28 мая
Чему быть, того не миновать… Я видел Софи с ребенком в сквере Дантремон, все было тихо и мирно. Софи, казалось, грезила, сидя на скамейке. Не знаю, что там приключилось: несколько минут спустя она с разъяренным лицом размашисто шагала по тротуару. Далеко позади с надутым видом стоял мальчик. Когда Софи обернулась и бросилась к нему, я понял, что дело совсем плохо. Пощечина! Пощечина, полная ненависти, из тех, которые призваны наказывать, причинять боль. Малыш замер. Она тоже. Как будто очнулась от кошмара. Мгновение они смотрели друг на друга, не говоря ни слова. На светофоре зажегся зеленый свет, я спокойно тронулся с места. Софи огляделась по сторонам, как будто боялась, что ее заметили и сейчас придется держать ответ. Думаю, она терпеть не может этого ребенка.
В эту ночь она осталась у Жерве. Редкий случай. Обычно она предпочитает возвращаться к себе независимо от времени суток. Я изучил квартиру Жерве. Когда Софи остается ночевать, она занимает одну из двух гостевых комнат. Я следил за окнами, в которых горел свет. Софи рассказала малышу сказку, затем я увидел, как она курит последнюю сигарету у окна, зажигает свет в ванной, потом все окна погасли. Комната. Чтобы попасть в детскую, надо пройти через комнату, где спит Софи. Я уверен, что из опасения разбудить Софи родители в такие вечера не заходят проведать сына.
Приблизительно в час двадцать вернулись и родители. Вечерний заход в ванную, и около двух часов окна их спальни погасли. Я поднялся к ним около четырех. Прошел другим коридором, отыскал уличные ботинки, вынул из них шнурки и вернулся обратно. Долго прислушивался к сну Софи, прежде чем тихо и очень медленно пересечь ее комнату. Малыш крепко спал, дыша с легким присвистом. Думаю, мучился он недолго. Я накинул шнурок ему на шею, прижал его голову подушкой к своему плечу, и дальше все произошло очень быстро. Но это было ужасно. Он яростно забился. Я почувствовал, что меня сейчас вырвет, к глазам подступили слезы. Меня вдруг наполнила уверенность, что за эти секунды я превратился в кого-то другого. Это было страшнее всего, что мне пришлось делать раньше. Я сумел довести дело до конца, но никогда от этого не оправлюсь. Что-то во мне умерло вместе с ребенком. То, что оставалось во мне самом от ребенка, — и я даже не подозревал, что оно еще живо.
Утром я забеспокоился, не увидев, как Софи выходит из дома. Это было на нее не похоже. Узнать, что происходит в квартире, я не мог. Я дважды звонил по телефону. И через несколько минут, через несколько нескончаемых минут я наконец увидел, как она выскакивает из подъезда совершенно обезумевшая. Она кинулась в метро. Влетела к себе домой, собрала вещи, заехала в банк, как раз когда он закрывался на обед.
Софи пустилась в бега.
На следующее утро «Ле Матэн» написала: «Шестилетний ребенок был задушен во сне. Полиция разыскивает его няню».
Январь 2004 года
В прошлом году в феврале «Ле Матэн» вышла с заголовком: «Куда подевалась Софи Дюге?»
В тот момент только-только выяснилось, что после Лео Жерве Софи убила некую Веронику Фабр, чьи документы помогли ей скрыться. А тогда никто и предположить не мог, что в июне наступит черед управляющего забегаловки, который нанял ее «по-черному».
В этой девушке таится внутренняя сила, которой никто не мог бы в ней заподозрить. Даже я сам, хотя знаю ее лучше всех. «Инстинкт выживания» — не пустые слова. Чтобы Софи выпуталась, мне пришлось ей немного помочь, но теперь я склоняюсь к мысли, что она обошлась бы и без меня. Во всяком случае, факт налицо: Софи по-прежнему на свободе. Она много раз меняла города, прическу, внешний облик, привычки, занятия, знакомых.
