Лорд Ингрис сказал сухо:
— Стрелы уже летят. Может случиться так, что вы не сумеете уберечь Радж Ахтена от его судьбы.
«Слишком уж он самонадеян», — подумал Боринсон. К Радж Ахтену не в первый раз подсылают убийц. Габорн же, к его удивлению, разволновался не на шутку.
Король спросил:
— Когда вы приняли это решение — нанять убийц из Инкарры?
Лорд Ингрис задумался.
— Около недели назад. В тот день, когда погиб ваш отец.
Габорн хмуро посмотрел на него.
— В тот день чародей Биннесман проклял Радж Ахтена. Он, как и вы, уверен, что проклятие отменить невозможно. Я ничего не могу поделать, но меня поражает совпадение во времени. Может быть, вы стали орудием в руках Земли.
Лорд Ингрис усмехнулся, словно отказываясь от незаслуженного комплимента.
— Сомневаюсь. Если Радж Ахтен умрет, причиной тому будет мое золото и жадность инкарранцев, а вовсе не проклятие какого-то Охранителя Земли.
Тут из-за спины Габорна послышался голос Иом:
— А откуда вы добываете ваше золото, как не из земли?
На мгновение стало тихо, и Боринсон задумался, может ли горстка в несколько человек и вправду нанести Радж Ахтену серьезный удар?
Сомнительно. У Радж Ахтена слишком много Посвященных, которые находятся в разных уголках огромного королевства и живут под надежной охраной. Радж Ахтена можно ранить, но убить его нелегко.
Хотя он может утратить некоторые важные дары. Потеряв, к примеру, жизнестойкость, он сохранит силу, но может умереть от опасной раны. Потеряв метаболизм, он утратит проворство, и ему сумеет отрубить голову даже не слишком ловкий воин.
При удачном стечении обстоятельств Лорду Волку все-таки можно нанести существенный урон.
Габорн покачал головой и сказал:
— Совесть не позволяет мне желать смерти никому. Я никогда не смирюсь с убийством невинных людей, единственное преступление которых состоит в том, что они отдали Радж Ахтену свои дары. Я буду с ним воевать, если не останется другого выхода, но пока хочу только остановить, а еще лучше — уговорить его перейти на нашу сторону.
— Черт побери вашу совесть, — король Орвинн приподнялся со стула, — я знал, что вы именно так и скажете!
— Вы не доверяете мудрости короля? — спросил Джурим.
Лицо Орвинна окаменело.
— Простите, ваше величество, — сказал он, сдерживая гнев. — Но, оставляя Радж Ахтена в живых, вы рискуете. Это даже не легкомыслие с вашей стороны, это глупость.
— Я не стараюсь поступить умно, — ответил Габорн, — я поступаю так, как считаю правильным.
— Вы молоды, верите в идеалы, вам помогают Силы Земли, — сказал лорд Ингрис. — Вы, конечно, можете хотеть заключить с Радж Ахтеном союз, но как, позвольте спросить, вы собираетесь это сделать!
— Я захватил в Лонгмоте сорок тысяч форсиблей, — спокойно ответил Габорн.
Король Орвинн, лорд Ингрис и Эрин Коннел воззрились на него с изумлением.
— Пять тысяч я использовал на то, чтобы восполнить гвардию и конницу Гередона, — продолжал Габорн. — Но и оставшихся хватило бы создать новую армию… Или сделать одного воина таким могучим, как Радж Ахтен. Неделю назад, после битвы в Лонгмоте, я считал, что именно так и поступлю — я хотел сравняться с Радж Ахтеном и сразиться. Как и вы, я хотел войны.
Но сейчас я не желаю воевать с Радж Ахтеном, сколько бы он меня ни бил. Я намерен предложить ему перемирие.
Король Орвинн был поражен.
— Эту войну затеял Волк, — он даже повысил голос. — Вам не удастся легко его убедить.
— Он прав, — вмешался Джурим. — Мой бывший хозяин не согласится на перемирие, разве что вы отдадите ему свои дары. Он может потребовать ваш разум или вашу силу — что угодно, лишь бы вы оказались не в состоянии ему противостоять.
— Может быть, — сказал Габорн. — Но я как раз и предложу ему, чего он хочет. Мой гонец передаст ему следующее: «Я могу ненавидеть своего брата, но его враг — мой враг». Когда это послание дойдет до него, он уже узнает и о Башне Хаберд, и о Картише. Я напомню ему про опустошителей — нашу общую угрозу, и сообщу, что теперь, когда я женился на Иом, мы родственники. И чтобы скрепить мир, предложу ему двадцать тысяч форсиблей. Он поймет, что для меня это потеря, равная утрате моих даров. Но я отдам ему форсибли только, если он уйдет из Рофехавана.
