Вика проявила благоразумие и не поехала в литейку. Она сказала подружке-с-первого класса, что мама-гримёрша так далеко её одну наверняка бы не отпустила и ей не хочется обманывать маму. Ехать одной без спроса в далёкую литейку – всё равно что сбежать в провинциальный театр. Подружка-с-первого-класса даже немного обиделась на Вику, но не сильно. Потому что идея заменить потерянный ключ на быстро сделанный всё-таки принадлежала Вике. Было даже немного обидно, что она сама не додумалась до такого простого очевидного решения. Да и некогда было обижаться.
Подружка-с-первого-класса добежала до десятого трамвая, доехала до остановки «Литейка» – так и объявили, – и первый же прохожий ткнул ей пальцем, где это.
Папу на проходную вызвали быстро. Потому что если девятилетняя девочка одна ищет папу в литейке, значит, он ей сильно и срочно нужен. Это все взрослые, даже с проходных, понимают.
Папа внимательно выслушал девятилетнюю дочь и дал ей свои ключи, сказав, что не может проводить, потому что у него срочные рабочие дела. И раз уж она сюда сама добралась, то и обратно сообразит.
– А хочешь посмотреть литейный цех? – вдруг спросил папа.
– Да! – сказала Викина подружка-с-первого-класса.
Ей стало безумно интересно. Литейка – это, значит, и есть литейный цех. И раз уж она проделала такой путь ради ключей, то отчего бы и не посмотреть литейный цех? Расширить кругозор. Викина подружка-с-первого-класса очень любила расширять кругозор. Ей просто нравилось словосочетание «широкий кругозор». Этот самый широкий кругозор представлялся ей чем-то огромным. Как открытое море. А кругозор узкий напоминал о замочной скважине. А Викиной подружке-с-первого-класса казалось, что мир – он всё-таки больше похож на открытое море, чем на замочную скважину. И потому возможность получить новые знания – расширить кругозор – всегда казалась ей возможностью пробежать от носа до кормы и обратно по другому борту. Это так здорово – бегать от носа до кормы и обратно по другому борту! Гораздо приятнее, чем стоя на одном месте, скрючившись, подглядывать в замочную скважину.
В литейном цеху было жарко. Стояли монументальные огромные тёмные печи. В печах полыхал ярко-белый огонь. Из ярко-белого огня сыпались ярко-красные искры, кое-где по литейному цеху струились тоненькие ярко-алые ручейки. Было шумно и страшно. Папа попросил одного мужика с чумазым лицом показать, как «отливают в форме», и девочку это просто заворожило. Ярко-красную жидкость чумазый мужик залил ковшиком в какое-то фигурное корытце, и ярко-красная жидкость стала красно-алой, а затем бордовой. Когда она потемнела, мужик схватил фигурное корытце клещами и окунул его в лохань с водой.
– Фыщщщщщщщщь! – пригрозило корытце воде.
Вода в ответ на такое запугивание выплеснула густую завесу пара. Викина подружка-с-первого-класса смотрела на это не совсем близко и в маске. Но это всё равно было замечательно!
– Ну вот, мля! – сказал чумазый мужик и прикурил папиросу от клещей.
– Здорово! Как здорово! – согласилась с чумазым мужиком Викина подружка-с-первого-класса и захлопала в ладоши.
Папа напоследок подвёл её к автомату с газированной водой. Вода в этом автомате наливалась в стакан совершенно бесплатно, безо всяких копеечек и трёшечек, а просто если нажать на кнопку. Только вода почему-то была не сладкая, не с сиропом. Но и не простая газированная вода. Эта газированная вода была солёная. Что очень удивило Викину подружку-с-первого-класса. Ни разу за свои девять лет она не встречала ещё солёной газированной воды. Солёный шоколад ей был известен. Пара его плиток лежала дома в морозилке, и он назывался «Особый». Папа ей как-то объяснил, что это шоколад для альпинистов. Но не объяснил, зачем альпинистам «Особый» солёный шоколад, а только пожал тогда плечами.