Несмотря на все сложности, связанные с ее бегством и необходимостью жить на нелегальном положении, никогда не задерживаясь на одном месте, мне удалось не ослаблять давления на нее, потому что мои методы эффективны. На протяжении этих месяцев мы с ней были как два слепых актера, разыгрывающие одну трагедию: мы были созданы, чтобы встретиться, и этот момент настал.
Говорят, что залогом успеха наполеоновских войн была смена стратегии. Именно благодаря этому преуспела и Софи. Она сотню раз меняла направление. И только что опять изменила свои планы. Она собирается снова сменить имя… Это произошло совсем недавно. Благодаря проститутке, с которой она случайно познакомилась, ей удалось добыть настоящие поддельные документы. Документы совершенно поддельные, но имя в них значится настоящее, его почти можно проверить, во всяком случае оно безупречно и не связано ни с чем предосудительным. После этого она сразу же сменила город. Должен признать, что до меня не сразу дошло, с какой стати она купила по такой непомерной цене выписку из свидетельства о рождении, которая действительна не более трех месяцев. Я все понял, когда увидел, как она заходит в брачное агентство.
Очень ловкий ход. Пусть Софи продолжает мучиться безликими кошмарами, дрожать как осиновый лист с утра до вечера, следить с маниакальной тщательностью за каждым своим поступком и движением, должен признать, что реакции у нее на редкость быстрые и нестандартные. Что и меня заставляет постоянно держаться начеку и мгновенно приспосабливаться.
Я солгал бы, если б сказал, что это было трудно. Я ведь так хорошо ее знаю… Мне было досконально известно и как она отреагирует, и что ее интересует. Раз уж я точно знал, что именно она ищет, то, полагаю, был единственным, кто сумел бы это идеально воплотить. Но чтобы все получилось абсолютно достоверно, нельзя было становиться идеальным кандидатом, тут требовался тонкий расчет. Сначала Софи меня отвергла. Потом за меня все сделало время. Она колебалась, но вернулась. Я сумел показаться достаточно неуклюжим, чтобы вызвать доверие, и достаточно хитроумным, чтобы не оттолкнуть ее. Старший сержант из службы связи, я кажусь приемлемым кретином. А поскольку в ее распоряжении было всего три месяца, и то несколько недель назад, Софи решила ускорить события. Мы провели вместе несколько ночей. И тут я, как мне кажется, также исполнил свою партитуру с должной тонкостью.
В результате позавчера Софи сделала мне предложение.
Я его принял.
Франц и Софи
Квартира невелика, но планировка очень удачная. Как раз то, что нужно для семейной пары. Именно так сказал Франц, когда они все обустроили, и Софи полностью с ним согласилась. Три комнаты, и в двух из них балконные двери выходят во внутренний садик. Они на самом последнем этаже. Место спокойное. Почти сразу после переезда Франц отвез ее на военную базу, которая располагалась всего в двенадцати километрах, но заходить туда они не стали. Он только кивнул часовому, который рассеянно ему ответил. Занят он не очень плотно, рабочее расписание устанавливал себе сам, поэтому уходит из дома поздно, а приходит рано.
Бракосочетание состоялось в мэрии Шато-Люк. Франц озаботился найти двух свидетелей. Софи думала, что он, скорее всего, представит ей двух коллег с базы, но нет, он сказал, что это дело личное и пусть таким и останется (он все-таки довольно изворотлив: получил же он как-то неделю отпуска…). Двое мужчин лет под пятьдесят, которые, казалось, были знакомы, ждали их на крыльце ратуши. Они чуть неловко пожали руку Софи, а Франца приветствовали легким кивком. Заместительница мэра пригласила всех в зал бракосочетаний и, заметив, что их всего четверо, спросила: «Это все?» — и тут же прикусила губу. Было ощущение, что ей не терпелось покончить с церемонией.
