— Да, брат, — вздохнул парень. — Помощи нам ждать не откуда. Только на свои силы. Если прихватишь с собой пику или газовый пистолет без удостоверения, менты мигом упрячут в «бутырку». Кто-то миллиардами ворочает — ничего, а тут копейки, и теми делись.
— По научному, такова сущность становления после посткоммунистического режима звериного русского капитализма. Чем меньше человек, тем больше его «гладят по головке». Ну, пока, брат, у меня скоро поезд. Желаю удачи.
— Взаимно, — согнал с лица печаль парень. — Привет Ростову. Если приедешь еще, подходи ко мне. Больше не обману.
— Договорились.
Запасшись немыслимой дороговизны продуктами, пирожок с картошкой стоил шестьсот рублей, тогда как у нас его можно было купить за двести, мы влезли в родной синий с красной окантовкой по боку вагон, и расслабились на целые сутки, изредка поднимаясь с жестких матрацев перекусить или попить чайку, который еще разносили разбитные проводницы в белых блузках и черных юбчонках. В переходах московского метро я накупил газет с интригующими заголовками, но отложил их просмотр до лучших времен. За два месяца трезвого образа жизни сосущее желание выпить ослабло. Я даже не воспользовался возможностью нажраться до поросячьего визга на именинах старшей дочери младшего брата. Ей как раз стукнуло семнадцать. Наверное, постеснялся выставить напоказ истинное свое лицо. А может, укоризненные взгляды Людмилы и тревожные матери принудили отставить предложенную рюмку. Как бы то ни было, полегоньку возвращалось утраченное после развода с женой чувство уверенности. Есть семья, о которой необходимо заботиться, есть родные, в любое время откроющие двери. Обогреют, накормят, успокоят. Поругают. Что еще надо! А дома, когда снова окажусь один, сготовлю, постираю, уберу в квартире сам, раз уж такая досталась мне сожительница. Нормально, писатель, не переживай. Еще все впереди.
С такими мыслями я вылез из душного вагона на перрон главного ростовского железнодорожного вокзала, размял затекшие ноги. Затем подхватил тяжелые чемоданы, как глава семьи, впереди, направился на остановку общественного транспорта. Солнце давно перешагнуло за полуденную черту, но держалось еще высоко. На трамвае мы доехали до обувной фабрики, где выходили Людмила с Антоном. Перед расставанием она крепко поцеловала меня в губы:
— Спасибо тебе, я уже сто лет никуда не выезжала. Мне понравились и мать, и твой брат. Такие обходительные. Кажется, я даже потолстела.
— Поправляешься. На один бок, — добродушно засмеялся я.
— Нет, правда, я так хорошо отдохнула. На рыбалку ездили, за ягодами.
— За грибами, — вставил Антон.
— А ты как себя чувствуешь? — повернулся я к нему. — Снял кого-нибудь из козельских девчат?
— Снял, — засмущался Антон. — Письма будут писать. Вообще, я у них командиром был. Местные пацаны несмелые, двое только неплохо дерутся. Теперь они мои друзья.
— Ну, да, ты ж у нас с Ростова, — подковырнул я. — Попривыкали здесь махаться по делу и без дела.
— Мы не дрались, — начал оправдываться Антон. — Просто я понял, что они могут дать сдачи. На рыбалку ходили, по крутым горкам ездили, с которых русские воины обливали горячей смолой татаро-монгольских всадников. Стрелами еще из луков. Пацаны ржавый наконечник нашли.
— Не подарили?
— Я не просил. Монеты старинные подарили.
— В общем, отпуск прошел нормально, — заметив, что подъезжаем к нужной остановке, подвел я итог. — Слава Богу. На следующий год, если все будет хорошо, съездим снова.
— Спасибо, нам очень понравилось, — в один голос поблагодарили Людмила и ее подросший сын. — Приходи почаще, будем ждать каждый вечер.
— Благодарю, непременно воспользуйтесь приглашением, — снова засмеялся я, — Сумки не забудьте. Люда, угости грибами мать и отца. Они, наверное, забыли, когда опят ели.
— Ладно. Одну банку отдам им. И литровую варенья. К чаю.
Они сошли, а я поехал дальше на том же трамвае. На душе было легко и радостно. Первый раз я возвращался с хорошим настроением. Поездки к матери были не столь часты — раз в три, а то и в пять лет. И всегда с приключениями на обратном пути. То черт дернет спрыгнуть на ходу умерившего ход поезда в районе завода Ростсельмаш, чтобы не тащиться потом через весь город, и разбить о насыпанную между рельсами щебенку все наставленные матерью банки. Или развернуть по приезде крутую пьянку, после которой пол усеют осколки от тех же, но опустошенных друзьями, банок и пропадут многие, подаренные родными, вещи. Сейчас же впервые появилась надежда съесть все самому. Надо только незаметно проскочить в квартиру и не открывать дверь никому. Иначе имеющие привычку прилипать банными листами к голой заднице «друзья-товарищи» уметут запасы за один присест, да вдобавок, затравив бутылкой дешевого вина, раскрутят на полную катушку. Ждут, поди, сволочи. Долго я не давал им попить своей крови. Мысленно вообразив елду, я сунул ее им под нос. Нормально, писатель. Крепись.
