фотки на фоне третьеразрядного турецкого отеля, и я машу рукой в объектив с идиотского «банана». И я не был ни в Объединённых Арабских Эмиратах, ни в Англии.
О! Это уже не просто абстрактный ум в вакууме. Это зачатки профессионализма – признание в том, что дурак.
– Трамп-тауэр в Америке, в Нью-Йорке. Не всё то Англия, что тауэр.
Дружелюбно улыбается, подаёт кофе. Но маленькая мальчишеская злость снова берёт верх и над умом, и над профессионализмом. Змеино-ласково шепчет, наклоняясь ко мне:
– Можно подумать, у вас нет странички на Одноклассниках!
– Подумать можно. Думать – одно из наивысших наслаждений, дарованных человеку. В шкале моих ценностей размещено сразу после оргазма и перед чтением книг.
Я всё ещё достаточно молода для того, чтобы нравиться двадцатилетним глупым щенкам, и всё же достаточно стара, чтобы рассчитывать на понимание, лениво бросая подобное бармену за пустой стойкой.
Слово «оргазм» не вышибло бармена из седла. Потому как принцип берёт верх даже над оргазмом.
– Так есть у вас страничка на Одноклассниках?
– Нет.
– Врёте?
– Если бы я врала, я бы обманывала.
– В чём разница?
– В элегантности. Слово «обман» куда элегантнее слова «враньё». Врать – ещё к лицу двадцатилетним мальчикам. Сорокачетырёхлетняя женщина во вранье будет выглядеть нелепо. Она может позволить себе только обман. И то лишь изредка. В качестве вечернего наряда в компании взрослых мужчин, уже давно знающих, что не всё то Англия, что тауэр. Так что вам, Артём, я не вру. И уж тем более – не обманываю.
Улыбаюсь.
Улыбается в ответ. Понимающе. Играет в понимание. Теперь наверняка будет говорить своим девушкам, а также щеголять перед пацанами фразочкой: «Не всё то Англия, что тауэр», не особо задумываясь над смыслов громадьём. А может, – чем чёрт не шутит? – станет-таки писателем – а кем ещё становиться в этом южном приморском городе, если не стал моряком? – и фразочка сделается крылатой, и критики будут писать об Артёме, де, не умерла южнорусская литературная школа, вот вам, пожалте! – новый ярчайший представитель! Хорошо им, в этом южном приморском городе. Сиди себе на скамеечке, закрыв глаза, и слушай, как волны накатывают на берег. Или стой себе за барной стойкой и запоминай про враньё с обманом и прочие не все те Англии.
Но он только улыбается. Викина подружка-с-первого-класса уже бы достала свой вечный блокнот и стала строчить в него обгрызенным карандашом.
– Но как же вы узнаёте о своих одноклассниках?!
Вот настырный!
– Никак не узнаю.
– Разве вам не интересно, что с ними стало?
– Не интересно.
– А мне жутко интересно!
– Двадцать лет назад, Артём, мне тоже было интересно. И я узнавала. Что правда, тогда ни у кого из них не было странички на Одноклассниках, и самое интересное узнавалось самым интересным из всех возможных способов – случайным.
– Ну-у-у… Случайно бывает так редко.
Вот! Какая, к чертям, скамеечка! В этом южном приморском городе можно сидеть на высоком табурете у барной стойки и бонусом от заведения за какие-то смешные триста пятьдесят текилы и чашку кофе получить перл: «Случайно бывает так редко».
Разумеется, жива южнорусская литературная школа.
Будь у меня, как у Викиной подружки-с-первого-класса, всегда под рукой блокнот, я бы немедленно это записала.
И доносящиеся с дамского шабаша словечки, выражения и диалоги записала бы. Они уже приняли достаточно, чтобы говорить громко. Но ещё не слишком, чтобы говорить невнятно. Будь у меня с собой блокнот, как у Викиной подружки-с-первого-класса, я бы срочно накатала туда круглым почерком вечно первого ученика:
– Говорю этому болвану-прорабу: «Лепнина должна быть в виде листочков!» Уточняет: «В виде дубовых или в виде берёзовых?» Я ему: «В виде сосновых!» И этот баран пишет себе в блокнот: «Лепнина в виде сосновых листочков!»
