— Давайте отставим шутки в сторону, — попросил Синяков, которому эта пикировка уже изрядно надоела. — Ты узнал что-нибудь о моем сыне?
— Кое-что узнал. — Дарий присел возле мотоцикла на корточки, и стал ковыряться в проводке, демонстрируя тем самым полное пренебрежение как к Синякову, так и к его просьбам. — Дашка, имей совесть, машина ведь не виновата! А я уже извинился.
— С такими извинениями знаешь к кому обращаться? К белым медведям! Они их точно примут, — хмуро глянула Дашка на брата. — Да ладно, что с тебя взять. Пнем бесчувственным был, пнем и помрешь. А с твоим мотоциклом все в порядке. Только не заводи его сейчас, а то я оглохну.
— Я, между прочим, жду ответ. — Синяков переминался с ноги на ногу, проявляя явные признаки нетерпения. — Рассказывай.
— Зачем рассказывать… На, читай. — Дарий сунул руку во внутренний карман куртки. — Как говорится, лети с приветом, вернись с ответом.
Это был кусок грубой оберточной бумаги с неровно оборванными краями. Почерк, бесспорно, принадлежал Димке. Чересчур крупные и неровные буквы свидетельствовали о том, что писал он или в спешке, или при плохом освещении.
«Здравствуй, папа! Еще раз прости, что доставляю тебе столько хлопот. Очень хочется верить, что это письмо попадет в твои руки. О своем нынешнем житье-бытье писать не буду. Главное, что я жив и здоров. Надеюсь, когда-нибудь свидимся. Оставаться тебе здесь долго не надо. Возвращайся домой. Успокой мать, хоть вы с ней и разошлись. Если можно (слово „можно“ было дважды подчеркнуто), раздобудь для меня кое-что. Только ничему не удивляйся. Я, например, вообще удивляться перестал. А нужно мне следующее. Несколько сушеных ящериц, любых. Если нет ящериц, сойдут и жабы. Потом, зубы зверей, кости которых найдены в лесу. Собака, лось или кабан — без разницы. Еще щучьи глаза. Ножки лесных пауков. Перья черной птицы, но только не вороны. Стружки от гроба. Святая вода, но если ее нет, то и не надо. Махорка, не сигареты, а именно махорка, желательно покрепче. Из растений еще — веточки рябины, полынь, укроп, чеснок. Говорят, все это можно купить на Таракановском рынке у бабок. Открыто такими вещами не торгуют, надо спрашивать. Хорошо бы еще расческу, которой расчесывали покойника, но ее достать очень трудно. Вот пока и все. Прощай. Твой Димка».
Последние предложения Синяков разобрал с трудом, пальцы дрожали, да и глаза какая-то муть застилала. Когда он закончил чтение, с письмом ознакомилась и Дашка.
— Ясно, — сказала она. — Все сделаем.
— Прочли? — поинтересовался Дарий. — Запомнили? Тогда сожгите. Для меня эта бумажка — во! — он чиркнул ладонью себя по горлу.
— Вот вы, оказывается, чем занимаетесь, — произнесла Дашка с расстановкой.
—Да ничем особенным, — пожал плечами Дарий. — Люди всегда воевали. Всегда им какая-нибудь хреновина жить мешала. Только есть войны явные, а есть тайные. На одни идут те, кто с мечом или винтовкой ловко обращается, а на другие те, кто в колдовских зельях понимает да нечистую силу словом отгонять умеет.
— Разве эти ребята, которых вы в дисбат загнали, что-нибудь в колдовстве смыслят? — Синяков почувствовал, что вот-вот сорвется.
— Нет, больше ты у меня ничего не узнаешь, — сказано это было тяжко, через силу, но уже без всякого ерничанья. — Помнишь, недавно мы с тобой до того доболтались, что твои шансы уцелеть дошли до нуля. А теперь потихоньку уменьшаются и мои… Здесь, — Дарий почему-то оглянулся в сторону стройки, зияющей провалами колодцев и котлованов, — такое не прощается. Не знаю даже, зачем я с тобой связался. Наверное, вот из-за этой крали, — он неодобрительно покосился на Дашку. — Сестра все-таки. Родная кровинушка… Когда приготовите то, что твой парень просит?
— Завтра, — ответила за Синякова Дашка. — К утру все будет.
— Вон в тот трактор положите, — Дарий кивнул на вросший в землю бульдозер. — Я потом сам заберу.
— Ты уж постарайся, — не глядя на Дашку, Синяков протянул ей все оставшиеся у него деньги.
— Не надо, — она отвела его руку. — Я и так достану. Знаю я всех этих бабок базарных. Побаиваются они меня.
— Все равно возьми. Пригодятся.
— Что ты задумал? — Дашка насторожилась.
