— Расскажите мне еще, — попросила она, слегка прислонившись к дверце, чтобы быть к нему лицом.
— Еще о жизни и приключениях Томаса Робертсона?
Она кивнула.
— Я вылетел из колледжа.
Она вздрогнула почти неприязненно, словно испугалась.
— Вы?
Еще ей стало за него стыдно: как он мог влипнуть в такую историю?
— С первого курса. — Он выпятил нижнюю губу и потянул клочок рыжей бороды под ней. — Слишком много всего было у меня в голове. Потом какое-то время поработал со слаборазвитыми детьми. А позднее улетел на Западное побережье и там закончил колледж, — он вскинул брови, — причем с отличием.
Итак, он был полностью оправдан. Слаборазвитые дети… Оказывается, он еще лучше, чем она думала. Она восхищенно посмотрела на него и улыбнулась.
— Я собирался писать диплом по психологии… Какая у тебя красивая улыбка, — сказал он (она покраснела). — Но у меня был друг — блестящий математик, он и меня увлек ею.
— Так вы психологию изучали в колледже?
Он кивнул.
— В экономической области, так что кое-какие знания по математике у меня имелись.
— Мама говорит, что все психологи — сумасшедшие, — сказала она без всякой задней мысли и вспыхнула, когда он расхохотался в ответ.
Он хохотал громко, закинув голову, так что были видны темные пломбы в его коренных зубах. И снова ей показалось, что он ей разонравился, но, отсмеявшись, он сказал доверительно:
— Я скажу тебе одну вещь, Эми, твоя мама — далеко не дура.
И сразу в машине стало так уютно. Он поднял стекло, и она почувствовала, будто плывет вместе с ним в большом пузыре. И так спокойно и приятно текла их беседа, что она опомнилась, только когда взглянула на его часы — до маминого прихода оставалось всего двадцать минут. Схватившись одной рукой за книжки, а другой за ручку дверцы, она вдруг наклонилась и быстро поцеловала его в заросшую бородой щеку.
Глава 8
Двоюродного племянника Арлин Такер арестовали за торговлю марихуаной.
— Ему всего-то пятнадцать, а у него нашли травы на триста долларов. — Арлин сообщила это, как всегда, внушительно, она приподняла одну из нарисованных бровей и не опускала, наблюдая, какой эффект произвело сообщение.
— Да что ты говоришь, — отозвалась Ленора Сниббенс, — пятнадцать лет. Черт побери!
— Но три сотни, — удивилась Толстуха Бев, — где он взял-то три сотни на покупку?
Арлин кивнула, как учительница, довольная выполненным уроком.
— Он продавал эту дрянь. Приторговывал. И как оказалось, это продолжалось около года.
Исабель оторвала взгляд от книги.
— А где они живут, твои кузены?
Арлин пожирала взглядом обложку «Мадам Бовари».
— Кингсвуд, около часа отсюда.
Исабель кивнула. Казалось, что марихуана теперь повсюду. Она знала: и ее город в опасности, учитывая то, что в Ширли-Фоллс располагался колледж. Но Кингсвуд — неприметный городишко… И вот пятнадцатилетний подросток продает марихуану. Она закрыла книгу, больше не в силах сосредоточиться.
— Скажу я вам, — говорила Арлин, вынув что-то из глаза и яростно моргая, — другого такого чудесного мальчика я не встречала.
— Ни за что не поверю, — ответила Толстуха Бев. Она медленно покачала головой, освобождая бутерброд от бесконечной обертки. — Если твой пятнадцатилетний ребенок торгует наркотиками, значит, что-то здесь не так.
— Естественно, что-то не так, — откликнулась Арлин. — Я и не говорю, что все правильно, я не утверждаю, что у него нет головы на плечах. Я говорю, что никто на него бы в жизни не подумал. Внешность обманчива.
— Истинно так, — в разговор ввязалась Роззи Тангвей. — Я недавно читала о мальчишке из Техаса. Красавчик, отличник, умница, идеальный студент — просто пробы негде ставить. Однажды заявился домой после баскетбола и пырнул мать вилкой в бок.
Ленора Сниббенс посмотрела на нее искоса.
— Вилкой? — сухо спросила она. Роззи проигнорировала ремарку, но Толстуха Бев на другом конце стола расхохоталась.
— Помилуй, Роззи, что уж такого страшного можно сделать вилкой?
Роззи казалась оскорбленной.
— Насколько я помню, ее еле спасли.
Ленора отвернулась и пробормотала тихонько:
— Ну да, в Техасе особо опасные вилки.
— Так оно и есть, — подхватила Толстуха Бев, смачно вгрызаясь в бутерброд.
Кусок капусты в майонезе соскользнул на ее огромную грудь. Она подхватила его и съела, потом, нахмурившись, яростно потерла блузу салфеткой.
Исабель поморщилась, у нее на языке уже вертелась фраза: «Бев, лучше бы горячей водой…», но Арлин опередила ее и сказала, что она понимает Роззи: невозможно предсказать, когда человек слетит с катушек.
— Вот поэтому так страшно жить в этом мире, — сказала она, обращаясь почему-то именно к Исабель.
— Да, точно, — кивнула Исабель.
