Опередили, подумал он, особо не сокрушаясь — ничего, явно жива, никуда не денется… Он стоял, ругаясь про себя: вполне может оказаться, речь там идет о весьма полезных для него секретах, но языком этим он не владел и ни словечка понять не мог, вот незадача-то…
Ворвался в комнату, с первого взгляда оценил обстановку. Американская мисс Луиза Хейворт (имя, похоже, настоящее) с той же несомненной сноровкой была привязана к стулу той же сероватой толстой веревкой, вот разве что рот у нее свободен. Над ней грозно нависли двое субъектов мужского пола, один — с большим складным ножом в руке. Стоило им обернуться на шум, как Бестужев вмиг узнал парочку вульгарных американцев, навестивших фургон Живой Молнии. И невольно усмехнулся: огнестрельного оружия при них не видно, это и понятно: оба их больших вороненых пистолета заокеанской экзотической марки «Colt» Бестужев давным-давно, завернув в газету, выбросил в урну для мусора, потому что в хозяйстве они никак не могли пригодиться: где в Европе найдешь патроны для этаких уникумов?
— Бросьте ножик, а то порежетесь нечаянно, — сказал Бестужев держа обоих под прицелом. — Вот так, прекрасно… Господа, у вас, я вижу, скверная привычка постоянно оказываться у меня на дороге… Когда-нибудь это меня выведет из терпения, предупреждаю честно.
Оба таращились на него так, что верилось: живьем сожрать готовы. Тот, что повыше, зло выплюнул целую череду коротких непонятных слов — судя по интонации, поносил Бестужева на чем свет стоит.
— Ну, разумеется, я вас тоже уважаю, сударь… — усмехнулся Бестужев. — А ну-ка, живенько ложитесь на пол, лицом вниз! Кому говорю! Или полагаете, я настолько гуманен, что не буду в вас стрелять? Да запросто… Ну?!
Оба, ворча, поругиваясь и бросая злобные взгляды, выполнили приказание. Подойдя к окну, Бестужев отворил створку и свистнул. Слышно было, как распахнулась входная дверь, и затопотали бегущие.
Все было кончено через несколько минут: оба злодея, надежнейшим образом связанные, перенесены в соседнюю комнату. Агентов Бестужев оставил там же — не столько в качестве караула для пленников, сколько из нежелания посвящать посторонних, в общем, людей в некоторые секреты.
Спрятал пистолет, встал посреди комнаты и, сложив руки на груди, принялся разглядывать связанную американскую красотку.
— Прямо-таки старинная легенда, — сказал он, усмехнувшись. — Принцесса, рыцарь и дракон. Рыцарь, положа руку на сердце, не особенно и романтичен, драконов, правда, целых двое, они, как драконам и полагается, самого отвратного облика… Зато принцесса, что тут скажешь, очаровательна…
Луиза выглядела не испуганной — скорее, злой, как сто чертей, глаза из-под растрепавшейся челки так и сверкали уже знакомой строптивостью.
— Что вы торчите, как истукан, и пялитесь! — огрызнулась она. — Развяжите меня!
— Одну минуту, — вежливо сказал Бестужев. — Тысяча извинений, но с вами не обойтись без некоторых предосторожностей…
Комната определенно служила кабинетом, судя по обстановке. Подойдя к письменному столу, Бестужев увидел на нем открытую чернильницу, перо и телеграфный бланк, исписанный мелким, бисерным почерком. Не разобрав, разумеется, ни одного английского слова, он тем не менее прочитал в самом начале «Париж» — а это уже было крайне интересно… Бесцеремонно сложил бланк вчетверо и спрятал в карман. Выдвинув ящики стола, обнаружил в правом тот самый большой револьвер, который уже дважды видел в руках Луизы. Револьвер, как и следовало ожидать, оказался заряженным на все гнезда. Держа его тремя пальцами за конец дула, словно дохлого мыша, Бестужев отнес оружие к окну и, не задумываясь, выбросил в сад. Потом только подошел к стулу и распутал узлы. Едва он успел закончить, Луиза принялась распутываться самостоятельно.
— Насколько я понимаю, это ваши земляки? — спросил Бестужев. — Странные у вас с ними отношения…
— Что вам нужно?
— Я пришел вас доблестно спасти от этих злодеев.
— Спасибо. Я прямо-таки растрогана. Что вам нужно?
— Сущие пустяки, — сказал Бестужев. — Я, собственно, пришел вас арестовать… ну, это еще не обязательно, однако намерения такие у меня есть, и я вполне могу претворить их в жизнь, если мы не договоримся…
— Шутите?
— Ничуть, — грустно сказал Бестужев. — Вы, должно быть, слышали о наших значках…
Многозначительным, почти торжественным жестом он отогнул левый лацкан сюртука. Блеснул маленький, ярко начищенный значок: извергающий пламя дракон, увенчанный королевской короной.
