— По ноль девять, лимон четыреста. Берешь?
— Беру.
— Отстегивай бабки.
Пока тот перебирал купюры, я мысленно подсчитывал навар, одновременно думая о том, что Аркаша оказался прав. Вот кто поднимает ставки, загребая все подряд. Конкуренция здесь бессмысленна. Раздавит. Единственный выход, сыграть, как сейчас, на перекидах. Иначе дело труба.
Подполковник терпеливо дожидался там, где его оставили. Мало того, он успел разложить стольники на три кучки, для удобства подсчета. Операция купля — продажа заняла максимум несколько минут. Мы, как старые знакомые, пожали друг другу руки, и офицер вышел за двери. В руках у меня остались сто сорок тысяч от Папена, да моих девяносто. Итого двести тридцать тысяч. Можно, как договорились, сдать Папену все полтора лимона по ноль девять, чтобы самому не отираться по сберкассам. Наличка составит почти на двести шестьдесят штук старыми. Живем. После пьянки мне всегда везло. Судьба как бы оставляла надежду на будущее, мол, не все еще потеряно. Одумайся.
Прикинув, что время дороже, я слил Папену все бабки по ноль девять и, получив расчет, снова занял свое место. Руки дрожали от нетерпения, в голове вырисовывались картины быстрого обогащения, одна ярче другой. Пощекотав нервы нереальными пока пачками купюр, я решительно стер заманчивые видения, памятуя слова цыгана про маховик кузнечного молота. Рассудил примерно так: брать ваучеры не выгодно — мало денег, мал и навар. Баксы тоже по той же причине. Монеты, золото, — в крайнем случае, если сделка будет того стоить, и рядом окажутся перекупщики. Значит, надо акцентироваться только на старую валюту. А чтобы работа завертелась — не торчать на одном месте, а самому лезть на глаза миллионерам. То есть, дефилировать взад-вперед от главного входа в рынок до Аркаши и обратно. Данко уехал в Краснодарский край, и вернется, судя по всему, не скоро. Табличку срочно переписать крупными буквами, оставив лишь старые деньги, монеты, золото. И все, никаких купонов, икон, долларов и прочего.
Я так и сделал. Расчеты оправдали себя буквально через час. Направлявшийся к Аркаше клиент заметил сотворенный из боковины коробки от «Сникерса» плакат на моей груди и резко изменил маршрут. Аркаша лишь молча подергал отвисшей челюстью. У мужика оказалось пять миллионов, которые после долгих торгов он согласился отдать по коэффициенту ноль восемьдесят пять. Предупредив, как в случае с подполковником, чтобы он не выходил из магазина, я снова помчался к Папену. Но у того денег хватило лишь на три лимона. И двести шестьдесят тысяч, выкупленных мною. Больше полутора миллионов пришлось перекинуть Аркаше, хотя можно было бы смотаться к ваучеристам в центре базара. Но слишком нетерпеливым оказался мужик.
— Ты что это моих клиентов отбиваешь? — набросился на меня Аркаша, когда мы остались одни. — Ты смотри, а то я тоже начну.
— Можно подумать, что ты этого не делал, — отпарировал я. — Помнишь «Павла Буре»?
— У тебя денег не было. И сейчас нету.
— Это мои проблемы.
— Понятно, на перекидках играешь. Я, вот, возьму и скажу Папену, чтобы он дергал отсюда.
— Он без твоего напоминания ушел сливаться. Бабок нет. Но ты забыл, что на базаре папенов полно. Я могу сгонять и туда.
Мы расстались недовольные друг другом. Я злился на Аркашу за то, что он не дает мне заработать. Того, в свою очередь, просто жаба душила. Нутром чувствуя, что с маленькой сумкой я умудрился раскрутиться, сорвав приличный куш с двух солидных клиентов, он просто выходил из себя. Но таковы все ваучеристы. Там, где вертятся легкие деньги, не ищи поддержки, не проси пощады. Клич «один за всех и все за одного» предназначен или для совсем бедных, или для очень богатых людей. Человек без денег вряд ли интересен человеку с деньгами, потому что запросы, желания, мысли у каждого абсолютно разные. Индивидуальные. Вот если бы я стремился к обогащению, а что-то не получалось, тогда, пожалуйста. И совет, и даже материальная помощь. Но алкашу ради чего помогать, ради его горла? Один хрен заработанное пустит по ветру. И спасибо не скажет.