– Папа! Почему эта вода солёная? – спросила она у папы.
– Потому что рабочие литейки сильно потеют. С потом выходит соль. А потеря солей для организма так же опасна, как и потеря слишком большого количества воды. Из-за потери солей могут быть судороги и даже остановка сердца, потому что в организме есть калиево-натриевый насос. Вот рабочие литейки и пьют солёную воду.
– Всегда? – поразилась Викина подружка-с-первого-класса.
– Нет. Только на работе, – улыбнулся папа. – Ну, теперь ты знаешь, какой он, литейный цех. Можешь всё вечером подробно записать в свой блокнот. А пока беги, делай ключи. Это ты здорово придумала, чтобы мать лишний раз не тревожить, молодец!
– Папа, а где в организме находится калиево-натриевый насос и при чём здесь соль, выходящая с потом? – спросила Викина подружка-с-первого-класса.
– Везде! Про соль дома расскажу, вечером! – ответил папа. – Извини, мне некогда.
И папа проводил свою девятилетнюю дочь до проходной и ушёл с проходной в литейку.
Викиной подружке-с-первого-класса было так обидно, что на самом деле это, с ключами, придумала не она, а Вика… И надо было бы папе в этом признаться, потому что врать нехорошо. А присваивать себе чужие не навязчивые, а отличные простые элегантные идеи – это всё равно что врать. Но ей так хотелось покрасоваться перед своим папой, что она решила признаться в том, что идея Викина, чуть попозже. Потом. Когда-нибудь потом. Может, завтра. А может, через месяц. Через год. Или, скажем, через тридцать пять лет. Вот! Когда ей будет сорок четыре, она обязательно признается папе, что идея была Викина. Может быть, она не доживёт до сорока четырёх, и тогда ей не придётся краснеть.
Обо всём этом она думала в десятом трамвае. И ещё о насосах, которые качают эти Калий и Натрий. Наверняка, чумазые и здоровские, как тот мужик из литейки. Надо было ничего не забыть и записать вечером в блокнот. Правда, записывать в блокнот становилось всё опаснее. Потому что мама как-то раз нашла блокнот и прочитала всё, что там записано. И долго кричала на Викину подружку-с-первого-класса и требовала, чтобы она призналась в… Мама требовала, чтобы она призналась в… Нет, в таком она не признается даже через тридцать пять лет, потому что это – неправда. Просто мама что-то опять выдумала себе, сделав неверные выводы из прочитанного, и через пять минут забыла, что это её собственная выдумка, а стала считать это правдой. Хорошая синяя книга «Психиатрия». Помогает понять и не сердиться. Но сбежать в провинциальный театр всё равно было бы неплохо… Нет, про Калия и Натрия, качающих везде в организме свои насосы, точно писать в блокнот нельзя. Мама вообразит, что Калий и Натрий – мальчики, и сразу сама в это поверит, и тогда Викиной подружке-с-первого-класса достанется на орехи!
Когда Викина подружка-с-первого-класса вошла в арку своего дома, там стояла Вика.
– Я нашла их! – она протянула подружке-с-первого-класса ключи на раскрытой ладошке. – Я не могла поехать с тобой, потому что так далеко мне одной не разрешают. Но и домой идти было бы свинством, пока ты в беде. И потому я пошла снова в Кировский скверик, потому что туда мне можно, и поискала не только под качелями, но и под каруселью, на которой ты сидела, когда записывала что-то в блокнот. Они провалились в подкарусельную щель. Когда я ничего не нашла ни стоя, ни сидя, ни на корточках, я легла на землю и внимательно огляделась. Ключи спокойно лежали себе под каруселью. Никакие грабители их не выслеживали.
Девочки вместе рассмеялись.
Потом внезапно бросились друг к другу и обнялись.
