О покупках деревень Зыбину, далекому от помещичье-крестьянских забот, слушать было абсолютно неинтересно. Он ел и все нахваливал пироги с вареньем, тогда как Марго сгорала от нетерпения – побыстрее бы покинуть дом Загурских и выяснить, что же Виссарион Фомич обо всем этом думает. У нее самой просто голова шла кругом: казалось, в этой мистике нет никакой возможности разобраться толком!
– Господа, вы верите мне? – вдруг робко спросила вдова, желавшая услышать подтверждение не столько факту существования призраков, сколько тому обстоятельству, что рассудок у нее остался, не пострадал из-за этих диких, необъяснимых событий.
– Нет причин вам не верить, сударыня, – галантно ответил Зыбин.
– Тогда объясните мне, что это было?! – разволновалась она, не встретив с их стороны проявлений явного скептицизма. – И было ли сие вообще?!
– Покуда, сударыня, я не могу дать вам какие-либо разъяснения, но заверяю вас: тайной «живых мертвецов» я займусь лично. Премного благодарны за хлеб-соль. Честь имею.
О, если уж Зыбин за что-то возьмется, то он докопается-таки до истины, ведь у него редкий дар к сыскному делу! В карете он устроился поудобнее, сложив руки на выступающем вперед животе, и, глядя в окошко, посетовал:
– Весна нынче холодная и дождливая. Кости ломит… ветер поднялся, знать, быть дождю, а мне нынче хорошая погода надобна.
Марго мгновенно мысленно перенеслась в лето, в имение брата Мишеля. На носу – очередное лето, а она все никак от прошлого не освободится. У Сурова Александра Ивановича, друга Мишеля, раненое плечо тоже ныло на перемену погоды. Где они оба сейчас? Брат им пишет редко, Суров – часто, и каждое его письмо – событие для нее. Марго перечитывала его послания по многу раз, иногда даже плакала тайком. А плакала она потому, что Суров и не подозревал о том, как он затронул ее сердце! Это же настоящая мука – такая безнадежность…
– Ей-богу, Виссарион Фомич, – вдруг встрепенулась она, – мне трудно в себя прийти после всего услышанного! Что вы намерены делать?
– Намерен раскопать могилу, – заявил он.
– Раскопать?! – ужаснулась Марго. – Которую?!
– Ближайшую, сударыня, стало быть, вашей родственницы.
– А Ростовцевых вы поставите в известность об этой вашей затее?
– Так ведь вы – рядом, – хихикнул он. – Разве вы им не родственница? Вот и дайте мне свое согласие на сей акт вандализма.
– Но… – Марго совсем потерялась, что с нею случалось редко. – Элиза мне не дочь, не сестра, есть родственники, стоящие к ней гораздо ближе… Виссарион Фомич, так ли уж это необходимо – раскапывать могилу, тревожить прах покойной?
– А я как раз и желаю убедиться, что она – покойница! Не думаете же вы в самом деле, будто сим наглым воровством промышляют призраки?!
– Нет, разумеется, но… Поверьте мне, Элизу действительно похоронили!
– Так ведь и господина Загурского тоже похоронили. Как же во все это не верить, ежели тому, как я понял, тьма свидетелей имеется? А он является своей жене! Словно он и поныне живой и невредимый – экая несуразица! Мы раскопаем могилу сегодня же ночью… лишь бы дождя не случилось.
Марго некоторое время ехала молча, и ей в голову, как всегда, вдруг пришла одна безрассудная идея:
– Позвольте и мне при сем присутствовать…
Она осеклась, ибо Виссарион Фомич одарил ее зловещим взглядом василиска. Но он все же держал себя в руках:
– Позволю себе напомнить вам, ваше сиятельство, что вы – графиня, а благородной даме не пристало посещать кладбища по ночам-с! Что ваш муж на сие скажет?