– Девки, мой пёс совсем-совсем мужчина! То повздыхает в «Уголке обиды», то пристроится в «Калошнице ожидания», то нервно взметнётся на «Подоконник надежды», а как дела сделает и поест – так безмятежно дрыхнет где ни попадя. Ходок и хулиган. А ещё крипторх!
– Это что ещё такое, порода?
– Ага. Порода. По-русски звучит как «одно яйцо – и то левое».
– Ну, те, у которых одно яйцо, и то левое, завсегда шибко ебливые. Чем ещё заниматься, если головы на плечах нет и руки из жопы?
—Слушайте, мой бизнес-партнёр совсем долбанулся! Пригласил всех к себе в особняк, поляну накрыл, а посреди гостиной торчит какой-то дряхлый, вонючий, облезлый сундук. Он его оглаживает любовно, чуть взасос не целует. Тост поднимает за этот сундук. Все ему, мол, мы, конечно, за твоё барахло выпьем, – нам вообще пофигу за что, кроме дефолта, – только не пора ли тебе в санаторию какую швейцарскую скататься, отдохнуть, голову подлечить? Так он на всех зверем смотрит, зубы скалит, вот-вот кусаться начнёт. И говорит, мол, что вы понимаете, жалкие бездуховные личности! На этом сундуке Индира Ганди рожала! Я за него, знаете, сколько отвалил? Купить ту санаторию в Швейцарии хватило бы. Ну, все многозначительно промолчали. Ну, чисто из уважения к юродивому. А он всё буйствует. Говорит, мол, буду под этот сундук строить новый особняк. Представляете? Из-за какого-то облезлого сундука, где Индира Ганди рожала какого-то там хер его знает Муслима Ганди, у чудака крышу снесло. Так вы будете смеяться, он построил. И посреди того Тадж-Махала теперь торчит этот облезлый сундук, а в красном углу икона висит. Я ему на обмывании этого всего и говорю: «Лоханулся ты, братан! Сундук Индиры Ганди – отстой! Голова Иоанна Крестителя рулит форева!» Теперь он по аукционам и коллекционерам рысачит. Ищет голову Иоанна Крестителя. Вероятно, копию. Оригинал-то давно известно где. А я ему тем временем годного психиатра подыскиваю.
– Мне начальник запрещает ходить на работу в ярком. «Вы, – говорит, – секретарь! Секретарь в сером значительнее, чем в ярком!»
– Я всегда очень нравилась мужчинам. К сожалению для меня. Мне всегда очень нравились мужчины. К сожалению для них.
– Весь свой эротический пыл он растратил на рифмы. До секса и поэзии дело ни разу не дошло…
– Она так ленива, что мужа не выгоняет только потому, что для этого надо хоть раз проснуться раньше полудня, а уснуть – позже девяти вечера. Она не может его выгнать, потому что давно с ним не виделась – он всё время на работе, когда она не спит.
– Он постоянно говорит: «Решает жена!» Так привык уже, что, когда любовница спросила его: «Что ты подаришь мне на день рождения?» – ответил: «Решает жена!»
– Девочки, его так достали бабы, что он сделался пидорасом. Так был поражён, что и там надо быть мужчиной!.. Хотя бы время от времени!
– Капитальная тётка! Дом построила, сына вырастила, всю усадьбу крупномерами засадила. Сильно удивляется, что у неё до сих пор есть молочные железы.
– Всё время сидит рядом и орёт, что я не умею водить. Я ему сказала: «Смирись или купи себе свою машину!»
– Они могут себе позволить не брать. Я могу себе позволить не давать.
—Нет, ну он умер нищим. И тут выяснилось, что все его любят. Легко любить нищих покойников. Никто и пальцем не шевельнул в его живую ещё жену и живых ещё детей. Ну да! Они же любят нищего покойника! Легко любить нищих покойников… На похоронах и поминках, что я пробашляла, они называли его «легендарным». Если бы он это слышал, он бы умер ещё раз. Просто бы лопнул от гордости. И жена с детьми так бы и сидели, заляпанные его глубоким внутренним миром. Так что хорошо, что он просто умер, а не лопнул. Им хоть не отмываться.