– Ты настоящий друг! – сказала Викина подружка-с-первого-класса.
– А ты – очень смелая! Я бы никогда не решилась крутить «солнышко» на качелях и никогда бы не поехала в далёкое незнакомое место одна.
– Я была в литейном цеху. Мы с папой договорились не говорить маме ни про ключи, ни про то, что я была в литейном цеху. Вечером дома папа расскажет мне про соль, Калия и Натрия с их насосами. И как насосы помещаются в организме везде. Мой велосипедный насос нигде в организме не поместится, например. Папа мне расскажет этот рационализаторский сильно секретный секрет, а я тебе потом перескажу. Пошли ко мне. Дождёмся с работы кого-нибудь из моих, а потом пойдём к тебе. Думаю, папа закончит быстро все свои дела на литейке и скоро будет дома. Он сказал, что постарается прийти раньше мамы. Если он не откроет дверь собственным ключом, а позвонит, у неё могут возникнуть какие-нибудь идеи. Идеи – это отлично само по себе. Но когда идеи возникают у моей мамы – это нехорошо. Кстати, ты знаешь, что железо может быть жидким? – спросила Вику подружка-с-первого-класса.
– Нет. Я знаю, что железо бывает твёрдым.
– Железо ещё бывает чистым, и тогда оно дороже золота, а в Индии есть столб из чистого железа, и никто точно не знает, откуда он там, а ещё чистое железо…
И Викина подружка-с-первого-класса замучила свою любящую танцы и грим наперсницу знаниями, коими только что обогатилась в литейном цеху. Из обогащения руды детского любопытства популярными знаниями иногда получается забавный сплав. Особенно часто Викина подружка-с-первого-класса повторяла слово «металлургия». Ей очень нравилось это слово. Оно было вкуснее и романтичнее даже, чем слово «литейка» или тем более словосочетание «театральный грим». Металлургия, ах! Слово, обозначающее что-то важное, большое, красивое и сильно мужское. Что-то такое огромное и значительное, чем могут заниматься только папы, но никак не мамы или дочери. Такое… Такое… Такое, как рассказы Джека Лондона про север, отважных мужчин и собак. Такое, необъятное, как открытое море, а вовсе не замочная скважина навязчивых идей.
– Нет. Я знаю, что железо бывает твёрдым.
– Железо ещё бывает чистым, и тогда оно дороже золота, а в Индии есть столб из чистого железа, и никто точно не знает, откуда он там, а ещё чистое железо…
И Викина подружка-с-первого-класса замучила свою любящую танцы и грим наперсницу знаниями, коими только что обогатилась в литейном цеху. Из обогащения руды детского любопытства популярными знаниями иногда получается забавный сплав. Особенно часто Викина подружка-с-первого-класса повторяла слово «металлургия». Ей очень нравилось это слово. Оно было вкуснее и романтичнее даже, чем слово «литейка» или тем более словосочетание «театральный грим». Металлургия, ах! Слово, обозначающее что-то важное, большое, красивое и сильно мужское. Что-то такое огромное и значительное, чем могут заниматься только папы, но никак не мамы или дочери. Такое… Такое… Такое, как рассказы Джека Лондона про север, отважных мужчин и собак. Такое, необъятное, как открытое море, а вовсе не замочная скважина навязчивых идей.
– Без металлургии никуда! – сказал папа своей девятилетней дочери в литейке.
– Даже в море? – уточнила она.
– Ну, если сильно далеко или глубоко, или по делу, а не просто сплавать до волнореза и обратно – то да! – ответил папа. – Скоро ты немного об этом узнаешь. На физике и химии. Ты же умная девочка, ты сумеешь сложить два плюс два, – улыбнулся папа.
До физики и химии оставалось ещё три и четыре года соответственно. Девочки учились пока всего лишь в третьем классе.