– А он уехал по делам в Петербург. Я оденусь очень скромно…
– Коли вы желаете помочь следствию, сударыня, – рассердился Зыбин, – так ступайте в ваши салоны. Вас там все поймут: траур для светской женщины, молодой и красивой, – весьма тяжкая ноша, тем более что родственница-то упокоилась дальняя, не по вашей родовой линии. Ступайте, ступайте в салоны и вызнайте мне все слухи по данному делу! Ведь крестьянам и мещанам призраки не являются: отчего-то они приходят именно туда, где есть чем поживиться! Второе: почаще бывайте в доме дяди вашего мужа. У его дочери была камеристка, горничная, личная служанка?
– Была. Хорошая девушка, Дуняшей зовут.
– Сойдитесь с нею и выведайте все секреты покойной Элизы Алексеевны, служанки обычно об том знают. Не исключено, что девушка втайне ото всех встречалась с неким молодым человеком или же имела каких-либо странных, диковинных подруг…
– Как можно такое говорить! Элиза была скромной девушкой, домашней, к тому же она была помолвлена.
– С кем именно? – заинтересовался Зыбин.
– С молодым князем, Дубровиным Викто́ром, – сделала ударение на предпоследнем слоге Марго. Имена в свете произносили на французский манер. – Племянником Гаврилы Платоновича, кстати, это мой крестный.
– Хорошая партия!
– Для Викто́ра – да, он получил бы большое приданое, женись он на Элизе, сам-то он на иждивении у своего дяди находится. А для нее это замужество – не самый лучший выход, разве что титул княгини она могла получить… Но Гаврила Платонович принимает живейшее участие в судьбах своих родственников, он старается получше пристроить их, что, впрочем, не всегда ему удается. Так вы позволите мне сегодня присутствовать при эксгумации?..
– Нет, ваше сиятельство! – забрюзжал он. – Чего удумали! Стар я уже для таких скандалов-то, да! А вы ведь желаете скандал изобрести, обязательно же найдутся подлые языки, они-то проболтаются, как графиня Ростовцева откапывала труп! Кончено, об этом более ни слова-с!
Марго надула губы и «проглотила язык».
К вечеру она отошла от этого чувства глубокой обиды. Да, Зыбин терпеть не может высший свет, а уж дам из этого света – тем паче; конечно, он лелеет мечту, чтобы она, Марго, не вмешивалась в ход следствия. В прошлый раз он дал согласие на то из страха перед ее мужем, ибо не хочет Зыбин на покой, дорожит он своим местом… Отчего же сейчас он ей отказал? Ну, не допустил он ее к могиле – и ладно, в дальнейшем Марго проявит бо́льшую настойчивость, ведь это же такая прелюбопытная история, загадочная и мистическая, какая однажды случилась в имении у ее брата… Нет, она не способна отказаться от участия в сем деле, она стерпит скверный характер Зыбина! И Марго отправилась выполнять его задание, то есть поехала в дом дяди своего мужа и напросилась переночевать. Дядюшка с тетушкой только обрадовались такой ее поддержке, выделили Марго одну из лучших комнат с видом на клумбу, а в горничные себе она попросила прислать Дуняшку.
Войдя в комнату, Марго подошла к окну, отодвинула шторы. Разгулялись стихии, правда, дождь еще не полил, как то прогнозировал Зыбин, но ветер свистел вовсю, он гнул ветви деревьев со злобной яростью и безжалостно раскачивал фонари перед крыльцом.
– Чего желаете, ваше сиятельство? – вдруг раздался за ее спиной высокий чистый девичий голос.
Марго обернулась. У порога замерла Дуняша. Опустила ресницы… Девушка весьма симпатичная, по виду – неглупая, что как раз не очень хорошо: к глупым людям легче подобрать ключик.
– Помоги мне раздеться, милая, – сказала Марго.
Виссарион Фомич решил не привлекать к делу могильщиков: им же только стакан-другой водки налей – выложат тебе то, чего и не было. А дело-то тайное, не угодное ни Богу, ни церкви, ни родным покойной, тут уж поостеречься не помешает. Пятеро полицейских, он сам и анатом (кто-то ведь должен засвидетельствовать, что девица, лежащая в гробу, глубоко мертва!) блуждали по кладбищу, освещая себе дорогу двумя фонарями. Полицейские несли на плечах лопаты. Изрядно мешал им ветер, завывая на все лады и внося в их души «ужасы с суевериями». Да Зыбин, когда надо, не боялся ни бога, ни черта. Один полицейский побегал среди свежих могил, освещая надписи на надгробиях, наконец, он крикнул:
– Есть, вашвысокблагородь! Нашел!