— Пойду Димку искать. Пойду. Поеду. Поползу. Как придется.
Дарий только хмыкнул и сокрушенно покачал головой. Может, он и был сумасшедшим, но сам сумасшедших не одобрял.
— Хорошо, — кивнула Дашка. — Я тебя ждать буду. Каждый день на этом месте.
— Послушай, — обратился к Дарию Синяков. — Возьми меня с собой. Очень прошу.
— Почему бы и нет? — сказал тот. — Возьму. Если поклянешься, что от моей сестры отступишься.
— Клянись! — приказала Дашка.
— Клянусь, — послушно ответил Синяков.
— Дело твое. — Дарий поставил ногу на педаль стартера. — Но только учти… из тех мест, куда мы сейчас отправляемся, возвращаются немногие. И еще меньше таких, которые могут потом хоть что-нибудь вспомнить.
— Я буду каждый день молить о его спасении, — сказала Дашка ровным голосом. — Если мне не помогут добрые силы, я продам душу силам злым. Если будет нужно, я сама разыщу его. Хоть в аду, хоть на небе. Ну а тебя, братец, предупреждаю. Не дай бог если хоть один волосок с него упадет по твоей вине. Вот тогда берегись.
— А как же клятва? — поинтересовался Дарий.
— Это он клялся. Лично я от него отступаться не собираюсь, учти.
— Учту, — усмехнулся Дарий. — Это надо же, что с людьми зараза любовная делает! Дитя неразумное! Вчера мышиного писка боялась, а тут такое… Родному брату угрожает. — Он завел мотоцикл и кивком позвал Синякова: — Давай садись!
В последний момент тот успел поцеловать Дашку в холодные губы и сунуть ей вместе с деньгами багажную квитанцию.
— Получи мои вещи. На вокзале, в камере хранения.
Глава 12
Прежде чем тронуться, Дарий честно предупредил Синякова:
— Держись за меня, как клещ. И не забывай башку прятать.
Похоже, его мотоцикл имел только две скорости — особо малую для выписывания фигурных кренделей и бешеную для всего остального. Рванув с места, словно выпущенная в цель ракета, они понеслись в сторону стройплощадки — туда, где яма была на яме, а земля и бетон стояли дыбом.
Само собой, на такой сложной трассе мотоцикл нещадно мотало и подбрасывало, однако очень скоро Синяков убедился, что Дарий отнюдь не относится к разряду потенциальных самоубийц. Мчался он не как бог на душу положит, а в строгом соответствии с тропинкой, расчетливо проложенной среди препятствий самого разного рода и размера. То они, низко пригнув головы, проносились сквозь брошенное на пустыре канализационное кольцо, то мчались по самому краю пропасти, дно которой было утыкано вмурованной в фундамент арматурой, то ныряли в узкую щель между двумя поставленными почти впритык вагончиками.
Синяков по пути несколько раз обернулся, однако ни Дашки, ни брошенного возле дороги бульдозера, ни самой дороги уже не увидел. На его душе стало особенно тяжело. Неожиданно они влетели в бетонированную траншею, полого уходящую вниз. Справа вдоль стены тянулась труба, обмотанная теплоизоляцией, так что для проезда оставалось пространство шириной не более метра. Мотоциклетная дуга время от времени задевала другую стену, и тогда из-под нее летели искры.
Постепенно траншея становилась все глубже, а полоска неба над головой — вое уже. Внезапно она совершенно исчезла, но прежде, чем наступил полный мрак, Дарий успел включить фару.
Пятно яркого света запрыгало впереди, и Синяков вдруг с ужасом понял, что они на полной скорости несутся в тупик, на глухой стене которого красной краской был грубо намалеван соответствующий дорожный знак.
— Пригнись! — заорал Дарий, припав грудью к бензобаку мотоцикла.
Они резко повернули влево и, царапая стену уже правой дугой, ворвались в тоннель, такой низкий, что свисающая с его потолка всякая растительная дрянь пребольно хлестала Синякова по плечам и шее (лицо его, слава богу, упиралось в спину Дария).
Иногда на пути мотоцикла попадались участки, залитые водой, и тогда из-под его колес вздымались буруны, которым мог бы позавидовать и ходкий глиссер.
Очень скоро Синяков промок до нитки.
Потом начались крутые виражи, входя в которые Дарий, по-видимому, считавший себя гонщиком экстра-класса, почти не сбрасывал газ — вправо, влево, вправо, влево, опять влево… У Синякова закружилась голова, и он счел за лучшее закрыть глаза и отдаться на волю случая. Сначала он пытался запомнить маршрут движения (авось на обратном пути пригодится), но вскоре понял, что в таком лабиринте ему, наверное, не поможет даже нить Ариадны.