– Девочки, он двадцать три года прожил с сухощавой блондинкой, после чего выясняется, что ему всю жизнь нравятся толстожопые брюнетки!..
Да, будь у меня с собой вечный блокнот, как у Викиной подружки-с-первого-класса, я бы не отвлекалась на бармена, а только записывала-записывала-записывала за компанией этих чудесных южнорусских женщин, моих ровесниц.
Но у меня нет блокнота, а ежедневник остался в гостиничном номере, да и Артём желал общаться. Чем ещё заняться бармену, если посетителей мало, а любопытства много? В конце концов, я сама спровоцировала его на излишнюю общительность. Мы же с ним тут вроде заговорщиков.
– Случайно бывает так редко. И ненадёжно, – повторил бармен. – Но всё-таки, неужели же вам никогда-никогда после двадцати не хотелось узнать, что с вашими одноклассниками? Ну, пусть не со всем классом. Но были же у вас подруги?
– Были. У всех девочек есть подруги-одноклассницы. Иногда это одна подруга. Чаще – несколько. Женщины склонны объединяться в коалиции. И тренируются в этом деле с детства. С детства коалиции подруг формируются, распадаются, переформировываются, бывают кратковременные, а бывают и долгосрочные. И, разумеется, у меня были подруги. Иногда, очень редко, как то самое случайно и ненадёжно, я набираю имя и фамилию подруги в поисковике. Скажем, зимний вечер, никого нет дома. Огонь в камине, стакан текилы, и… И что-то толкает меня: «Набери! Набери имя и фамилию твоей долгой подруги-с-первого-класса в поисковике». Ты споришь с тем, что тебя толкает. Потому что ты читаешь интересную книгу, и никого нет дома, и ты только что закончила очень большую работу, и просто камин, просто текила, просто интересная книга. И никак со всем этим не сочетается Интернет. Да и к тому же смысл? Смысл набирать в поисковике имя и фамилию того, кого ты последний раз видела больше двадцати лет назад? Фамилия наверняка другая. Да и имена сейчас люди меняют чаще, чем прежде. И твоя подружка-с-первого-класса вполне могла поменять своё имя, потому что её единокровную сестру по отцу тот самый отец назвал так же, как звали мою подругу-с-первого-класса. И, может быть, на имя-фамилию моей подружки-с-первого-класса выпадет фото девочки, на двадцать лет моложе нас с подругой. И будет она кокетливо-призывно смотреть на меня с монитора и размахивать мне рукой с идиотского «банана», напрочь убивая память о моей милой подруге-с-первого-класса. Зачем? Но то, что меня толкает, переспоривает меня. Я иду и набираю. И даю задание искать только в южном приморском городе-порте. Я даже немного нервничаю, как перед личной встречей. Как будто я не у себя дома, надёжно защищённая от всего прекрасно-случайного и даже от редко-ненадёжного. Мой дом – мой тауэр, и никакой Интернет – всего лишь двоичный код, элементарная комбинация «да» и «нет», нуля и единицы – не может меня нервировать. Никакие бесчисленные сочетания «да» и «нет» не могут меня нервировать, потому что даже будучи бесчисленными – они элементарны. Наверное, я немного нервничаю от того, что якобы случайная встреча на улице, в ресторане, тут ли, там ли, в любом уголке планеты – а хотя бы и в туалете Эдинбургского паба или, там, на перроне Московского вокзала в Питере – она предопределена свыше чем-то или кем-то, что много мудрее, много добрее, чем элементарные комбинации нулей и единиц, пусть сто по сто раз бесчисленные. Я нервничаю потому, что неисповедимость путей не имеет ничего общего со строкой поисковика. Я нервничаю из-за ощущения того, что я занимаюсь не любовью, а мастурбирую, если угодно… Но я иду и набираю. Потому что меня что-то толкает… Вы читали «Анну Каренину», Артём?
– Нет… Я хотел соврать, что читал. Но вы так сейчас говорили, что я не смог. Был бы у меня блокнот, я бы записал сейчас про двоичный код.