В четвёртом классе Вика вдруг начала расти как ненормальная, и к концу третьей четверти стояла на уроке физкультуры первой. Хотя первой с первого класса стояла Людка. За Людкой стояла глупая, толстая, добрая, неповоротливая Наташка с конским светлым хвостом толщиной в руку. Учителю физкультуры это всегда очень нравилось. Яркая брюнетка Людка, и сразу за ней – блондинка Наташка. В каких хорошеньких лолиточек они скоро подрастут, ах! Бесцветная, мышиного цвета Вика все три года стояла последней. И вот на тебе! Вымахала. Кажись, пролетела она особо сладостную для учителей физкультуры мужского пола стадию пресловутых лолит, и из основательной девочки стала основательной тётей, не смотри, что только десять лет. Как-то минули её метаморфозы забавной девической трогательности и прочая пустым мешком по голове ударенность. Если не знать, что ей десять, так и перепутать с её мамашей можно. Тем более что ровно к концу четвёртого класса Вика сравнялась ростом со своей мамой-гримёршей, у неё отросла грудь размера не меньше четвёртого, и просто пухлая детская попка стала настоящим задом, достойным кисти Кустодиева. И ещё Вика стала приносить раз в месяц справки из медпункта, где было написано: «Освобождается от урока физкультуры. Причина: mensis».
Самой высокой Вика была до седьмого класса. Потом почти все девочки пошли в рост. Особенно Викина подружка-с-первого-класса, веснушчатая блондинка Наташка и яркая брюнетка Людка. Так что статус-кво на физкультурной линейке был восстановлен, и учителю физкультуры только и оставалось, что радоваться тому, что ни у Викиной подружки-с-первого класса, ни у веснушчатой блондинки Наташки, ни у яркой брюнетки Людки не отрастает огромных сисек и задики их помещаются точно в руку. Наташкин и Людкин помещаются чаще, потому что эти очаровательные в своей нескладности тюленята – вовсе не худышки, надо признать, – никогда ещё с первого раза не перепрыгнули даже через несчастного «козла» и на канат без помощи влезть не могут. А Викина подружка-с-первого-класса через того «козла» перелетает, как умалишённая, по канату лазает, как обезьяна, а однажды чуть не подвела его под монастырь, когда урок в мае был в парке Ильича. Эта чокнутая Викина подружка-с-первого-класса быстро сдала все нормативы, нашла раздолбанные качели и стала там «солнышко» крутить, идиотка! Ещё башку себе разобьёт, а он отвечай!
Когда Вика была в восьмом классе, аварийный дом, расположенный в двух кварталах от Привоза, наконец-то пошёл под снос. Такое решение районными властями было принято после того, как в квартире второго этажа, находившейся прямо под Викиной, обрушился потолок. Причём обрушился не просто так, как сам по себе потолок квартиры второго этажа, а вместе с полом квартиры этажа третьего. То есть бухнулось всё перекрытие. Благо в означенных квартирах «никого не было дома». Даже хомяк Фомка не пострадал. Потому что успел счастливо скончаться от ожирения и старости, не дожив до таких вот ужасающих катаклизмов с окружающим его пространством.
Вика с мамой-гримёршей пожили до папиного прихода из рейса у сестры-близняшки на посёлке Котовского. А когда папа вернулся, Викиной семье дали квартиру. Да не где-нибудь и не какую-нибудь, а на Девятой станции Большого Фонтана и трёхкомнатную на троих. Всё-таки Викин папа был не кем-нибудь, а помполитом. Комиссаров, не приносящих вреда ни системе, ни людям, очень ценили. Ну как сказать «очень»… Очень, но не так чтоб слишком. Помполит, если разобраться, на судне балласт. Ходит туда-сюда с утра до ночи и хорошо ещё, если лоцию не забыл. Если он, конечно, судоводительский факультет оканчивал, как Викин папа. Не то чтобы для дела – для дела есть капитан и старпом, а просто для того, чтобы тем самым капитану и старпому было о чём с помполитом поговорить. С помполитом же разговаривать надо очень осторожно, даже если он хороший человек. А стармех с помполитом разговаривал всегда и только о «машине». И то редко, потому что из той самой «машины» редко когда вылезал на палубу. И не просто так в той машине торчал, а частенько надевал спецовку и трудился, как самый что ни на есть обыкновенный механик, а не старший. Были и наверняка ещё есть в большом южном приморском городе хорошие моряки. И хотя судоводители – белая кость и голубая кровь под золотыми позументами, но без судомехаников вся эта красота никуда не поплывёт. Точнее – не пойдёт. Потому что плавает говно в проруби, а моряки – ходят. В приморских городах только мужья плавают. А моряки ходят. Спросишь жительницу этого южного приморского города:
– У тебя муж чем занимается?