Так они мчались не меньше четверти часа. Оставалось лишь удивляться масштабам и разветвленности прорытых здесь подземных коммуникаций — надо думать, что в случае нужды в них можно было загнать все городское население вкупе с крупным и мелким рогатым скотом, состоящим на балансе соседних колхозов. Нет, не простая электростанция тут планировалась!
Следующий вал воды, окатившей их, был ощутимо теплым. Проскочив сквозь него, Дарий выругался так отчаянно, что Синяков помимо воли раскрыл глаза.
В свете фары, сразу помутневшем от окатившей ее грязи, он увидел быстро приближающуюся смутную фигуру — не то голого человека, не то вставшей на задние конечности бледной безволосой обезьяны.
Не снижая скорости, мотоцикл врезался в это странное существо, легко, как гнилую картофелину, разнес его вдребезги и помчался дальше. Синяков почувствовал себя так, словно попал под струю помоев. Какая-то холодная, осклизлая мерзость текла ему за шиворот, заливала глаза, липла к волосам. Запах к тому же был отвратительнейший — что-то среднее между протухшей рыбой и кошачьей мочой.
К счастью, спустя пару минут они приняли очередной тепленький душ, смывший зловонные ошметки.
Синяков хотел спросить у Дария, что это было такое, но встречный поток воздуха не позволял даже рта раскрыть.
Затем мотоцикл вырвался из тоннеля на простор (об этом можно было судить по сразу изменившемуся звуку мотора), также скрытый мраком. Свет фары уже больше не мельтешил по потолкам и стенам, до которых было рукой подать, а терялся далеко впереди в непроглядной мгле.
То, по чему они сейчас неслись, не было ни землей, ни бетоном. Так в представлении Синякова должна была выглядеть поверхность Луны — серое, ровное пространство без единого человеческого или звериного следа.
Потом в темноте стали появляться огоньки, точно такие же, как и те, что так напугали Дашку — оранжевые, багровые, зеленоватые, всегда парами и почти всегда неподвижные.
Впрочем, Дарий не обращал на них никакого внимания и продолжал гнать мотоцикл к какой-то одному ему известной цели. Несколько раз на их дороге попадались довольно широкие ветвистые трещины, определить глубину которых Синяков просто не успевал, но Дарий ловко преодолевал их, используя вместо трамплина то бугорок, то кочку.
Во время одного из таких прыжков Синяков едва не свалился с седла — хотел поудобнее ухватиться за куртку Дария, да рука скользнула по мокрой коже. Тот не мог не почувствовать этого (выведенный из равновесия мотоцикл сразу зарыскал), однако не предпринял никаких попыток помочь пассажиру и даже не сбавил скорости.
Их пути, казалось, не будет конца, но Синяков вдруг начал осознавать, что окружающее пространство постепенно светлеет. Мотоцикл продолжал нестись по какой-то твердой и ухабистой поверхности, хотя создавалось впечатление, что вокруг, в том числе и внизу, — пустота. Мир, где они оказались, не был ни твердью, ни хлябью, а чем-то совсем иным. Так он, наверное, выглядел до того момента, когда бог решил сотворить небеса и землю.
Во всяком случае, ни к системам канализации, ни к теплотрассам, ни к каким-либо другим техногенным сооружениям это место никакого отношения не имело. Синякову даже показалось, что над ним шелестят ангельские крылья, а неземной голос мурлыкает что-то из классического репертуара.
Впрочем, эта иллюзия длилась недолго. В стороне промелькнули смутные очертания какого-то огромного сооружения (у Синякова возникло подозрение, что он видит сейчас все ту же недостроенную электростанцию, только в ином ракурсе), и Дарий наконец-то смирил прыть своего железного коня, хотя глушить мотор не стал.
Дымка тумана скрывала горизонт, и нельзя было понять, что сейчас — утро или вечер.
Они находились на дороге — обычной загородной дороге, по плохонькому асфальту которой многократно прошелся шершавый язык климатических воздействий, довершивший то, что не удалось сделать большегрузным автомобилям и гусеничным тракторам.
Здесь же торчала ржавая металлическая стойка с расписанием движения автобусов, однако практической пользы от нее не было никакой — чья-то шкодливая рука переделала номера всех маршрутов в цифру «666».
Чуть поодаль располагалась скульптура пионера, судя по положению обломка правой руки, не то салютующего кому-то, не то запускающего в небо авиамодель. Дырявое ведро заменяло пионеру головной убор, а на левой уцелевшей руке губной помадой была намалевана свастика.
Критически осмотрев эти безобразия, Дарий что-то недовольно буркнул, а затем обратился к Синякову, еще не решившемуся покинуть мотоциклетное седло.
— Как тебе здесь нравится?
— Не знаю пока… А где мы?
— Хороший вопрос. — Дарий хохотнул, хотя произведенный им звук можно было принять и за рычание. — Хочешь, фокус покажу?