Умный мальчик. Если долго-долго записывать многое-многое, так натренируешь память, что никакие блокноты уже не понадобятся. Умный. Но не слишком – до уровня «не всё то Англии». Поколение «бы». Ты не быкай, ты запиши. И не за мной. А свои мысли по поводу. Пусть их даже кто-то прочитает, и пусть их даже этот кто-то сто раз не так поймёт, как не так всё понимала мама Викиной подружки-с-первого-класса. Не это важно. Важно только то, что ты сам понимаешь.
– Прочитай. Если ты собрался стать писателем – обязательно прочитай «Анну Каренину». Да и вообще – читай всё без разбора. И тогда ты реже будешь поддаваться тому, непонятно чему, что тебя толкает на то, непонятно что. То на рельсы между вагонами, то к строке поисковика.
– Так что выбросил поисковик?
Ох уж эти мне прикладные молодые умные мальчики. И жить торопятся, и это самое спешат! А поговорить? Я уж не говорю о том, чтобы поцеловать.
– Первым, что он выбросил, был сайт вашего прекрасного южного города. Сайт с резюме. Имя-фамилия моей одноклассницы, ищущей работу секретаря-референта. Я протёрла глазки в надежде, что всё, что я вижу в этом резюме, – ошибка. Но нет! Имя-фамилия те же. И даже отчество подходит. Ошибки быть не может, потому что фамилия у её папы была не слишком распространённая. Не Иванов-Петров-Сидоров. Возраст соискательницы должности секретаря-референта тоже исключает совпадения – сорок четыре года. Далее перечислены все семь смертных грехов современности. Полный перечень: коммуникабельность, активность, стремление работать в команде, целеустремлённость, быстрообучаемость, исполнительность, стрессоустойчивость. Наверное, если бы тем зимним вечером, когда и свой дом, и камин, и текила, и только что выполненная за неплохие деньги большая работа, и всё прочее под лейблом: «жизнь удалась!», мне позвонил муж, неотъемлемая часть меня, и сообщил, что он не приедет домой ночевать, и вообще уже больше никогда не приедет, потому что ушёл от меня, – я бы испытала меньший вселенский ужас. Знаешь, такой моментальный безразмерный ужас, являющийся людям только в сновидениях.
– Но почему?! – воскликнул бармен чуть громче бармену положенного, и даже компания из трёх женщин на какой-то момент обернулась на стойку бара, но, лишь скользнув по нам взглядами, снова вернулась к своим посиделкам.
– Но почему? – почти прошептал Артём. – Что такого необыкновенного выдал вам поисковик?
– Боюсь, я не смогу тебе объяснить, что такого «необыкновенного» выдал мне в тот зимний вечер поисковик.
Я улыбнулась.
Что я могу объяснить этому мальчику? Что сорок четыре и быстрообучаемость – это примерно так же, как моя подружка-с-первого-класса и активность вкупе со стрессоусточивостью? Это даже не клетка эпидермиса с хвоста того слона, которого в басне щупали слепцы. Что поисковик мне выдал: «Жизнь твоей подружки-с-первого-класса с двадцати до вот уже сорока четырёх убога и уныла. Её мечты не сбылись, потому что она была недостаточно азартной, и уже никогда не сбудутся, потому что достаточно азартной она так и не стала»? Что ещё я могу объяснить двадцатилетнему мальчику? Устроить семинарское на тему: «Мы в ответе за того хомяка, которого слишком приручили, а потом выкинули, и он сдох от голода рядом с элеватором, доверху наполненным зерном, просто потому, что привык жрать только и только из кормушки?» Пропеть ему: «Папа может, папа может всё что угодно!»? Кто сейчас помнит эти песни про пароходы-поезда? Что я смогу объяснить бармену Артёму? Что я так жалела о той фотографии, сделанной – и для меня тоже – тем самым могущим всё что угодно Викиным папой, что неизвестно куда подевали мои родители. Фотографии, на которой мы вместе с Викой держим в скрещенных ладошках хомяка Фомку, и рожицы наши так забавны и ненамного от рожицы деловитого хомяка отличаются. Я так жалела об этой и ещё о многих и многих наших с ней фотографиях, а после того, что выдал мне поисковик, я о них больше не жалею, потому что прах к праху, пепел к пеплу?