— Лишь бы дело свое сделала, — заметил Франц.
Чисто военный подход.
Франц мог бы прийти на бракосочетание в форме, но предпочел гражданский костюм, поэтому Софи так ни разу и не видела его в мундире, даже на фотографии; себе она купила цветастое платье, которое красиво облегало бедра. За несколько дней до этого Франц, краснея, показал ей подвенечное платье своей матери, немного потрепанное, но Софи оно очаровало: сама роскошь, облеченная в волны муслина, ниспадающие как снег. На долю платья, очевидно, пришлось немало испытаний. В некоторых местах ткань потемнела, как если бы там были замытые пятна. Наверное, Франц что-то имел в виду, но, когда он удостоверился в реальном состоянии платья, идея испарилась сама собой. Софи была удивлена, что он сохранил подобную реликвию. «Ну да, — недоуменно ответил он. — Сам не знаю зачем… Надо бы выбросить, это ж старье». И все же убрал платье в шкаф у входной двери, что вызвало у Софи улыбку. Когда они вышли из мэрии, Франц протянул цифровой фотоаппарат одному из свидетелей и кратко объяснил, как наводить на резкость. «Потом достаточно нажать вот здесь…» Скрепя сердце она встала рядом с ним, бок о бок, на крыльце ратуши. Потом Франц отошел с обоими свидетелями. Софи отвернулась, ей не хотелось видеть, как купюры переходят из рук в руки. «Это все же свадьба…» — пришла ей в голову глупая мысль.
В качестве мужа Франц не вполне соответствовал тому представлению, которое сложилось у Софи о нем как о «женихе». Он тоньше, не такой прямолинейный в своих порывах. Как часто случается с неотесанными людьми, Франц говорит иногда очень точные и трогательные вещи. Он стал более молчалив с тех пор, как не чувствует себя обязанным поддерживать разговор, но смотрит на Софи как на одно из чудес света, как на мечту во плоти. Он произносит «Марианна…» так мило, что Софи в конце концов привыкла к своему новому имени. Вообще-то она его представляла «мужчиной на побегушках». И вдруг, к собственному удивлению, обнаружила у него некоторые достоинства. Во-первых — и этого она никак не могла предположить, — он оказался сильным мужчиной. Софи, у которой мужская мускулатура никогда не вызывала сексуальных фантазмов, в первые их совместные ночи была счастлива почувствовать мощные руки, твердый живот, накачанную грудь. Она была по-детски очарована, когда однажды вечером он сумел с улыбкой усадить ее на крышу автомобиля, даже не согнув коленей. В ней ожила потребность в защите. Сжатый ком невероятной усталости где-то в глубине ее существа начал понемногу таять. Все произошедшее лишило ее всякой надежды на настоящее счастье, и теперь она испытывала ощущение внутреннего комфорта, которого ей почти хватало. Некоторые супружеские пары продержались на подобном ощущении десятилетия. Была толика презрения в том, что она выбрала его за простоту. Толика уважения принесла ей теперь некоторое облегчение. Не отдавая себе полностью отчета, она приникала к нему в постели, позволяла обнимать себя, позволяла целовать, позволяла проникать в нее, и так прошли их первые недели — черно-белые, но в новых пропорциях. Что касается черного, то лица мертвецов не стерлись из памяти, но возвращались с большими перерывами, будто отдаляясь. Что же до белого, она стала лучше спать и не то чтобы ожила, но что-то в ней просыпалось; она получала наивное удовольствие, занимаясь хозяйством, или снова начав готовить — как если бы играла в кукольный обед, — или занявшись поиском работы, не слишком настойчиво, потому что денежное содержание Франца, как он заверял, обеспечивало их достаточно надежно, по крайней мере на ближайшее время.
