Остров и окрестные рассказы - Петрович Горан 3 стр.

Теперь я был вынужден уже почти бежать за дедушкой. Полностью погрузившись в рассказ, он не только не обращал на меня внимания, но и оставил далеко за своей спиной тот факт, что он, как и любой другой человек его возраста, не может ходить так быстро. Неожиданно, когда я уже подумал, что теперь пришел и мой черед, что он и меня без сожаления оставит где-нибудь на лесной дороге, дедушка замедлил шаг и подбоченившись остановился, поджидая меня.

— Человеческий разум как глиняный кувшин! Тут же дает трещину, стоит наполнить его алчностью!

У дедушки под ногами, в дорожной пыли, лежали три черепка, осколки какой-то посудины, которая давно позабыла свою форму. Я присел, чтобы вблизи рассмотреть это неопровержимое доказательство дедушкиных слов, но он тут же громким голосом заставил меня подняться:

— Теряешь время! Это не тот сосуд! Я и отсюда вижу: поздний период, грубая работа, близкая к нам по времени. Продолжим наш путь! Александру Македонскому было недостаточно того, что он оказался на краю света, ведь он еще хотел и завоевать его. Поэтому он и остатки его поиска (ведь в столицу было отправлено много гонцов, и никто из них не вернулся) принялись на поиски государя этой чудесной страны с намерением подчинить его. Войско продвигалось нее дальше и дальше, с нетерпением ожидая увидеть очертания крепостных стен и город, который и воображении представал роскошной пряжкой этого сияющего обруча красоты. Сменяли друг друга пейзажи, рождались, вырастали и увядали ветры. Проносились дни, казалось, недавно вылупившиеся радуги уже учились летать, сменяли друг друга ночи, месяцы рождали годы, отбывали и отбывали в столицу гонцы, но нигде не было и следов человеческого жилья, ничто не выдавало присутствия людей. Сомнения начали подкрадываться к приближенным Александра. По склонам гор на воинов скатывалось великое малодушие. На подъемах их все чаще подстерегала усталость. Дорогу преграждало все более серьезное недоверие. Один только Александр оставался упорным, ежедневно отсылая гонцов с добрыми вестями: только неглубокая вода, небольшой холм или легкий перевал отделяют владыку мира от владыки всего сущего.

— Сколько еще до Эхей-двора? — Терпение мое истощилось, лесная дорога превратилась в тропу недостаточно широкую, чтобы разминуться с постоянным и уже утомительным повторением пейзажа.

— Вот, осталась еще только одна извилистая фраза, — ответил дедушка. — Вдруг перед остатками войска, если можно было назвать так самого Александра и его последнего, преданнейшего воина-знаменосца, показался каменный дом, окруженный лужайкой. Александр Македонский приказал воину поспешить в столицу, чтобы сообщить радостную новость. Сам же подтянул подпругу, натянул поводья, конь в ярости встал на дыбы, и последнее расстояние, отделявшее его от цели, рассыпалось во все стороны искрами пыли.

За одним из поворотов, когда ничто этого не предвещало, лес вдруг поредел, тени древесных крон остались позади, а перед нами открылась маленькая лесная поляна, залитая солнцем. В центре стояло сложенное из камня небольшое здание, возраст которого не поддавался определению; оно, совершенно очевидно, было давно покинутым, с узором из трещин, без крыши, всего только с четырьмя окнами и узкой дверью.

— Вот мы и пришли! — дедушка адресовал свой гордый возглас маленькому дому.

Мы поспешили вслед за топотом Александрова коня. И пока перед нами раздвигались солнечные лучи и стебельки растений, дедушка взволнованно продолжал рассказ:

— Скромное здание, перед которым очутился Александр Македонский, не походило на дворец, его даже трудно было бы назвать приличной усадьбой. Очень простое, оно разительно отличалось от пышной природы и всех тех чудес, которыми оброс край света. Человек, сидевший на треногом табурете перед домом, тоже не походил на великого государя, в самом лучшем случае это мог быть лесничий или какой-нибудь чудак-отшельник. На нем была простая суконная одежда, волосы его поредели, борода свалялась, только глаза излучали какой-то особый свет, который обычно называют теплым.

Я полностью разделял разочарование Александра Македонского.

Моя твердая уверенность в том, что Эхей-двор никогда не был дворцом, была подобна крепкой дубовой балке, прочно укрепленной и соединяющей прошлое с настоящим. И как я ни старался, я не видел в этом здании ничего, что оправдало бы проделанный нами длинный путь. Так что одно к одному, действительно получалось, что бабушка права: дедушкины истории были родными сестрами небылиц.