Дней десять мы не здоровались. И все-таки наступил момент, когда финансы немного подравнялись. Несколько крупных перекидок принесли солидные доходы. К тому времени приехал Данко, добровольно принявший на себя роль катализатора в наших разборках. И мы как-то незаметно помирились. Аркаша совершенно бросил заниматься книгами, полностью перейдя на старые деньги, ваучеры, золото и доллары. Маленькую табличку он тоже заменил чуть ли не на плакат. Как говорится, хоть и дурной пример, но заразительный. Еврей, да чтобы упустил новшество, к тому же приносящее весомый доход. Папен все чаще отирался возле не застолбленных никем дверей рыбного магазина. Поначалу раздражавшие набеги вскоре стали привычными, к тому же он без мыла мог влезть в любую задницу — язык у него был подвешен от и до. Вскоре к нему присоединилась жена. И мы махнули рукой. Все-таки свои ваучеристы, не со стороны. Они не наглели, если подкатывал клиент с полным багажником денег, обязательно звали нас. Заработка хватало всем. Навар не уплывал вглубь рынка к аховым ваучеристам, а вроде как облюбовал наш скромный угол. Раньше мы злились на хапающих все подряд, покупающих дороже, рыночных акул. Теперь же, за счет того, что нас стало больше, многое из приносимого оседало у нас. Клиент к одному подскочит, к другому, к третьему, глядишь, и продаст, не дойдя до главного входа, подумав, что цена везде одинакова. Это обстоятельство не осталось незамеченным ребятами с центрального прохода. Они все чаще стали подваливать к нам, как бы для разговора о том, о сем, сами зорко наблюдая за сделками. Чуть в стороне завертелся «маяк», неприметный парнишка, больше похожий не на ваучериста, а на продавца сигарет. Он и крутился между табачниками, помогая отбрасывать опорожненные коробки, распечатывать новые. То, что это подсадная утка от ребят с рынка, мы надыбали сразу. Поняли и то, что назревал скандал. Раньше, когда у нас случались солидные сделки, мы никого не интересовали. Даже подшучивали, снисходительно похлопывали по плечу. Теперь же выходило, что мы перешли дорогу. Вернее, не перешли, а вроде бы как перекрыли шлагбаум, хотя по-прежнему давали и за ваучеры, и за старые деньги не превышая строго установленного базарного тарифа.
И скандал разразился. Первыми к нам примчалась группа Бороды, высокого широкоплечего парня в японском разноцветном пуховике, в кожаных полусапогах на толстой подошве. Группа контролировала участок от главного входа в базар до центрального его прохода. Борода грозно навис над Данко:
— По какому коэффициенту ты берешь старые бабки?
— Максимум по ноль девять, — спокойно ответил тот.
— А почему клиенты стали оседать у вас?
— Это их дело. Наверное, мы им больше нравимся.
— Нравитесь! — взорвался Борода. — А может, вы ставки повысили? Только что от меня отвалил один с десятком лимонов, хотя я назвал коэффициент ноль девять. В наглую засмеялся, на входе, говорит, дают больше. Как это понимать?
— Как положено, — начал выходить из себя Данко. — Это обычный прием, мол, там-то будет дороже. Если, мол, повысишь ставку, перекину тебе. Или ты первый день на рынке, что не знаешь таких уловок?
— Знаю. Но это не единственный случай, когда клиент отваливает, — Борода немного остыл. — И не только по старым бабкам, по ваучерам тоже.
Мы уже давно собрались вокруг Данко, готовые в случае чего дать отпор Бороде и его корешам. Нам просто необходимо было держаться вместе. Если кто-то смалодушничает, схитрит, отойдет в сторону, его никто никогда не защитит. Всеми силами нужно отстоять свое место под солнцем, свой участок работы. Иначе его тут же займет более сильная, более наглая и сплоченная группировка ваучеристов. А тогда болтайся по базару сколько угодно. Никто не подпустит и на пушечный выстрел.
— Во-первых, если этот «мешок» не слил старые бабки тебе, то он не отдал их и нам, — тоже немного успокоившись, начал объяснять Данко. — Значит, на центральном проходе кидают больше. Это раз. Во-вторых, обмен денег продлили, паника улеглась. Люди надыбали, что если не сдадут на базаре подороже, то могут договориться в любой сберкассе с любой кассиршей. Хоть коэффициент будет пониже, зато без всяких проблем. Это два. А в-третьих, буквально все берут старые деньги, у кого на груди висит табличка. Так куда спешить! А по ваучерам — посмотри, сколько разных фондов зазывают в открытые двери. Короче, рыба ищет где глубже, а человек, где лучше. Так-то, брат.
Посопев, Борода окинул нас хмурым взглядом и, как медведь, тяжелой походкой зашатался на свое место. За ним тронулась его молчаливая, такая же косолапая, гвардия. Но мы заметили, что один из них все-таки занял свой пост на самом углу высокой арки, обрамляющей вход в рынок, на что Данко лишь усмехнулся. Покрутив черной головой в добротной шапке, он снял табличку с груди, и направился, к обложенным со всех сторон коробками с сигаретами табачникам. Через некоторое время мы услышали его сипловато-напряженный голос, выговаривающий стоящему перед ним на полусогнутых парнишке-«маяку».