Боринсон закусил губу. Радж Ахтен вряд ли способен внять доводам здравого смысла, но перед соблазном получить двадцать тысяч форсиблей он, пожалуй, не устоит.
— Ему не раз делали подобные предложения, — возразил Джурим. — Он не покупает то, что может взять сам. Боюсь, он не станет вас слушать. Еще и гонца казнит.
— Может быть, — сказал Габорн. — Но что, если послание это передаст человек, которого он любит и от которого не сможет просто взять и отмахнуться? — он сурово взглянул на советника. — Вы как-то рассказали мне, Джурим, что в Обране во Дворце Наложниц живут его жены. Вы говорили, что Волк запретил даже смотреть на них под страхом смерти. Кто из них его любимая жена? Услышит ли она мою просьбу? Передаст ли она мое послание?
— Имя ее — Саффира, милорд, — ответил Джурим, поглаживая свою козлиную бородку. — Она дочь эмира Оватта из Туулистана. Украшение его гарема.
— Я слышал про ее отца. Эмир хороший человек, — сказал Габорн. — Он наверняка воспитал дочь в духе силы и великодушия.
— Возможно, — сказал Джурим. — Но я никогда ее не видел. Войдя во дворец, жены уже не выходят оттуда.
— Радж Ахтен тщеславен, — заметила Иом. — Я вижу лишь одну причину, по которой он прячет жен даже от собственных слуг. Сколько даров обаяния преподнес он любимой жене?
Джурим задумался.
— Вы разумный человек, миледи. Радж Ахтен взял обычай давать жене дар обаяния после каждой проведенной с ней ночи, чтобы к следующему его посещению она была еще прекрасней, чем была. Саффира его любимая жена вот уже пять лет. У нее должно быть больше трехсот даров.
Боринсон был потрясен. Мужчины сходили с ума от страсти при виде женщины с двенадцатью дарами обаяния. Он даже вообразить был не в состоянии, что такое женщина, у которой несколько сотен даров. Замысел Габорна мог увенчаться успехом.
Но что-то его все-таки тревожило.
— Странно, что никто до сих пор не пытался использовать ее как орудие.
— Я был самым верным слугой моего господина, — сказал Джурим. — В мои обязанности входило поставлять наложницам дары и всякие безделушки. Кроме еще двоих-троих, никому не позволялось даже входить в гарем.
Габорн обвел взглядом всех собравшихся.
— Что скажете? Вот мое предложение — отправить послание Саффире, чтобы она передала его Радж Ахтену.
— Хорошая мысль, — с большим сомнением сказал Джурим. — Но, боюсь, Радж Ахтен не послушает и ее. Ведь она всего лишь жена.
Боринсон не удивился. В Индопале считалось недостойным прислушиваться к советам женщины.
— Хорошая мысль, — повторила Иом более убежденно. — Биннесман говорил, что Радж Ахтен повредился в рассудке, слушая собственный Голос. Перед ее голосом он не устоит.
— А если я к тому же пошлю ей в знак признательности тысячу даров обаяния и Голоса? — спросил Габорн.
— В Обране есть Способствующие, которые умеют передавать такие дары, — признал Джурим.
— А у нас есть форсибли, чтобы это сделать, — вмешался канцлер Роддерман. — Но понадобится несколько дней, чтобы подыскать женщин, которые станут Посвященными.
— Я предлагаю свое обаяние, — сказала Миррима.
И со страхом посмотрела на Боринсона, не зная, как он к этому отнесется. Ведь он женился на ней из-за ее красоты. Отдать ее было бы, пожалуй, не совсем честно. Но Боринсон, услышав ее предложение, взглянул на нее с восхищением.
— В Обране достаточно женщин, — сказал Джурим. — У Радж Ахтена много наложниц, и все они одарены обаянием или голосом. Из-за этой долгой войны некоторые из них уже пострадали. Они очень хотят мира, и я подозреваю, что многие из них станут векторами…
— Риск очень большой, — заявил король Орвинн. — Мы не знаем эту женщину… Неизвестно, как она справится с сознанием такого могущества. Вдруг и она выступит против вас?
— Придется попытаться, — сказал Габорн. — Радж Ахтен не главный наш враг. Его воины мне нужны. Нам вместе воевать с опустошителями.
Боринсону подобная мысль казалась почти невероятной.
— Что ж, — сказала Эрин Коннел. — Мы должны быть очень осторожны. Судя по вашим словам, нам грозит страшная опасность. Если мы отправим гонцов сию же минуту, ехать до Инд опал а не один день…
— Смотря на каких лошадях, — возразил Джурим. — Крепость в Обране находится в северных провинциях, к югу от Дейазза, и до нее всего семьсот миль.
Боринсон сказал:
— Никогда не слыхал про Обран. Но раз это так близко, на королевском скакуне я мог бы проехать через Вороний перевал за Флидсом и при некотором везении оказаться там завтра утром. И если Саффира согласится, то уже следующей ночью все передаст Радж Ахтену.