— Тот, кто сидел на табурете о трех ножках, тот старик перед домом, это и был владыка края света? — спросил я не без ехидства.

— Именно так, — подтвердил дедушка, не замечая моей иронии. — Именно так он представился Александру Македонскому. Великий военачальник сначала недоверчиво улыбнулся, а потом разразился неукротимым хохотом. Властелин края света в залатанной одежде! Властелин, от которого пахнет так подозрительно, словно он час назад вышел из свинарника! Властелин, который сидит на колченогом табурете! Александр смеялся и смеялся, а старец спокойно наблюдал за ним, нисколько не оскорбленный, — он неспешно прял нить терпения. Наконец гость успокоился и посерьезнел. «Приглашаю тебя в свой дом, ты видел мои владения, посмотри теперь, откуда я ими правлю!» — именно с такими словами обратился хозяин к Александру Македонскому, встав и взяв свой табурет под мышку.

Следуя за дедушкой, и я перешагнул через каменный порог Эхей-двора. Скромность здания внутри не уступала непритязательности его внешнего вида. Ветвистые кусты орешника, широкие листья папоротника, полдень, отдыхавший на мху, отвалившиеся от стен куски обтесанного камня, обшарпанный квадрат неба — вот все, что можно было здесь увидеть. Я исподлобья смотрел на дедушку и спрашивал себя, как он сейчас исправит столь малопривлекательную картину.

— И Александр Македонский принял приглашение, — продолжал дедушка. — Так как блеск своих позолоченных доспехов ему пришлось оставить у входа, а в доме старца было мало света, ему удалось рассмотреть только глинобитный пол, деревянную мебель грубой работы, пару шкур на стенах да несколько глиняных кувшинов на крючках. Над потухшим очагом стояла посудина с какой-то простой пищей. «Добро пожаловать!» — произнес старец слишком громко, как всегда разговаривают люди, долго прожившие в одиночестве, а потом жестом пригласил гостя к столу, на который опирался косой столб солнечных лучей, проникавших через единственное открытое окно. Александр Македонский шагнул в сторону приветствия. «Пряжка королевства, которое располагается вдоль края света!» — пояснил старец, когда гость приблизился к столу, заваленному пергаментами и книгами, разнообразными перьями и чернильницами. «Осмотрись, спешить тебе некуда, здесь все три времени в моей власти!» — воскликнул самозваный властелин, вытащил из невидимого кармана кусочек молчания, поставил на пол свой треногий табурет и грузно опустился на него.

Самым подходящим местом для ожидания внутри развалин мне показалась буковая колода, опиравшаяся на два камня. Ящерица, не привыкшая опасаться людей, лениво приподняла отяжелевшие веки и тут же снова погрузилась в сны. Мы с дедушкой сидели и крошили молчание. Муравьи тонкой цепочкой текли по направлению к крошкам, хватали их, тащили куда-то под землю. Вот откуда там, под землей, столько тишины, подумал я. Время то ли остановилось, то ли текло дальше, я не был уверен в своих ощущениях.

— Да! — неожиданно встрепенулся дедушка, муравьи разбежались. — В тех книгах, которые разглядывал Александр, были записаны всевозможные истории о том и о сем, о крылатых конях и жар-птицах, о разливающемся рекой лунном свете и чародеях, о сражениях и юных влюбленных, об источниках с живой водой — чего-чего там только не было! Александр Македонский читал и читал. Властелин края света все делал сам: чистил скребницей крылатых коней, учил летать птенцов жар-птицы, очищал от мрака дельту лунной реки, расчесывал длинные волосы красавицам, служил придворным шутом и мудрецом, кузнецом и ювелиром, был владыкой и подданным... Когда Александр Македонский оторвался от описания мозаик и встал, он с изумлением заметил, что край его плаща касается не глинобитного пола, а великолепного мозаичного покрытия, составленного из кусочков тысяч цветов и оттенков! «Видишь, как я напишу, так и будет!» — сказал правитель края света, поднимаясь со своего табурета. «Твое королевство нельзя завоевать, потому что оно выдуманное, потому что на самом деле оно не существует?» — спросил Александр. «Ох, как ты ошибаешься, не существуют только формы, не имеющие краев! Край — это именно то, что определяет размеры, а значит, и форму существования вещей!» — попытался объяснить старик.

— Мир — это блюдо, окаймленное рассказом, — повторил я давешнее дедушкино заявление.