На следующее утро я уже банковал на базаре. Купленные в Козельске золотые безделушки сдал по сходной цене, монеты тоже, оставив парочку редких экземпляров для коллекции. Сумку на плече приятно отягощал миллион из купюр различного достоинства. Правда, на ваучерах я немного проиграл. В Ростове цена их оказалась повыше московской — пятнадцать тысяч. Но недобранные с двадцати чеков двадцать штук настроения не омрачали. Приходилось терять больше, а эта сумма не такая солидная, чтобы по ней горевать. На нашем участке стало попросторнее, потому что многие ребята умотали в отпуска. Ваучеристы с центрального прохода рынка во главе с Меченым наняли самолет и рванули в Арабские Эмираты за дешевой радио и телеаппаратурой. Сделав несколько удачных рейсов, они той же компанией отправились отдыхать на песчаные пляжи Кипра. Самые отчаянные и крутые занялись перегоном из бывшей ФРГ в Россию иномарок. По слухам, автомобиль в приличном состоянии там можно было купить за тысячу западногерманских марок, а продать на нашем авторынке за три — четыре тысячи. Но этот вид бизнеса относился к категории опасных. Мало того, что нужно было пересечь несколько границ с сопредельными государствами, на ночных дорогах за бугром действовали сплоченные группы рэкетиров, в основном, из бывших соотечественников. Русская мафия разбросала длинные щупальца по всему миру. И волокущие из необустроенной, открытой «розе ветров», России иконы, ордена, медали, монеты челноки отстегивали прямо на западных блошиных мини-базарчиках приличную мзду землякам — мафиози, дабы не лишиться товара вообще. А зачастую и жизни. Но кто не рискует, тот не пьет шампанского. Всегда найдутся отчаянные сорвиголовы, способные за жирным куском нырнуть хоть на дно морское, прыгнуть с парашютом в непреодолимые дебри южноамериканских тропических лесов, пройти пешком пустыню Сахара. Эта порода людей никогда не станет довольствоваться малым. Жизнь у них всегда будет плоха для того, чтобы желание лучшего не угасало в душах. Я аплодировал таким ребятам, в какой-то мере причисляя к ним себя. Всесоюзные рекорды на формовке, дипломы победителя городских, областных, Всесоюзных конкурсов на лучший очерк, статью, рассказ. Полная самоотдача во всем, будь то творчество, работа, пьянка, даже постель. Не раз после бурной ночи доводилось слышать горячий признательный шепот: «Мне никогда не было так хорошо. Спасибо тебе». Впрочем, я родился под знаком Скорпиона, равного в любви которому нет и не будет.
Базар бурлил, кипел страстями, подогреваемыми стаканом дешевого вина и жарким южным солнцем. То там, то здесь возникали мелкие стычки, заканчивающиеся кровавыми пузырями на губах, под носом. Грузины перехватывали у русских и кавказцев разных национальностей табачный бизнес, медленно, но, настойчиво вытесняя тех с насиженных мест, азербайджанцы вели непримиримую войну за фруктовый рынок с армянами, калмыки сознательно снижали цены на арбузы и дыни, чтобы не дать отпахавшим лето на бахчах и получившим расчет товаром русским и хохлам развернуться в полную силу. Конкуренция как-то незаметно набрала вес и силу, устрашая азиатской жестокостью наиболее цивилизованные слои населения. Вольготно чувствовали себя лишь колхозники из различных областей России, торгующие с огромных крытых грузовиков картошкой, капустой и прочими овощами. Охотников конкурировать с ними почему-то не находилось. Зато пивные ларьки, винные отделы в магазинах с правом розлива на стаканы оказалась в руках «беженцев» из бывших союзных республик.
Мы никак не вмешивались в естественный в изначальной стадии капитализма процесс. Если в наши плотные ряды затесывался шустрый инородец, да еще, не дай Бог, начинавший диктовать свои условия, ваучеристы негромко предупреждали об этом омоновцев и ребят из уголовки. А те не стеснялись шерстить нацменов по полной программе. Многие возвратившиеся из горячих точек омоновцы воочию убедились в надругательствах коренного населения республик над соотечественниками. В случае малейшего сопротивления, даже словесного, крепкие парни пускали в ход кулаки, тяжелые башмаки, резиновые дубинки. А если у задержанных не оказывалось ростовской прописки, или документы отсутствовали вообще, мигом составляли рапорт и отправляли в камеры предварительного заключения до полного выяснения обстоятельств дела. Впрочем, нам доставалось тоже. Не так жестоко, но все-таки.