– Чего орешь? – подойдя к могиле, бросил Зыбин. – А коль услышат нас, прибегут? Будет конфуз!
– Да кто ж услышит что в эдакую скверную погоду? – ухмыльнулся полицейский. – Все по домам попрятались, а на кладбище и в тихое время людей в ночную пору не сыщешь.
Попросив посветить ему получше, Зыбин внимательно осмотрел земляной холмик. Надписи он не нашел, поэтому спросил у полицейского:
– Уверен, что это могила юной графини Ростовцевой?
– Так точно, ваше высокоблагородие! Я ж ездил сюды днем по вашему приказанию, хранитель кладбища мне показал могилу и приметы ее назвал, чтоб найти потом было проще. Вон – береза, наискосок от нее – куст сирени, за ним – надгробие с ангелом, а рядом барышню-графиню и закопали. Я ж ленточку привязал на крест, чтоб ошибки не вышло, видите? Вот она, болтается. Та могила, не сумлевайтесь!
– Приступайте, – мрачно отдал распоряжение Зыбин.
Лопаты дружно врезались лезвиями в землю.
Финансовые затруднения отравили Викто́ру всю его юность, а поступить куда-либо на службу и получать жалованье, пусть даже и приличное, он посчитал для князя делом унизительным. Клубы он посещал, ибо молодость жаждет общества себе подобных, хочет блистать среди сверстников если не деньгами, то умом. Кстати, Викто́р был вполне умен, да другого-то наследства ему и не осталось, и не досталось. Обладая неким благоразумием, он не увлекался игрой, как увлекались ею многие его сверстники, мечтавшие выиграть состояние за один раз; он не позволял себе лишнего бокала вина и прослыл скрягою среди друзей; тем не менее он пользовался их уважением. Его товарищи полагали, что богатый дядя обязан обеспечивать молодого человека сполна, а тот не был излишне щедрым и на содержание племянника выделял мало средств. Впрочем, обижаться на него было бы грешно, у князя Дубровина родственников более чем достаточно, благо он хоть не гонит от себя в три шеи эту толпу бездельников. Так и прозябал Викто́р вместе со своею матерью на иждивении у дяди, надеясь выгодно жениться, – титул его ведь тоже чего-то стоит! И подыскали ему невесту, девушку во всех смыслах прекрасную, а она… Мало того что потребовала расторгнуть помолвку, еще и заявила:
– Приступайте, – мрачно отдал распоряжение Зыбин.
Лопаты дружно врезались лезвиями в землю.
Финансовые затруднения отравили Викто́ру всю его юность, а поступить куда-либо на службу и получать жалованье, пусть даже и приличное, он посчитал для князя делом унизительным. Клубы он посещал, ибо молодость жаждет общества себе подобных, хочет блистать среди сверстников если не деньгами, то умом. Кстати, Викто́р был вполне умен, да другого-то наследства ему и не осталось, и не досталось. Обладая неким благоразумием, он не увлекался игрой, как увлекались ею многие его сверстники, мечтавшие выиграть состояние за один раз; он не позволял себе лишнего бокала вина и прослыл скрягою среди друзей; тем не менее он пользовался их уважением. Его товарищи полагали, что богатый дядя обязан обеспечивать молодого человека сполна, а тот не был излишне щедрым и на содержание племянника выделял мало средств. Впрочем, обижаться на него было бы грешно, у князя Дубровина родственников более чем достаточно, благо он хоть не гонит от себя в три шеи эту толпу бездельников. Так и прозябал Викто́р вместе со своею матерью на иждивении у дяди, надеясь выгодно жениться, – титул его ведь тоже чего-то стоит! И подыскали ему невесту, девушку во всех смыслах прекрасную, а она… Мало того что потребовала расторгнуть помолвку, еще и заявила:
– Я вас не люблю. И не полюблю никогда!