— Так оно некогда и было, — кивнул он. — Но дай мне закончить. Властелин края света приготовил пир из самых удавшихся ему описаний. Они ели рыбу, которая нерестится где-то в окрестностях Луны, пили вино из винограда, который дозревает на самом отвесном склоне края мира, там, где лоза ближе всего к солнечным лучам. И тут, когда на глазах Александра скромная постройка начала превращаться в дворец с бесчисленным множеством окон и дверей, тишину разорвал крик, раздавшийся во дворе. Хозяин и гость отставили в сторону хрустальные кубки и вышли на крыльцо. Александр Македонский был неприятно удивлен, узнав гонца, которого он еще в первый день военного похода отослал в столицу. Некогда совсем юный отрок, а теперь уже зрелый муж запыхавшись кричал, не покидая седла покрытого пеной коня: «Государь! Государь, наконец-то я вас настиг! Дурные вести! Государь, по империи бродят зловещие слухи о вашей гибели! Назревают беспорядки, среди вельмож начались междоусобицы!» Александр побледнел, схватил свои сверкающие доспехи и хотел было броситься к коню, но старец с табуретом под мышкой опустил руку на его плечо. «Куда ты, Александр? Разве не затем, чтобы завоевать край света, ты пришел сюда? Можешь считать, что ты добыл себе этот венец славы! Гонец, тебе здесь не место, немедленно возвращайся туда, откуда пришел! Расскажи всем, что Александр Македонский остался в королевстве, которое объемлет все сущее в этом мире!»

— Ну, дедушка, это уж ты хватил! — сказал я и, сам не понимая почему, встал, чтобы идти назад. — Может быть, тебе неизвестно, но Александр Македонский умер очень молодым в своей столице!

— А разве я утверждаю что-нибудь другое? — дед по-прежнему сидел на колоде рядом с уснувшей ящерицей. — Ясное дело, что умер, раз он встретил паломника с ушастой совой, сидящей в его шляпе, как в гнезде. После встречи с ним в живых не остался никто, в том числе и Александр Македонский, несмотря на то что правил он всем миром. Кстати, я вот вижу, что ты уже собрался назад, а тебе известно, где находится могила Александра Македонского?

— Нет, — ответил я. — Этого не знает никто.

Дедушка многозначительно молчал. Из травы осторожно высовывались муравьи, высматривая себе добычу — крошки тишины.

— Хей! — воскликнул я. — Ты что, хочешь сказать?..

— Эхей! — то ли ответили стены Эхей-двора, то ли эхом отозвался мой голос, отраженный краями какого-то необъятного пространства.

Действительно, похоже, что очень многое на белом свете было поставлено с ног на голову. Возвращение оказалось несоразмерно коротким. Несмотря на то что, когда мы пустились в обратный путь, начинали сгущаться первые сумерки, возле дома мы оказались в то же самое время дня, стемнело не больше, чем на один шаг.

— Сослужи мне службу, — попросил дедушка, когда мы вошли во двор. — Поменяй сегодня занавески на окнах ты. Выбери какие-нибудь по светлее, без облаков, если можно, с вышитой полной луной.

— Хорошо, — ответил я. — А ты? Что будешь делать ты?

— Просто немного отдохну на скамейке, — ответил он.

Я вошел в дом. Странно, я ступал по полной тишине. Как только бабушке удалось вымести все эти, почти целый век растаскивавшиеся по дому, поскрипывания половиц, усталое дыхание балок, хлопанье ставен, потрескивание штукатурки и потягивание трещин? Кто-то набросил на зеркало в коридоре черный платок. Кто-то оставил открытой дверь в дедушкину комнату. Кто-то, скрестив руки, лежал в гробу на середине стола. Трепещущее пламя восковой свечи освещало лицо умершего, бледное лицо моего дедушки.

— Где ты был? — спросил меня отец, а может быть, и мать — в скорби и голоса, и лица у всех становятся похожими.

— Я был далеко, очень далеко, — сказал я. — Когда это случилось? Как?

— Он вскрикнул: «Эхе-ей!» — заплакала бабушка. — И тут же что-то лопнуло, словно струна порвалась...

— Этого не может быть! Он, как всегда, все выдумал! — Я выбежал из дома.

На скамейке во дворе никого не было, если не считать зеленоватой тени сонной ящерицы. Несколько муравьев тащили в разные стороны крупные крошки тишины. Вдалеке послышалось уханье ушастой совы. Что-то треснуло у меня под ногой. Я нагнулся и увидел соломинку и три белые, дочиста обглоданные мышиные косточки. Муравьи ловко затаскивали под землю молчание. И над всем этим медленно поднималась полная луна.