Он и сам не сказал бы, почему вызвался ехать. Большого смысла он в этом не видел. Захотелось, и все. Но подобное поручение было как раз по нему. На его долю и раньше выпадали опасные задания.
С другой стороны, прикинул он, это удобный случай увидеть оборонные укрепления Радж Ахтена и изучить передвижения вражеских войск у границы. К тому же он окажется далеко на юге, по пути к Инкарре.
И таким образом начнет поход, который назначила ему Иом.
Но в глубине души он знал, что хочет искупить вину.
Лорд Ингрис и король Орвинн не зря вспомнили об убийстве Посвященных — то был стародавний обычай, на котором по большей части строилась раньше военная стратегия Властителей Рун. Ужасный обычай, он оправдывал себя.
Однако Боринсон не хотел больше иметь с этим ничего общего. Замысел Габорна, каким бы неосуществимым ни казался, все же дарил слабую надежду на то, что Индопал и Рофехаван смогут достичь согласия и положить конец кровопролитиям.
Все равно ничего другого не оставалось.
Боринсон запятнал свои руки кровью более чем двух тысяч человек, взрослых и детей. «Если бы только ее можно было смыть, — подумал он, — может быть, когда-нибудь я снова почувствую себя чистым».
— Я не стал бы возлагать все надежды на один-единственный ход, ваше величество, — сказал король Орвинн. — Вы должны защитить себя и иным способом. Вдруг Саффира не сможет или не захочет сделать то, о чем вы просите… да вы и не стали бы созывать совет, если бы не собирались отправиться наконец в Мистаррию. Вам нужно подготовиться к схватке с Радж Ахтеном… Или же выбрать вместо себя какого-то воина. Вот мой племянник, к примеру, сэр Лангли — настоящий лев. Он сейчас здесь, в лагере.
— Выставить воина — это прекрасно, — заговорила сестра-всадница Коннел, — но ни Орвинн, ни Гередон не могут воевать без вас. Не знаю, испугался ли Радж Ахтен герцога Палдана, но уж вас-то он точно испугается. На вашей стороне будет сражаться весь север. Кланы Всадников уже ваши.
Габорн задумался.
«А ведь он и впрямь надеется обойтись без войны с Радж Ахтеном, — понял Боринсон. — Но вряд ли он этого добьется. Война приближается, как бы Габорн ни пытался без нее обойтись».
— Ну так что? — поторопил с ответом он короля. Габорн помолчал и кивнул.
— От нашего решения зависит судьба мира. Не хочу принимать поспешных решений, но думал я всю неделю. Все мои подданные не в состоянии бежать от Радж Ахтена, а я не в силах его прогнать. Я вступил бы с ним в бой, если бы точно знал, что одержу победу. Но я этого не знаю. Поэтому остается только надеяться, что я смогу с ним договориться, пусть даже надежды эти ничтожны.
Он взглянул на Боринсона.
— Возьми мою лошадь и выезжай не позже, чем через час.
Боринсон стукнул по столу кулаком и вскочил было, горя нетерпением поскорее отправиться в путь, но остановился, боясь проявить непочтительность к совету.
Габорн повернулся к королю Орвинну.
— Я знаком с сэром Лангли. У него доброе сердце. Я дам вам две тысячи форсиблей, чтобы он мог приготовиться как положено.
— Вы очень щедры, — сказал король Орвинн, по-видимому, не ожидавший от Короля Земли такого подарка. Даже десять лет назад, когда кровяного металла было в избытке, в королевстве Орвинн двух тысяч форсиблей не было и за год.
Габорн повернулся к Коннел.
— Вы правы. Если я встану во главе армии, Радж Ахтену придется со мной считаться. Я поеду на юг, Флидс тоже получит две тысячи форсиблей.
Коннел смущенно хмыкнула. В ее небогатом государстве двух тысяч форсиблей не случалось набрать и за пять лет.
На этом совет закончился. Поднимаясь из-за стола, лорды заскрипели стульями. Габорн вынул из кармана ключи от королевской казны и передал их Боринсону.
— Милорд, — сказал Джурим, — могу я посоветовать выдать для Саффиры семьсот форсиблей обаяния и триста голоса?
Габорн кивнул в сторону Боринсона.
— Как он скажет.
Боринсон, покинув зал, отправился в Башню Посвященных, где находилась казна. Миррима пошла следом и, как только они оказались во дворе у крепостной стены, догнала его.
Она схватила его за руку.
— Подожди!
Боринсон повернулся. Ночь была холодной, хотя время морозов еще не пришло. Миррима смотрела на него с тревогой. Даже в темноте было видно, как она красива. Ее тонкая талия, блеск волос в звездном свете отозвались болью в его сердце.