Это были очень обидные слова, которых Викто́р не мог ей простить и после ее смерти. Чем он так уж плох?! Пригож собою, умен, образован и воспитан, недаром самые блестящие дамы высшего света оказывают ему знаки внимания, намекая, что они не прочь бы встретиться с ним в интимной обстановке. Так как же можно было бросить ему столь жестокие слова, не узнав в нем прежде человека? Викто́р был уверен, что, познакомившись с ним поближе, Элиза оценила бы по достоинству своего будущего мужа, но, как оказалось, сие не было им суждено. Другой такой хорошей партии в этом городе ему не сыскать, оставалось воспользоваться услугами состоятельных дам, согласных открыть перед ним двери своих спален и щедро одарить любовника за его пыл и страсть. Это дурно и стыдно, конечно, но другого-то выхода не предвидится, а прозвище «альфонс» несложно и перетолковать в более благозвучное словцо – «ловелас».
Рассуждая таким образом, Викто́р шел на свидание без особого стремления, потому он и не взял извозчика, хотя нынешняя избранница его была великолепна по всем статьям. Он наслаждался прогулкой по пустому городу (всех жителей загнал в убежища ветер), наслаждался разгулом стихии – ведь и в его душе творилось нечто подобное, роднившее его в порывах и метаниях с буйством природы.
Но стоило кому-то появиться на пустой улице, как этот человек притягивал к себе взгляды помимо своего желания. Так и Викто́р, размеренно шагая по тротуару, машинально проводил взглядом женскую фигуру. Она шла ему навстречу, только по другой стороне улицы. Так же, мимоходом, промелькнула у него мысль, что эта одинокая женщина молода, одета как благородная дама, тогда почему же она без какого-либо сопровождения и без коляски оказалась на улице? В этот момент дама прошла через световое пятно под фонарем, на миг ее лицо осветилось, и непредумышленно Викто́р приостановился. В его груди что-то стеснилось…
– Нет, нет, нет, – беззвучно произнес он…
Скрестив руки на груди, Зыбин терпеливо ждал, когда послышится характерный стук, и наблюдал, как из могилы выбрасывают комья земли. Анатом Чиркун Федор Ильич, сорока пяти лет, высокий, крепкого сложения, с завитками темных волос и закрученными кверху усами, присев на соседнее надгробие, курил трубку и скучал. Бух! – это лопата наконец ударилась о крышку гроба.
– Добрались, – сказал полицейский.
Погрузившись в рыхлую землю по щиколотки, Виссарион Фомич кое-как взобрался на холм и глянул вниз. Там было темно – фонари нисколько не помогали.
– Крышку открыть сможете? – спросил он.
– Ежели с боков подкопать, то сможем, – отозвался снизу полицейский. Все четверо сняли кители – упарились, несмотря на ветер, и кучей бросили их на соседнюю могилу.
– Сколько вам понадобится времени?
– Да часика с головой хватит, но не менее.
– Многовато. В таком случае вытаскивайте гроб наверх!
Полицейский выбрался из ямы, размотал веревки, заготовленные заранее в участке, спустил их вниз. Гроб подцепили на веревки, поднатужились и вытянули его, спустив на земляной холмик.
– Сказано – барышня тута, – утирая лицо рукавом рубашки, сказал один из полицейских. – Легка, видать, кушала мало. Недавно свояченицу мою хоронили, так шесть мужиков еле донесли ее.
Чиркун подошел, уставился с полнейшим равнодушием на гроб, и в это время Зыбин скомандовал:
– Открывайте!
Острыми лезвиями лопат полицейские поддели крышку гроба, отсоединили ее и убрали куда-то в сторонку. Зыбин подался всем корпусом к гробу, невольно вытаращив глаза. Собственно, и анатом тоже был премного озадачен, как и полицейские, почесывавшие в затылках…
– Ежели кто из вас об том проговорится – удавлю собственными руками! – пригрозил Зыбин всем без исключения».
5
– Опять бабушка Марго и пыльный, побитый молью девятнадцатый век? – раздалось возле ее уха.