Ради оказания должного морального давления он применил трюк, изобретенный в свое время покойным Кузьмой Штычковым, — срабатывавший, надо сказать, всякий раз, если судьба Кузьму сводила с людьми несведущими. Значок этот никакого отношения к полиции не имел, это была эмблема, какую носили при парадном мундире на петлицах и погонах австрийские пулеметчики — но вряд ли заокеанская гостья разбиралась в подобных тонкостях…
Судя по ее округлившимся глазам и легкой бледности, она поверила — как многие верили Кузьме, предъявлявшему внушительный нагрудный знак выпускника Императорской ветеринарной академии — с короной, венком из дубовых листьев и двумя змеями — именно змеи и производили основной эффект…
— Но я ни в чем не…
— Мы разберемся, мисс, — непреклонным тоном пообещал Бестужев. — Боюсь, это отнимет несколько дней, но ничего не поделаешь…
— Но я не могу! — вырвалось у нее. — Я должна…
— Нынче же вечером уехать в Париж? — понятливо подхватил Бестужев.
Он вспомнил, что видел в одной из комнат на первом этаже упакованные и стянутые ремнями дорожные чемоданы.
— Да…
— Боюсь, с этим придется подождать, — сказал Бестужев. — Путешествие вам, конечно, предстоит, но отнюдь не в Париж. Я офицер русской тайной полиции, мисс. Вы наверняка не знали, но меж нашими странами — я имею в виду Российскую и Австро-Венгерскую империи — давным-давно заключен договор о взаимной выдаче политических преступников. Все уже согласовано с местными властями. Вы поедете под конвоем в Петербург, а оттуда, не исключено, и в Сибирь… Изволили слышать что-нибудь о сибирской каторге? Ничего веселого…
Он ухмыльнулся про себя, глядя, как ее глаза становятся вовсе уж круглыми от страха: ну разумеется, ее представления о Сибири наверняка ничем не отличались от тех, что недавно продемонстрировал Руди Моренгейм. Тем более что буквально месяц назад очередной американский щелкопер, недельку покрутившийся по сибирским губернским городам, выпустил очередной опус об «ужасах самодержавия», где живописал всевозможные высосанные из пальца страсти наподобие того, что сибирская жандармерия бросает провинившихся политических каторжан на съедение дрессированным медведям, а день начинает с того, что хлещет кнутом посреди площади горожан за найденную у них книгу Карла Маркса. В очередной сводке по особому отделу об этом упоминалось с кратким изложением содержания…
Бестужев смотрел на нее хмуро и недоброжелательно, старательно разыгрывая роль одного из тех ужасных сатрапов самодержавия, о которых она наверняка читала у себя дома всевозможные вымыслы. Она, конечно, неглупа и хитра, но все же не служит какой-либо конторе, а значит, профессиональной закалки не имеет — всего-навсего энергичная авантюристочка, девчонка, не знающая Европы и ее реалий… Должно получиться.
— Если вы ни в чем не виноваты, вы оправдаетесь, — продолжал Бестужев ледяным тоном. — Правда, на это потребуется немало времени. Вряд ли ваши дипломаты станут из-за вас ломать копья — Северо-Американские Соединенные Штаты не входят в число великих держав, влияние их в Европе ничтожно, к тому же речь идет о политическом деле — а у вас, насколько мне известно, полиция тоже не пылает особой любовью к политическим преступникам.
— Да нет, вы шутите…
— Приведите себя в порядок, и едем в полицей-дирекцию, — сказал Бестужев холодно. — Вы быстро убедитесь, что шутками тут и не пахнет…
— Но в чем вы меня обвиняете?
— Я уже убедился, мисс Луиза, что человек вы крайне осведомленный. Вы, например, уже прознали откуда-то, что Штепанека похитил Гравашоль и увозит его в Париж, вы даже знаете номер поезда и фамилию владельца цирка… В таком случае, вы, быть может, знаете и то, что на Кунгельштрассе во время похищения были убиты люди…
— Да…
— Люди из тайной полиции, австрийской и русской, — сказал Бестужев. — Как вы полагаете, полиция обеих держав будет оставаться равнодушной к таким эксцессам? Наше начальство в Вене и Санкт-Петербурге выходит из себя, речь идет уже не только о том, чтобы отыскать Штепанека, но и найти убийц…
— Господи, я-то тут при чем?