В первые дни Франц уезжал на базу к 8:45 и возвращался где-то в 16–17 часов. Вечером они ходили в кино или в кафе на Тамплие, в нескольких минутах от дома. Их траектория была прямо обратна привычной: они сначала поженились, а теперь узнавали друг друга. И все же разговаривали они мало. Она затруднилась бы вспомнить, о чем именно, настолько естественно протекали их вечера. Не совсем так. К одной теме они возвращались постоянно. Как бывает со всеми парами на первых порах, Франц настойчиво интересовался жизнью Софи, ее предыдущей жизнью, родителями, учебой. Много ли у нее было любовников? В каком возрасте она потеряла невинность?.. Короче, все то, что, по утверждению мужчин, их совершенно не интересует, но о чем они беспрестанно расспрашивают. Софи пришлось создать правдоподобных родителей, поведать об их разводе, во многом списанном с реального, она придумала себе новую мать, которая мало походила на настоящую, и, разумеется, ни слова не сказала о браке с Венсаном. Относительно любовников и невинности она ограничилась набором банальностей, и Франца это удовлетворило. Для него жизнь Марианны прерывалась лет пять-шесть назад и возобновлялась с их свадьбой. Между этими двумя моментами оставался большой зазор. По ее соображениям, рано или поздно придется сосредоточиться и разработать приемлемую историю, покрывающую этот период. Но время еще есть. Франц проявляет любопытство влюбленного, но он не сыщик.
Поддавшись новому ощущению покоя, Софи снова вернулась к чтению. Франц постоянно приносит ей из соседней лавки книжки в мягких обложках. Она уже давно не следила за новинками, поэтому отдается на волю случая, то есть Франца, а ему везет с выбором: конечно, несколько названий оказались пустышками, но он принес «Женские портреты» Читати и, будто знал, что она любит русских авторов, «Жизнь и судьбу» Василия Гроссмана и «Тайгу-блюз» Иконникова. А еще они вместе смотрели фильмы по телевизору и те, которые он приносил из видеоклуба. И здесь ему тоже сопутствовала удача: она смогла увидеть «Вишневый сад» с Пикколи, который пропустила в театре в Париже несколько лет назад. С течением недель Софи чувствовала, как ее охватывает почти сладострастное оцепенение, нечто схожее с той чудесной супружеской леностью, которая иногда посещает неработающих жен.
Этот ступор оказался ловушкой. Она приняла его за симптом обретенной безмятежности, а он оказался предвестником новой фазы депрессии.
Однажды ночью она начала биться в постели, мечась по сторонам. И внезапно возникло лицо Венсана.
В ее сне лицо Венсана было огромным, деформированным, будто смотришь на него под большим углом или в кривое зеркало. И это было не совсем лицо ее Венсана, того Венсана, которого она любила. Это был Венсан после несчастного случая, со слезящимися глазами, с вечно свисающей набок головой, со ртом, приоткрытым в безнадежной попытке выдавить хоть слово. Но во сне Венсан больше не изъяснялся бульканьем. Он говорил. Пока Софи извивалась в кошмаре, пытаясь от него увернуться, он пристально смотрел на нее и говорил спокойным серьезным голосом. Голос тоже был не совсем его, как и лицо, но все-таки это был он, потому что говорил о вещах, которых никто, кроме него, знать не мог. Лицо оставалось неподвижным, а зрачки все росли, пока не превратились в большие темные гипнотические блюдца. Я здесь, Софи, любовь моя, я говорю с тобой из смерти, куда ты меня отправила. Я пришел сказать, как любил тебя, и показать, как люблю до сих пор. Софи забилась, но взгляд Венсана приковал ее к постели, и как она ни пыталась оттолкнуть его, размахивая руками, ничего не помогало. Почему ты меня отправила