– А! – вскрикнула София, подпрыгнув на месте как ужаленная. Оглянулась – муж! Она схватилась за грудь, словно удерживая скачущее сердце, и не хуже своей прапрабабушки Марго выпалила тираду без пауз: – Борька! Я тебя убью! Пишу про покойников, кругом ночь, а тут – ты! Сколько раз я тебе говорила: не подкрадывайся так ко мне! Ты специально, да?! Хочешь, чтобы я умерла?
– Что ты несешь? – сморщился он, падая в кресло и вытягивая ноги. – Я нормально вошел, а вовсе не подкрадывался…
– Всегда ты говоришь, будто не подкрадывался, но почему-то все одно и то же случается каждый раз! Надоело мне твое вранье.
– Я не вру, просто ты вся целиком улетаешь в свои романы, здесь-то от тебя ничего и не остается, поэтому и не слышишь шагов. Днем она работает в ментовке (милицию и работу своей супруги муж Софии не любил), ночью пишет книжки (книжки он тоже не любил)…
– Ты днем тоже сидишь на работе, – София поняла, куда он клонит.
– …а на меня у тебя вообще не остается времени!
– И ты не тратишь свое время на меня!
– Не понимаю, у тебя же есть все, чего еще тебе надо? – завел он старую песню, хорошо хоть не на повышенных тонах.
– Боря, когда у человека есть все, он обычно теряет нечто, для него важное, причем безвозвратно.
– Что именно?
– Например, себя! Тебе этого понять не дано, потому что терять себя обязаны все другие, но только не ты.
Она высказалась в мирном тоне, так что нельзя было бы придраться ни к слову, ни к эмоциям. Но под этим миром «считывалось» полнейшее ее равнодушие, внутренний холод, а это никак не могло устроить Бориса, привыкшего быть всеобщим идолом.
– Брось умствовать, – в отличие от нее Борис уже несколько взвинтился. – Тебе захотелось мировой славы и общественного восхищения? Ну, посмотри же, София, на себя в зеркало… (Нет-нет, Борька ее вовсе не оскорблял, он скорее страдал.) Писатель – это звучит солидно, внушительно, мощно! Например, идет мужчина… маститый такой, крупняк… и сразу видно: писатель. Но появляешься ты – эдакий стебелек с челочкой (это весьма иронично прозвучало), и штамп можно сразу ставить: ты – кто угодно, но не писатель! Понимаешь, слабовата ты для этой роли. Тебе стоит поправиться хотя бы, килограммов на двадцать…
– Ну да, конечно, тогда при моем росте я превращусь в кадушку, и никто в мою сторону и не посмотрит – ты на это надеешься, да?
– Кстати, где же твоя слава? Ее нет! И денег, достойных этому наименованию – «писатель», тоже нет.
– Во всяком случае, мне не приходится клянчить их у тебя, а потом давать тебе же отчет, куда я потратила твои деньги! Это противно. Не заговаривай мне зубы, я твои методы знаю. Боря, уже половина второго ночи, ты не считаешь нужным объяснить мне, где ты был?
Ох, Борька… огурчик с грядки! Холеный, самодовольный, уверенный в себе и одновременно мальчик, психология-то у него чисто мальчишеская: мне, мне и еще раз мне, потому что я – главный. Смешно! Он протянул ей свой сотовый со словами:
– Позвони на пост охраны, пусть лучше не я тебе скажу, где я был. Даже не поинтересовалась, что у меня случилось, почему я задержался, голоден ли!
София улыбнулась, подперев щеку ладонью. Ее умиляла эта его манера – нападать, вызывать в других чувство вины, когда у самого-то рыльце в пушку. Разумеется, она не взяла телефон и не стала звонить охранникам офисного здания: с ними ведь всегда возможно договориться. Сейчас София смотрела на этого большого ребенка – Борю – с чувством легкой досады: пенять-то ей не на кого, изначально она сама испортила мужа своей любовью, рабской преданностью ему, угодливостью, покорностью… Исправить его невозможно, впрочем, София уже и не хотела его исправлять, но только сегодня у нее сформировалось четкое желание покончить со своей семейной жизнью раз и навсегда, как ей давно советовал папа.