— Хотите чистую правду? — Бестужев ухмылялся цинично, нагло и беззастенчиво, как того требовала принятая им роль. — Ваша вина исключительно в том, что вы подвернулись под руку. Вы оказались рядом, только и всего. У нас никого больше нет… кроме крайне подозрительной американской девицы, которая расхаживает по Вене с оружием, разъезжает на автомобиле, постоянно пытается отыскать Штепанека, то и дело возникает у нас на дороге… Помните, как вы пытались меня подкупить? Вы во всем этом определенно замешаны, надеюсь, не станете отрицать? При полном отсутствии в пределах досягаемости других подозреваемых сгодитесь и вы…
— Хотите чистую правду? — Бестужев ухмылялся цинично, нагло и беззастенчиво, как того требовала принятая им роль. — Ваша вина исключительно в том, что вы подвернулись под руку. Вы оказались рядом, только и всего. У нас никого больше нет… кроме крайне подозрительной американской девицы, которая расхаживает по Вене с оружием, разъезжает на автомобиле, постоянно пытается отыскать Штепанека, то и дело возникает у нас на дороге… Помните, как вы пытались меня подкупить? Вы во всем этом определенно замешаны, надеюсь, не станете отрицать? При полном отсутствии в пределах досягаемости других подозреваемых сгодитесь и вы…
— Но это же подлость!
— Это будни тайной полиции, мисс, — развел руками Бестужев. — Нравится вам это или нет, такие уж у нас в Европе порядки. У нас монархические державы с суровыми законами и имеющей широкие полномочия тайной полицией. И еще сибирская каторга…
Она изо всех сил пыталась сохранять хладнокровие, но на глаза предательски наворачивались слезы. Откровенно говоря, Бестужеву было ее чуточку жаль, но такая уж завязалась жестокая игра…
Подойдя к ней вплотную, Бестужев внезапно изменил тон, теперь его голос звучал мягко, едва ли не задушевно:
— Мисс Луиза, я не чудовище и не палач. Попробуйте поставить себя на мое место… Мы гоняемся за анархистами, похитившими Штепанека и убившими наших сотрудников, нервы у всех напряжены до предела, подозревается любой… и тут появляетесь вы с вашим несомненным интересом к Штепанеку, с деньгами и оружием, путаетесь под ногами, вмешиваетесь сплошь и рядом… Кем мы должны вас считать? Быть может, такой же революционеркой, как Гравашоль?
— Ничего подобного! Я…
— Вот и расскажите мне, кто вы, — сказал Бестужев прямо-таки отеческим тоном, беря ее за руку. — Убедите меня, что вы не имеете никакого отношения к революционному подполью. И я, даю вам слово, распрощаюсь и уйду…
— Серьезно?
Она не вырвала руку, пальцы были тонкие, теплые, откровенно подрагивали. «Вот так-то, — не без злорадного удовлетворения подумал Бестужев. — Суфражистка нашлась: женское равноправие и все такое прочее… Не нужно встревать в мужские игры, золотко…»
— Вы серьезно?
— Абсолютно, — сказал Бестужев. — Слово офицера. Я должен понять, кто вы такая — и принять решение. Я вовсе не собираюсь возводить на вас ложные обвинения, но вы, согласитесь, в данной ситуации крайне подозрительная личность. У меня есть суровое начальство… Что прикажете ему докладывать о вас?
Она, уронив голову, стояла с грустным, осунувшимся лицом.
— Присядьте, — сказал Бестужев все так же мягко. — Я не питаю к вам зла, но таковы уж обязанности… Ну, садитесь.
Луиза села, глядя на него жалобно — видно было, что сейчас она не играет, и в самом деле верит всему услышанному — ну кто же виноват, меньше надо читать произведения американских щелкоперов, сочиняющих всякие ужасы о русской жандармерии и Сибири…
— Вы действительно племянница Джонатана Хейворта? — спросил Бестужев негромко.
— Вы и это уже знаете? — встрепенулась она.
— Мы же тайная полиция, мисс Луиза…
— Да. Дядя не хотел посылать меня, но я настояла, мне хотелось попробовать себя в каком-то серьезном деле…
— Думали, получится сплошное веселое приключение? — догадался Бестужев. — Думали, по лицу видно… Наши европейские барышни зачитываются любовными романами, а вы, надо полагать — приключенческими?
Она вздернула подбородок:
— Я хотела доказать, что женщины способны на многое… Должно быть равноправие… Вам, европейцам, трудно понять, что американская девушка может кое в чем не уступать мужчине…
— Охотно верю, — сказал Бестужев. — И даже кое в чем превосходить: я, к примеру, не умею управлять автомобилем, а вы продемонстрировали нешуточное мастерство… Откровенно говоря, я вами восхищен, Луиза, вы первая американка, какую я встретил, и вы настолько не похожи на европейских домашних девиц, что впечатления у меня самые… слова не подберу.