Не дожидаясь ответа, он заставил мотоцикл совершить бросок метров на пятьсот вперед и там развернулся.
— Полюбуйся теперь!
Огромное сооружение, на которое уже успел обратить внимание Синяков, теперь приобрело полное сходство с недостроенной электростанцией, даже труба обозначилась в тумане, зато на месте пионера-инвалида и стойки с расписанием автобусов торчали два дерева — голые и печальные, как в самый разгар зимы.
— Правило первое, — сказал Дарий. — Не верь глазам своим… А теперь поехали дальше.
Свернув с дороги, он погнал мотоцикл по каким-то буеракам. Труба электростанции появлялась то слева, то справа от них, а потом вдруг оказалось, что это никакая не труба, а деревянная вышка наподобие пожарной каланчи.
Да и все остальное здесь было сделано из добротных сосновых бревен — трехэтажный терем, который Синяков принял издали за недостроенную коробку электростанции, просторные амбары, часовня с колокольней и забор-частокол, украшенный поверху глиняными горшками.
Откуда-то появилась цыганка — босая, уродливая, оборванная. Все в ней было какое-то зеленоватое — и седина, и ветхие лохмотья, и монисто, составленное из древних медных монет, и даже косые, бельмастые глаза.
— Дай, родненький, погадаю! — обращаясь к Синякову, заголосила она. — Всю правду тебе скажу. Как зовут, откуда родом, какая печаль камнем на сердце лежит, чем душа успокоится. Не веришь мне? А зря! Знай, что красавица твоя на прежнем месте стоит и горькими слезами заливается.
— Пошла прочь, тварь! — брезгливо скривившись, прикрикнул Дарий и сунул руку в боковой карман куртки.
— А тебе, морда собачья, я гадать не буду! Сам свою судьбу знаешь! Ох, и страшная она у тебя! — скороговоркой выпалила цыганка и превратилась в рой зеленых падальных мух, некоторое время еще сохранявших очертания ее тела, а затем разлетевшихся в разные стороны.
У Синякова, заранее приготовившегося к любым сюрпризам, по коже тем не менее прошел неприятный холодок. Это ж надо — был человек как человек и вдруг стал тучей мух.
— Правило второе, — произнес Дарий веско. — Каждую минуту жди подвоха.
За высоким забором кудахтали куры, повизгивала свинья, мычали коровы, равномерно стучал в кузнице молот. Ну не жизнь, а идиллия. Полное пейзанство, как говорила Нелка, очутившись на лоне природы. Только воздух здесь был какой-то совсем не деревенский — затхлый, застоявшийся, словно в шкафу, где хранятся пересыпанные дустом бабушкины шубы.
— Заходить не будем? — спросил Синяков, не отказавшийся бы сейчас от крынки парного Молока и ломтя свежего хлеба.
— Сюда? — Дарий с озадаченным видом ткнул в сторону усадьбы. — Ну ты и даешь, свояк… Правило третье. Не заходи без особой нужны в помещение, которое ты видишь в первый раз. Ночуй только на свежем воздухе или в шалаше, устроенном при твоем участии.
Из терема запахло жареным мясом. Не луком, не картошкой, а одним только мясом! Наверное, там шашлык готовили, а то и целого поросенка на вертел нанизали. Синяков, после ужина у Грошева маковой росинки во рту не имевший, непроизвольно сглотнул слюну.
Заметив это, Дарий к сказанному добавил:
— Правило четвертое. Никогда не ешь и не пей из чужих рук. Вообще ничего не бери у чужих, а тем более не ложись с незнакомой женщиной.
— Про женщин мог мне и не говорить, — буркнул Синяков.
— Не зарекайся… Тут местами такие пампушечки попадаются… Правда, вся твоя мужская сила на одной из них может и закончиться. Хотя нет, кто это испытал, потом не жалеет. — Речь Дария приобрела не свойственную для него задумчивость.
Синяков, не любивший интимных откровений, попытался перевести разговор на другую тему.
— И много еще у тебя таких правил? — поинтересовался он.
— Много. Но человеку, оказавшемуся здесь впервые, поначалу хватит и пяти. Остальные ты скоро сам уяснишь. Если, конечно, будет чем уяснять… А теперь пятое, и самое главное предварительное правило. Умей вовремя распознавать опасность, откуда бы она ни исходила.
Синяков, не забывавший проверять в кармане иголку, которая последнее время вела себя на диво спокойно — не жгла, не колола, — только отмахнулся.
— С этим у меня как раз все в порядке.
— Ты уверен? — Дарий смерил его испытывающим взглядом. — Зачем же тогда тебя в эту мышеловку потянуло? — Очевидно, он имел в виду усадьбу.
— Я пошутил, — слукавил Синяков.