– Плавает! – ответит она.
– А куда он сейчас плывёт? – уточнишь неосторожно.
– Плавает – говно в проруби! А моряки – ходят… – презрительно кинет жена моряка.
Вот такие противоречивые женщины живут в том южном приморском городе-порте.
Вот и сестра-близняшка очень обрадовалась, что семье гримёрши наконец-то дали приличную квартиру со всеми удобствами. А потом очень долго ругалась на гримёршу за то, что квартиру её мужу дали на Девятой Фонтана, а не на посёлке Котовского. Или хотя бы Таирова. Таирова, конечно, тоже дрянь. Но не такая дрянная дрянь, как Поскот! Таирова близняшка гримёрше ещё бы простила. Но чтобы вот так, с кондачка, за здорово живёшь – Большой Фонтан!.. Потом близняшка долго плакала над тем, что и планировка дома, в котором получила квартиру семья гримёрши, куда лучше её, близняшкиной, куцей «недочешки». И тебе роскошные лоджии у сестры-гримёрши, и кухня тринадцать метров – в 2,1666666666666666666666666666667 раза больше её поскотской кладовки с плитой и холодильником! Близняшка-экономист размахивала диковинным японским калькулятором, подаренным ей сестрой-гримёршей, и, тыча пальчиком в окошко, заходилась в праведном гневе. Ну ладно бы ещё просто в два раза! Это терпимо. Но вот эта компания после запятой – единица, безумный ряд ехидных шестёрок и торжествующая замыкающая семёрка – делала страдания близняшки невыносимыми. Размеры кухонь однояйцевых близнецов не должны так разниться! Не говоря уже о районах проживания. Успокоившись, близняшка ещё немного повсхлипывала над роскошными застеклёнными лоджиями в квартире гримёрши и над тем, что трое в трёхкомнатной квартире – это какая-то вовсе не позволительная роскошь. Когда её семья из четверых человек ютится в такой же трёхкомнатной!.. Не такой же!!! Район! Планировка!! Лоджии!!! Кухня… И только когда гримёрша подошла к ней и молча погладила по плечу, близняшка, совсем обессилевшая от рыданий, сказала:
– Прости меня. Я скотина и дрянь! Я на самом деле очень рада за тебя. Просто в последнее время я стала какая-то раздражительная и сильно устаю.
– Ты как-то осунулась. Похудела…
– Да. Единственная радость. Похудела. Что-то аппетита нет в последнее время.
– Странная какая-то радость. Подозрительная, – нахмурилась всегда весёлая и улыбчивая гримёрша. – Мы всю жизнь с тобой такие сдобные колобки с отличным аппетитом. А ты вдруг худеешь на ровном месте. Надо бы сходить к врачу!
– Не надо мне к врачу. Мне отдохнуть надо. От работы, от кастрюль, от своего мужа, от школ детей. Иногда хочется просто тупо лечь на кровать, уснуть и спать, сколько влезет. А не вскакивать в пять утра белкой и сразу в колесо! У тебя, вон, и муж плавает, и ребёнок всего лишь один, и работа – сплошной праздник – артисты, знаменитости, музыка, театр… А у меня…