Даже современные эмансипированные девушки не могу оставаться глухи к комплиментам и тону, каким они произнесены — Луиза бросила на него вполне кокетливый взгляд, она явно была польщена. Разговор грозил сбиться с наезженной колеи, и Бестужев уже насквозь деловым тоном спросил:
— Значит, дядя вас послал, чтобы вы приобрели аппарат Штепанека? Точнее, вместе с ним самим? Уговорили его уехать в Штаты и продать патент?
— Ну да. Никаких законов я не нарушала, никого и пальцем не тронула. Один-единственный раз пришлось грозить орудием — и вы же не станете отрицать, что это было только на пользу? Если бы я вас не выручила…
— Да, конечно, я вам многим обязан… — дипломатично сказал Бестужев, решив не вступать в дискуссии по этому поводу. — Итак, ваш дядя хотел получить патент, аппарат, Штепанека… Зачем?
— Вы хоть чуточку разбираетесь в том, что происходит в кинематографе?
— Совершенно не разбираюсь, — сказал Бестужев чистую правду. — Сказать по совести, я очень редко смотрю фильмы и уж тем более не представляю, что происходит на фабриках, где их делают. А вы имеете к ним какое-то отношение?
— Не совсем. Я просто работаю секретарем у дяди. Вы хоть слышали, что кинематограф приносит огромные доходы?
— Подозреваю, — сказал Бестужев. — Кинематографических театров развелось превеликое множество, и коли уж они не прогорают, предприятие, надо полагать, доходное…
— Будьте уверены.
— А при чем здесь Штепанек? Его аппарат, насколько я могу судить, никакого отношения к кинематографу не имеет. Я собственными глазами видел его действие…
— Я тоже.
— Ну вот, — сказал Бестужев. — При чем тут кинематограф? Все проходит, если можно так выразиться, по другому ведомству. Зрелище, конечно, захватывающее, но, хоть убейте, не пойму, какое отношение это имеет к кинематографу…
— Если честно, я тоже не вполне понимаю. Как-то не вникала в детали. Дядя, конечно, знает, и инженер Олкотт тоже… но мне это было неинтересно, я торопилась…
— С головой окунуться в приключения? — усмехнулся Бестужев.
Она потупилась не без смущения: похоже, нашлось все же немножко самокритичности. Передернула плечиками:
— Признаться, я полагала, что Европа — это ужасно патриархальный, тихий уголок, где жизнь течет сонно, и действовать будет очень легко…
— Господи боже ты мой! — сказал Бестужев с укоризной. — Мисс Луиза, Европа — это тесный загончик с хищниками, которые за последнее тысячелетие накопили громадный опыт как драк, так и пожирания слабого… И что там с вашим кинематографом?
— У нас возникла самая настоящая монополия. Образовался картель, монополист, если вам непонятно. Компания «Моушн пикчерс патент компани». Она объединила и взяла под контроль все американские кинофабрики: «Эдисон», «Байограф», «Вайтагр аф», «Эссеней», «Любин», «Зелиг», «Джордж Клейн» — и вдобавок французские «Пате» и «Мельес». Они купили кучу патентов, в их руках еще, что очень важно, контроль над кинотеатрами. Именно МППК поставляет фильмы. Они захватили все, понимаете? Производство фильмов, прокат. Тот, кто не соглашается на условия картеля, просто-напросто не получит фильмов для проката, а значит, моментально разорится. Кинотеатры обязаны платить картелю еще и ежемесячный налог — патентные выплаты…
— Интересно, — сказал Бестужев. — Я и подумать не мог, что кипят такие страсти…
Луиза глянула на него, честное слово, свысока, как взрослый на несмышленыша:
— Интересно, а как вы это себе представляли? Каждый делает что хочет? Увы… У нас, в Штатах, крупные дельцы стремятся именно что к монополии. Есть крупные прокатчики, которым эта монополия МППК не нравится, но они ничего не могут поделать — у картеля в руках патенты. У нас примерно десять тысяч кинотеатров, и половина из них охотно вышла бы из-под диктата картеля, пользовалась бы европейскими фильмами… но в том-то и беда, что европейцы не в состоянии объединиться, создать в противовес картелю столь же крупный концерн. Каждый действуем сам по себе или идет на сговор с картелем…
— И ничего нельзя сделать?
— Пытаемся, как видите, — сказала Луиза не без грусти. — Дядя как раз и пытался создать независимую от концерна фирму. У него есть компаньон, Мердок, он вообще считает, что следует создать не только самостоятельную систему кинотеатров, но и новую независимую кинофабрику, он даже подыскал хорошее место, где-то на западном побережье, местечко называется то ли Обливуд, то ли Холливуд… Картель, как легко догадаться, на него навалился со всем усердием, Мердок на грани банкротства. Дядя хочет не только заработать, но и отомстить, он из-за картеля потерял огромные деньги — а он кротким нравом не отличается и обиды помнит долго… Да и выгода при удаче может получиться ошеломительная.