ИЗ ХРОНИКИ ТАЙНОГО ОБЩЕСТВА

Была одна сажень мрака, когда мы на цыпочках выбрались из квартиры. К счастью, на лестнице нам никто не встретился. На улице лил непросеянный дождь, повсюду пробивались ростки холода, обвивавшие все вокруг подобно плющу.

Мы шли по пустым улицам, прижимаясь к стенам домов, под зонтом, опущенным так низко, что его тень скрывала наши лица. На перекрестке отдохнули под стрехой, переждали, пока пройдет пара прохожих. Затем спокойно, будто ничего особенного не происходит, свернули налево. Автомобиль на полной скорости заляпал нас грязными плевками луж, но мы сделали вид, что ничего не произошло: привлекать к себе внимание было таким же безумием, как призывать смертельную болезнь. Тьма все толстела, свет высыхал, и мы уже успешно одолели половину пути, ни один взгляд на нас не остановился.

— Ты не стала выключать телевизор? — спросил я жену.

— Конечно нет, — прошептала она. — Пусть думают, что мы дома.

— Остроумно... — Я отважился улыбнуться.

— Тише, — прервала она меня, в ее голосе звучала тревога, а ее ногти впились в мою ладонь.

Навстречу нам двигалась группа людей. Мы опустили головы. Я слышал, как наши сердца трепещут, словно птицы в листьях березы. Деваться было некуда. Неужели нас раскроют вот так, теперь, когда мы почти у цели?! Мы сделали то единственное, что пришло в голову за недостатком времени, — нагнулись и притворились, что завязываем шнурки. Люди прошли мимо, бормоча в ритме капель мелкие слова. Ах, какая прекрасная расстановка обстоятельств, перевязанная ленточкой счастливого исхода, — никто не повернул головы в сторону двоих, с испуганными лицами присевших на корточки.

Достойно упоминания и то, что еще через две улицы мы обогнали скрипачку. Она притворилась, что не заметила нас, мы тоже. Быстрый взмах ресниц сказал все сам за себя, большее было бы неоправданной неосторожностью. Ночь разрослась до второй сажени, дождь сопровождал нас до самых дверей дома художника.

— Опаздываете!

— Что случилось?

— Куда вы запропастились?!

— Пожалуйста, садитесь, — пригласил нас хозяин, продолжая укладывать в корзину для пикников кисти, краски, вино, хлеб и склянку с солью.

— Может быть, глоток ореховой настойки? Быстро успокаивает дыхание, согревает и освобождает от страха!

— Не откажусь от рюмочки, — вздохнула моя жена. — У нас произошла небольшая неприятность, нам пришлось завязывать шнурки.

— О да! Этот номер проходит всегда! — рассмеялся актер. — Я пробрался без проблем, по улице шел с таким печальным лицом, как никогда, это было одно из самых удачных моих выступлений.

— И моих тоже, — сказала скрипачка, развернула целый ворох влажных газет и извлекла из них смычок и изящное тело скрипки.

— Остроумное решение! Но прошу вас, что бы не накликать беду, сожгите послед! — раскатисто рассмеялся актер.

— Вам хорошо, у вас все тексты в голове! А журналисту и мне достаточно только карандаша! Но спрятать скрипку! В наши дни это настоящий подвиг, — упрекнул развеселившегося актера поэт.

— Вы не понимаете, речь идет, если можно так выразиться, о костюме! — еще громче рассмеялся актер. — На улице я только что не плакал, сейчас мне нужно снять с себя печаль, чтобы она не приросла к лицу.

— А детей вы не взяли? — спросила моя жена у супруги поэта.

— Они еще маленькие, боимся, где-нибудь проговорятся, — ответила та.

— Спокойно можно было прийти с ними, детям никто никогда не верит, — включилась в разговор и скрипачка.

— Все готово! — художник прикрыл корзину льняной скатертью. — Можно двигаться?

— Идем! — громко воскликнули все мы и встали от рюмок с ореховой настойкой.

В соседнюю комнату — она служила студией — мы шагнули молча, придав тем самым особую торжественность запаху краски и скипидара. На вид спокойно, внутри с волнением, мы ждали момента открытия.

— На этой неделе у нас пейзаж, — сказал художник и потянул за край ткани, скрывавшей подрамник и то, что находилось на нем.

На трехногом приспособлении, прислоненная к куску фанеры, покрытому корой разноцветных узоров, стояла акварель — размытые цвета и заключенные в границы форм реки, поля, холмы и небеса.