Но я рано обрадовался тому, что на контролируемом нами участке попросторнело из-за отъезда ребят на пляжи Черного моря. Подкатившая к десяти часам утра Лана, одна из дочерей жены Папена, главы семейного подряда, заняла место рядом с Данко. Нацепив табличку на плотно обтягивающую полные груди кофточку, не хуже полуденного солнца осветила белозубой улыбкой плывущую мимо серую плотную толпу. Успевший прожариться до черноты цыган не только не взъярился, как раньше, но, придвинувшись к девушке, ласково заворковал с ней.
— Что это? — удивленно повернулся я к Аркаше. — И почему вы восприняли ее наглый выпад, как должное?
— Подожди еще с часок, увидишь не такое, — досадливо поморщился тот, — Бедному еврею посрать уже негде.
— Вот так-то, брат, — подскочил стоявший невдалеке Скрипка. — Толпа. Ногу поставить некуда.
— Весь семейный подряд передвинулся? — ахнул я.
— Подряд своего места не упустит, там же банкуют. Мы, было, погнали Лану, так эта сучка привела с базара человек шесть ребят-ваучеристов. И как вросли. Не переживай, скоро подвалят. Они рано никогда не приходят.
— А что же вы молчите?
— Ну что ты сделаешь, что! — разозлился Аркаша. — Она пару раз улыбнулась Гелику, начальнику группы из уголовки, тот за нее стеной. Пересажаю, говорит, если хоть пальцем тронете. Омоновцы тоже. Особенно рыжий, аж слюной истекает. Пацаны с рынка домой провожают.
— А муж ее где?
— Бросила, сучка, — резко ввернул Скрипка. — Бедный парень спился. Чуть не каждый день приезжает из Азова, умоляет ее вернуться. Она ноль внимания. Мне, говорит, надоело жить в нищете, да еще с алкотой. Бабки, которые он на стороне заработал, на пару просандолили. Теперь парнишка никому не нужен. Ни Лане, ни, тем более, теще. Гонят от себя, как последнего бомжа. А здесь еще свояченица подстраивается, тоже из семейного подряда.
— Ее мы пока прогоняем, не даем развернуться, — перебил армянина Аркаша. — Лучше обрати внимание на угол. Сначала Длинный из группы Бороды привел Очкарика. Тот быстренько умостился между нами. Потом Хохол с центрального прохода, Худой со стороны, два брата-студента, Вадик…. И у всех есть «крыша» — связи с ментами. Видишь, к Лане подошла женщина? Жена старшины из базарного отделения милиции. Вот так-то.
— Сколько же их на таком маленьком пятачке, — растерянно приоткрыл я рот.
— Человек двадцать. И каждый старается перетянуть клиента на свою сторону. Из рук вырывают, в наглую. Все крутые, с полными сумками бабок. Скажи слово, — пасть порвут. Их много, молодых, крепких. У Сержа, Ланкиного ухажера, «Беретта» за поясом, каратист. А мы, старая гвардия, одни.
— Данко тоже молчит?
— Разве не видишь? Они и цыган укатают — делать нечего. Единственный выход — приходить в шесть утра. Потом что достанется.
Безнадежно махнув рукой, Аркаша поправил сумку на плече, отвалил в сторону. Скрипка сорвался с места, бросился к ковыряющейся в сумке женщине. Но та испуганно отскочила в сторону. Зябко поведя плечами, я надолго замер степным истуканом. Беспредел. Думал конкуренция только у табачников да фруктовиков, оказалось, она не обошла стороной и нас. Свободный рынок во всю ширь распахнул свою пасть. Выживайте бывшие дорогие товарищи, приученные родной Советской властью жрать да срать, как можете. Или превращайтесь в корм для более сильных хищников, зверей в образе человеческом. И эти глобальные перемены произошли всего за месяц. В Козельске я так ничего и не почувствовал, скорее всего, из-за того, что провинциальный городок отстоял далеко от большой перестроечной дороги со всех сторон обложенный, как тюками с ватой густыми лесами.
Из задумчивости меня вывел высокий широкоплечий парень. Рядом стоял точно такой же шкаф.
— Мужик, купоны берешь?
— Сколько их у вас?
— Пятьдесят лимонов.