— Ты не вернешься? — спросила она. Боринсон покачал головой.
— Нет. Каррис на девятьсот миль южнее нас. От него до северной границы Инкарры всего триста миль. Я поеду дальше.
Она смотрела ему в глаза.
— И ты не хочешь даже попрощаться?
Расстаться Боринсону было нелегко. Ему хотелось обнять ее и поцеловать. Хотелось остаться. Но его звал долг, а долгу капитан Королевской Стражи был верен всегда.
— У меня мало времени.
— Но оно есть, — сказала она. — У тебя была целая неделя. Разве ты задержался в Гередоне не для того, чтобы попрощаться?
Конечно, она была права. Он задержался, чтобы попрощаться — и с ней, и с Гередоном, и, возможно, со всей своей жизнью. Но сказать он об этом не мог.
Он нежно поцеловал ее в губы и шепнул:
— Прощай.
И уже отвернулся было, чтобы уйти, но Миррима снова схватила его за руку.
— Ты любишь меня? — спросила она.
— Больше всего на свете.
— Почему же ты тогда ни разу не лег со мною? Ты же хотел этого. Я видела по твоим глазам.
Боринсону не хотелось начинать долгий разговор, но все же он ответил честно:
— Потому что мы могли бы зачать ребенка…
— Ты не хочешь, чтобы я носила твое дитя?
— … и принести его в мир, который требует ответственности…
— А я, по-твоему, не готова к ответственности! — повысила голос Миррима.
— А вдруг я погибну? Не хочу, чтобы моего ребенка называли безотцовщиной! — рассердился Боринсон. — Или сыном убийцы короля! Или чем-нибудь еще похуже!
Кровь бросилась ему в лицо, и он даже задрожал от гнева.
Но и гнев не мешал ему в этот момент увидеть себя как бы со стороны — себя, сегодняшнего, и одновременно мальчишкой. Смешно, как долго болят старые раны, подумалось ему. Вот он сегодня — убийца короля, победитель опустошителя, стражник Короля Земли, по праву считающийся одним из самых грозных воинов во всем Рофехаване. Но где-то в глубине души он все еще маленький мальчик, который бежит по переулку местечка в Твинне под названием Исли, и вслед ему летят камни, грязь и обидные прозвища.
Боринсону всю жизнь приходилось доказывать, что он чего-то стоит. Потому он и стал одним из самых могучих воинов своего времени. И теперь не боялся никого на свете.
Но Боринсону была противна даже самая мысль о том, что и его сына кто-то станет терзать так же, как когда-то терзали его.
Оказывается, он по-прежнему боится маленьких мальчиков.
— Люби меня! — Миррима попыталась притянуть его к себе.
Но Боринсон наставительно поднял палец и сказал жестко:
— Думай об ответственности.
— Люби меня, — взмолилась она.
Он снял ее руку со своего рукава и сказал:
— Разве ты не поняла? По-другому не будет. Случись мне умереть — а это весьма вероятно — тебе останутся мое имя и деньги…
— Я слышала, что ты страстный любовник, — с упреком сказала Миррима. — Разве ты никогда не ложился с женщиной?
Боринсон изо всех сил сдерживал гнев. У него не было слов выразить свою ненависть к себе, свое желание переделать прошлое.
— Если и ложился, то что с того, — сказал он, — ведь я не знал, что однажды встречу тебя.
— Это не ответственность мешает тебе меня любить, — заявила Миррима. — Ты так себя наказываешь. Но наказывая себя, ты тем самым наказываешь меня — а я этого не заслуживаю!
Она говорила твердо, нисколько не сомневаясь в своей правоте. Боринсону нечего было ответить, оставалось только надеяться, что однажды она поймет — он поступил так ради ее же блага.
Он сжал ее руку, повернулся и ушел.
Глядя ему вслед, Миррима почувствовала, как к горлу подкатывает обида. Позвякивание его доспехов эхом отдавалось от каменных стен. Вот он уже возле опускной решетки Башни Посвященных, вот он исчез в ее тени. Слабый свет звезд падал на вымощенный камнем двор замка.
Конечно, Боринсон тоже прав. Любить — означает брать на себя ответственность за любимого человека.
Но когда он ушел за своими форсиблями, Миррима рассердилась. Он думал только о себе и не подумал о ней.
Через несколько минут Боринсон вышел из башни с кожаным мешком, набитым форсиблями. Увидел ее, отвернулся и направился в сторону конюшни, не желая больше ни о чем говорить.
Миррима произнесла ему вслед:
— Я хочу сказать тебе только одно слово — «ответственность».
Боринсон остановился, посмотрел на нее.
— Почему ты считаешь, что только ты несешь ответственность за меня, а я за тебя не отвечаю?
— Ты не можешь поехать со мной, — сказал Боринсон.