— Чтобы я тебя здесь не видел, ты понял? Пес плешивый. Хватит одного, на углу. Замечу еще раз, что ты здесь крутишься, ноги из задницы повыдергиваю. Пошел отсюда, козел.
— А я что… я ничего, — забормотал тот, испуганно моргая глазами. — Я, вот, ребятам помогаю коробки переставлять, сигареты раскладывать.
— Я тебя самого сейчас на части разложу, на этих самых коробках. Бегом, сказал.
Парнишка шмыгнул носом, поддернул штаны и растворился в толпе. Данко поговорил еще о чем-то с ребятами, продавцами сигарет, которые понимающе кивали ему. Затем вернулся к углу ларька, нацепил табличку, принял свою обычную выжидательную, внешне абсолютно безразличную, стойку.
Обмен денег закончился. И хотя полтинники и сотенные продолжали волочь со всех концов бывшего Советского Союза, сдать старые купюры было уже невозможно. Сберкассы как одна закрыли приемные окна, не оставив никакой лазейки. Разве что по специальному разрешению представителя администрации района, города или области. Но это разрешение давало возможность обменять все те же сто тысяч рублей. Не набегаешься по инстанциям, чтобы достать бумажку, по которой светило заработать пятьдесят тысяч, потому что клиенты соглашались скинуть старые бабки по коэффициенту ноль пять. То есть, пополам. Однажды с Украины пригнали машину, груженную мешками, запечатанными государственными печатями. Белых банковских чувалов было так много, что даже видавшие виды асы базара разинули рты. Мешки оказались забитыми под завязку пачками рублей, трояков, пятерок и десяток. Но все купюры порченные — или надорванные, или измазанные красками. Выяснилось, что бывшую твердой валюту, непригодную к дальнейшему употреблению, просто списали. Ее приготовили для сжигания, да, видимо, оставили без присмотра. Забыли, что голь на выдумки хитра. Нашлись дельные люди, которые решили прокрутить несметное по старым меркам богатство по новой. Из самостийной Украины примчались в правопреемницу великой державы — Россию. И — пролетели. Если бы на десяток дней пораньше, то еще что-то получилось бы: распихать пачки по многочисленным сберкассам, договориться, в конце концов, со знакомыми кассирами в центральном банке. Благо, у некоторых ваучеристов там работали родственники. Теперь же хохлам — предпринимателям дали единственный совет — гнать дальше, в благословенную Армению или в Туркменистан. По рассказам, русские деньги там еще имели полное право хождения из-за отсутствия национальной валюты. Мы тогда не знали, что запрещенные на территории России старые бабки еще долго будут иметь вес на ее окраинах. Ребята уехали ни с чем, хотя соглашались продать все мешки за миллион новыми. Чуть позднее многие пожалели, что не перекупили всю эту груду и не свалили в каком-либо дворе до лучших времен. Примерно через месяц вновь появились скупщики старых денег. Правда, предлагали они коэффициент ноль шесть. А если сумма большая, то по ноль восемь. Но поезд ушел, редко у кого завалялось десяток — другой тысяч.
Солнце пригревало все сильнее. Голову пекло, а ноги по-прежнему мерзли. Мартовская канитель. У главного входа в рынок вновь появились сборные столики наперсточников. Обычно ребята никогда не работали в одиночку, обязательно в сторонке отирались два-три амбала. Хорошо одетые, прилизанные, в фирменных туфлях. Вокруг сновали на подхвате пацаны четырнадцати-шестнадцати лет. Девушка старательно зазывала прохожих. И начиналась игра. Иногда она была стоящей: яркой, азартной, денежной. Шарик мотался по доске неуловимым чертиком. Он то застывал на месте, и тогда казалось, что подними наперсток, а шарик там, сидит, съежился. То молнией перелетал с одного места на другое, от одного колпачка к следующему. Ставки росли, голоса переходили на повышенные тона. И вот он, кульминационный всплеск, обязательно заканчивавшийся или скандалом, или грандиозной дракой, но редко полюбовно. Такая игра, таков накал страстей.
К Папену и его жене прибавились две дочери, а немного погодя свояченица. Образовался семейный подряд. Одна из дочерей привела с собой еще и мужа. Мы косились в их сторону, но молчали, потому что сами отдали участок от рыбного магазина до угла базара. Как говорится, после драки кулаками не машут. Данко, правда, бросил однажды в сердцах:
— Честное слово, ребята, я приведу сюда табор.