на смерть, любовь моя? Дважды, ты помнишь? Во сне была ночь. В первый раз это была просто судьба. Венсан осторожно едет по шоссе, мокрому от дождя. Через ветровое стекло она видит, как его мало-помалу одолевает дремота, голова падает, он медленно ее поднимает, она видит, как мигают его глаза, щурясь в попытке преодолеть сонливость, а дождь усиливается, заливает всю дорогу, и порывистый ветер бросает на дворники тяжелые листья платанов. Я просто устал, греза моя Софи, в тот момент я еще не был мертв. Почему ты захотела моей смерти? Софи бьется, пытаясь ему ответить, но язык становится тяжелым и вязким, заполняет весь рот. Ты ничего не говоришь мне, ведь так? Софи хотела бы ответить… Сказать: «Любовь моя, как мне тебя не хватает, как мне не хватает жизни после твоей смерти, как мертва я сама с тех пор, как тебя нет». Но не может выговорить ни слова. Ты помнишь, каким я был? Знаю, что помнишь. С тех пор как я умер, я не говорю и не двигаюсь, теперь слова остаются внутри меня, я просто пускаю слюни, помнишь, как я пускал слюни, голова моя тяжела, душа моя, и душа моя тяжела, а как тяжело у меня на сердце, когда я вижу, как ты смотришь на меня в эту ночь! Я тоже помню тебя до мельчайших деталей. В день моей второй смерти. На тебе синее платье, которое я никогда не любил. Ты стоишь у елки, радость моя Софи, скрестив руки, такая молчаливая (двигайся, Софи, проснись, не позволяй воспоминанию захватить тебя, ты будешь страдать… не сдавайся), ты глядишь на меня, я просто пускаю слюни, я ничего не могу сказать, как всегда, но с любовью смотрю на мою Софи, а ты отвечаешь мне пристальным взглядом, исполненным такой страшной суровости, злобы, отвращения, и я понимаю, что моя любовь больше ничего не может изменить: ты начала ненавидеть меня, я стал мертвым грузом в твоей жизни на века и на века (не поддавайся, Софи, крутись в постели, не позволяй кошмару овладеть тобой, ложь убьет тебя, это не ты там, проснись любой ценой, сделай усилие и проснись), и ты спокойно отворачиваешься, прикасаешься к елочной лапе, снова смотришь на меня, в твоем взгляде безразличие, ты чиркаешь спичкой и зажигаешь одну из маленьких свечек (не позволяй ему говорить это, Софи, Венсан ошибается, ты никогда бы такого не сделала. Ему трудно, печаль его велика, потому что он мертв, но оставайся живой, Софи. Проснись!), елка вспыхивает одним ненасытным факелом, и я вижу, как на другом конце комнаты ты исчезаешь за завесой огня, и, пока пламя добирается до штор, а я, прикованный к креслу, в ужасе напрягаю в бесплодном усилии мускулы, ты уходишь, огонек мой Софи (если не можешь шевельнуться, Софи, то кричи!), мираж мой Софи, вот ты стоишь наверху лестницы, на широкой площадке, куда ты выкатила мое кресло. Ты явилась завершить свое дело, это именно так… Сколько воли и решимости в твоем лице (сопротивляйся, Софи, не позволяй смерти Венсана поглотить тебя). Передо мной пропасть уходящей вниз каменной лестницы, широкой, как кладбищенская аллея, глубокой, как колодец, и ты, смерть моя Софи, мягко проводишь рукой по моей щеке, вот твое прощание, рука на моей щеке, твои губы сжимаются, скулы твердеют, а ладони за моей спиной ложатся на ручки кресла-каталки (борись, Софи, не сдавайся, кричи громче), и мое кресло, повинуясь мощному толчку, взлетает, и я взлетаю вместе с ним, убийца моя Софи, и вот я на небе ради тебя и жду тебя здесь, Софи, ибо желаю, чтобы ты была рядом, и вскоре ты будешь рядом (кричи! кричи!), ты можешь кричать, любовь моя, но я знаю, что ты идешь ко мне. Сегодня ты еще сопротивляешься, но завтра ты с облегчением вернешься ко мне. И мы будем вместе на века и века…