Я неодобрительно покосился в сторону Ланы. Возле нее уже вились с нацепленными на грудь табличками обрисованные Аркашей и Скрипкой молодые парни — ваучеристы с базара. Один из них приветственно поднял руку. Сплюнув, я вынул из бокового кармана рубашки калькулятор «Ситизен», самый недорогой и удобный из многочисленных модификаций и принялся за подсчеты. Курс украинских «хохлобаксов» падал катастрофически. Кравчук, видимо, задремал на доставшихся ему лаврах, сквозь сон потакая лишь националистическому «Руху». Купоны у нас шли уже один к пятидесяти. Значит, я должен отстегнуть парню миллион рублей. Всю наличку. Скрипка проконсультировал, что слить их хохлам обратно можно по один к сорока восьми. То есть, навар составит сорок с небольшим тысяч. Если бы денег было больше, я бы рискнул. Украинцы часто обращались за своей «валютой». Но купон вел себя весьма неустойчиво. Если не удастся продать в этот же день, на другое утро он может упасть еще ниже. Так недолго пролететь.
— Вы очень спешите? — оторвав глаза от калькулятора, обратился я к ребятам.
— А что?
— Давайте сделаем так. Я куплю на пятьсот тысяч, а часика через два сольете мне остальные.
— Денег нет? — насмешливо хмыкнул второй парень.
— Есть. Спроса, рождающего предложение, не знаю.
— Понятно. Боишься остаться на нуле.
— Именно.
Ребята переглянулись, поговорили о чем-то на гуцульском языке, немного знакомом в пору работы на «Запорожстали». Тогда я без копейки в кармане умотал от первой жены в надежде обрести счастье. Действительно, там оно показало светлый краешек. В цеху меня уважали, из стропальщиков перевели на немыслимых размеров, вальцовочный станок. Со старым рабочим мы выполняли престижный спецзаказ для Кубы, прокатывали многометровые толстые листы стали для емкостей под нефтепродукты. Там же познакомился с семнадцатилетней красивой, кареглазой украиночкой, участницей цеховой художественной самодеятельности. Она долго билась над тем, чтобы я правильно выговаривал: «На полыци лэжыть пивпаляныци». До упаду смеялась над акцентом. Но переспать с ней пришлось всего два раза. Примчалась жена и забрала обратно. В отличие от достойного поведения в цеху, в заводском общежитии я жил совершенно иной жизнью. Пил, играл в карты на деньги, часы. Дрался. Кажется, ребята считали меня вожаком. Когда приехала супруга, общежитовские воспиталки долго крестились, предвкушая спокойную жизнь, а цеховое руководство несколько дней уговаривало остаться, обещая и квартиру, и высокую зарплату, и хорошую невесту. К тому времени вальцовочный станок с разноцветноглазым, сотнекнопочным пультом управления плясал под моими пальцами прирученным медведем, а собравшийся на пенсию старый вальцовщик не усматривал вокруг более достойной кандидатуры. Может быть, я был бы уже Героем Соцтруда, кавалером орденов и медалей…
— А немецкие марки у тебя есть? — наконец повернулся ко мне первый парень. — Мы могли бы отдать купоны за марки по курсу.
— К сожалению, нет. У ребят, по-моему, тоже.
— Хорошо. Тогда отсчитывай пятьсот тысяч за двадцать пять лимонов. Мы побегаем по базару, поищем марки, а часа через два сдадим остальные купоны.
Завершив сделку, я осмотрелся по сторонам. Рядом с Ланой выстроились в цепочку ваучеристы с базара, лениво перебрасываясь малозначащими фразами, ни на секунду не выпуская из виду текущую мимо толпу. Длинный с друзьями на углу раскрутил карусель с иностранной валютой. Аркаша жался между алкашами — сумочниками, то и дело отхлебывающими вино прямо из горлышка бутылки. Скрипка переместился на другую сторону, поближе к табачникам. Данко вообще не было видно. Наверное, он подался к соплеменникам, или, взяв что из золота, рванул на базар в поисках купца подороже. А может, если повезет, подловит какого богатого лоха.
— Купончиками пробавляешься, писатель? — поинтересовался один из дружков Ланы.
Ясно, пришла пора знакомиться. Интересно, как в подобном случае вели бы себя другие ваучеристы, например, из группы Бороды или Меченого. Наверняка, накидали бы по шеям, а затем предупредили, что в случае появления на базаре хоть одного из наглецов, последует более суровое наказание. Конфликт был бы исчерпан. Над нашим же участком сгустились грозовые тучи, в любой момент готовые разрядиться неминуемыми затяжными разборками. И все из-за того, что вовремя не сплотились, с самого начала не дав надлежащего отпора разного рода посягателям, незаметно сковавшим свободу наших действий.
Остается одно, — идти на мировую во имя сохранения собственного выстраданного места. Иначе придется неприкаянно кувыркаться по периметру базара или искать новый род занятий.
— Как видишь, — неприязненно буркнул я.
— Ты действительно пишешь книги? — не унимался парень.
— Пытаюсь.
— Принес бы одну. Почитать.
— Зайди в любую библиотеку. Выдадут. Под расписку.
— Хотелось бы с автографом. Все-таки с таким человеком…
— За одной партой, — громко заржали его друзья.