И сдержал свое слово. Где-то через полмесяца от дверей все того же рыбного магазина до самого входа на блошиный рынок, который находился посередке нашего участка, как флаг солдатики во время парада, выстроились родственники Данко, дальние и ближние, с табличками на груди. Папена со всем семейством зажали между газетным киоском и палаткой по продаже аудиокассет. Но семейный подряд и не думал унывать. К тому времени они принимали своих, прирученных клиентов и на ваучеры, и на доллары, и на все прочее. Так что подряд практически ничего не потерял. Лишь потеснился немного, делая из осиного гнезда частые вылеты вдоль нашего участка. То один, то другой член семейства подкатывал к нам якобы за советом или предложением. На самом деле хитрые бестии просто приручали к постоянному своему присутствию. Не успевал кто-либо отлучиться на час- два или вообще не выйти на работу, как один из них уже банковал на его месте. Улыбки у неродных дочерей Папена и у свояченицы ослепительно белозубые, радостно-милые, голоса приятные. Любой клиент не находил силы перед ними устоять. А мы с хмурыми, вечно озабоченными лицами, наоборот отпугивали иногда весьма выгодных продавцов золота, долларов и прочего. Злились, ругались, гнали от себя крепкозубых девочек, их мамашу, самого Папена. Но семейство оказалось на редкость навязчиво сплоченным. Члены его с удивительным упорством продолжали обрабатывать нас улыбками, мягкими голосами. Даже цыгане растерянно разводили руками. Орешек оказался не по зубам. А здесь еще Армян, моложавый старик под шестьдесят лет, прискакал с центра рынка и тоже принялся подстраиваться к застолбленному участку. Сначала на груди у него висела табличка с надписью: «Покупаю скрипку, старые часы, изделия старины». Нам старье было ни к чему, поэтому не видели в нем конкурента. Я даже заступился за него, когда ребята погнали назад, на базар. Защитил, мать бы его, на свою голову. Скрипка, как мы его окрестили, в скорости прибавил к надписям на табличке еще одну, маленькую. Мол, покупаю купоны. На хохло-баксы тоже мало кто обращал внимания. А Скрипка, не хуже семейного порядка, продолжал крутиться между нами юлой. Рассказывал смешные истории, доказывал, что он, как и Данко, родился и вырос на базаре. Мы посмеивались над сутулым, вечно недобритым, в разбитых ботинках, в заношенной одежде, которую впору запихнуть в мусорный бак, полубомжем. И вдруг начали замечать, что стоило кому-нибудь из нас отвернуться, Скрипка уже покупает ваучеры, золото или монеты. А если ребята засекали непозволительные действия, он тут же протягивал вещь, мол, пожалуйста, покупайте. Я только посмотрел.
— Вот старый пердун, все-таки внедрился, — заметил однажды Аркаша, досадливо сплевывая в сторону. — Бедному еврею посрать уже негде.
— Интернационал, — поддакнул я. — Цыгане, армяне, евреи, латыши, кацапы…
— А кто латыш? — насторожился Аркаша. Про хохлов почему-то не спросил.
— Жена Папена. Предки ее из Латвии. А хохол вон он, бегает к нам с базара. Скоро тоже внедрится, как Штирлиц в логово «Абвера».
— Ну, уж этого допускать никак нельзя.
— Куда ты денешься, дорогой. Все свои, никого на хрен послать нельзя.
— Беспредел, — завелся Аркаша, багровея. — Они скоро и нас отсюда попрут.
— Беспредел не беспредел, а работаем мы с тобой уже рядом, на маленьком пятачке. Это факт. А как стояли до недавнего времени? Друг друга едва в бинокль разглядывали. Вот тебе и весь беспредел.
— Пора чистку устраивать. Схожу-ка я к давнему корешку, в школе вместе учились. Сейчас в уголовке заправляет. Намекну о беспорядках, пусть погоняет.
— У Папена двоюродный брат в подполковниках ходит. Так что, там бесполезно. Сами можем нарваться на неприятности.
— Я не про Папена.
— Про кого еще, про Скрипку? Кому он нужен, старику под шестьдесят, имеет справку на скупку старинных монет и прочего. За цыганей сказать? Данко свой парень, а его табор к нам не лезет. Больше закладывать некого. И стоит ли, все равно весь базар скоро будет здесь, потому что ребята надыбали — люди охотнее продают на входе, нежели в центре рынка. Клиентам кажется, что здесь безопаснее, все на виду. В базаре же тьма народу. Кинули и смайнали, ищи потом иголку в стоге сена. А здесь бежать некуда, стоим, как на ладони. Вот и оставляют они свое богатство у нас, чтобы потом с деньгами идти за покупками. Пацаны это прекрасно понимают. Короче, ловить нам, брат, скоро будет нечего.
— Но это же беспредел. Надо немедленно устанавливать жесткий контроль, — не мог успокоиться Аркаша, напуганный моим неутешительным прогнозом. — В общем, так, сегодня после работы собираемся вместе и устраиваем маленькое совещание.