Она заметила осторожный взгляд Арлин, брошенный на «Мадам Бовари», и она знала, что из-за этой книжки она может прослыть зазнайкой. Но ей не хотелось, чтобы о ней так думали на работе. Она хотела быть на равных со всеми, избегала всяких неприятностей и поэтому сказала, обращаясь к Арлин:
— Да, страшно жить в этом мире.
И она искренне верила в сказанное. Но Исабель также была уверена: ничто не происходит случайно. Она не верила, что мать малолетнего наркоторговца из Кингсвуда никогда не предупреждала его о незаконности распространения наркотиков. И в случае идеального мальчика из Техаса наверняка было что-то еще, о чем Роззи не знала. «Идеальный студент», например. Что это значит? Может, только то, что он аккуратно выполнял домашние задания. Исабель ходила в школу с такой же идеальной ученицей, ее имя было Абби Маттисон, и она до ночи переписывала домашние задания по нескольку раз, пока почерк и поля на страницах не достигали совершенства. Все у нее должно было быть безукоризненным: прическа, одежда, улыбка. Потом она вышла замуж и обзавелась сыночком, а однажды ее муж вернулся домой и увидел, что она в чем мать родила развешивает белье на лужайке за домом и поет. Ее свезли к Августе на время, но потом выяснилось (двоюродная сестра Исабель, Синди Ра, черкнула в новогодней открытке), что Абби забывала принимать лекарства, и время от времени все повторялось.
Так или иначе, Исабель навсегда запомнила, как Абби корпела над домашними заданиями. Все равно, даже тогда это казалось чуть-чуть безумным.
— Я не уверена, что этим кого-то удивишь в наше время. — Исабель повернулась к Арлин, подумав, что зашла слишком далеко, читая «Мадам Бовари» всю неделю, и пора бы проявить дружелюбие.
Арлин поджала губы и подняла брови, демонстративно игнорируя слова Исабель, и та решила было поделиться историей Абби Маттисон, дабы утвердить свою точку зрения, но благоразумие остановило ее. Ведь где бы Абби ни была теперь: в сумасшедшем доме, в лечебнице для наркоманов или дома, уже здоровой, — было бы нечестно сплетничать на ее счет ради того, чтобы сама Исабель чувствовала себя уютно в кругу коллег.
— Согласна, — сказала Толстуха Бев, — внимательные родители всегда узнают, курит ли марихуану их ребенок. По характерному запаху. И глаза у них краснеют, и едят они как лошади.
Исабель, которая знала наверняка, что Эми никогда не закурит марихуану, все-таки было приятно осознавать, что у ее-то дочки нет «характерного запаха», что глаза у нее не красные и она не ест как лошадь.
— Когда бы мои девочки ни шли на вечеринку, — продолжала Бев, — мы с Биллом всегда ждали их возвращения. Однажды ночью Роксана вернулась от друзей и первым делом побежала в уборную и там писала в три ручья.
Исабель попыталась изобразить вежливую улыбку.
— Я велела ей дыхнуть, и этого было достаточно. Мы целый месяц не пускали ее на вечеринки.
Ленора Сниббенс встала и подошла к автомату.
— Думаю, что ты права, Бев, — сказала она, нажав кнопку с изображением шоколадки, — да и все вы правы.
— Что посеешь, то пожнешь, — заметила Исабель, — я всегда в этом была уверена.
— Возможно, — чуть кивнула Бев, наблюдая, как Ленора разворачивает шоколадку.
— Все не так просто, — объявила Арлин. — Моя двоюродная сестра ничего не знала про сына. Его глаза никогда не краснели, и от него никогда ничем необычным не пахло. Он никогда не курил эту дрянь.
— Да курил он, это же очевидно. — Толстуха Бев побарабанила розовым маникюром по столу. — В этом шоколаде шестьдесят процентов парафина, я где-то читала.
— Нет, — сказала Арлин, — он только продавал наркоту, но никогда не курил. Просто продавал.
— Безумие, — сказала Роззи, — безумие, безумие.
— И что с ним дальше-то было? — не отставала Ленора. — В таких случаях детей сажают в тюрьму?
— Ему дали испытательный срок на три года. Чтоб комар носа не подточил все это время.
— Ему дали испытательный срок на три года. Чтоб комар носа не подточил все это время.
Арлин взглянула на часы и стала собирать остатки еды, надавливая на крышку пластмассового контейнера, на дне которого были видны беловатые потеки соуса.
— И воспитательные меры. Судья потребовал, чтобы он раз в неделю беседовал с пастором.
Исабель взглянула на обложку книги, где черноглазая мадам Бовари ответила ей бесстрастным взором. Ей страшно хотелось узнать, будет ли жадная Эмма отвергнута любовником (как надеялась Исабель).
— А потом священник позвонил родителям и рассказал, что говорит их дитя. Что он одинок в школе. Что мать на него орет. — Арлин пожала плечами.
— И вся эта болтовня означает, что он опять может свободно продавать наркотики, — заметила Роззи.
Ленора нахмурилась:
— Это неправильно, — и рассеянно подвинула шоколадку к Толстухе Бев.
— Конечно неправильно — откликнулась Арлин. — Как насчет минимальной ответственности? Мать наорала — не значит, что ты можешь шастать по улицам и продавать марихуану. Какая мать не орет на своих детей?
— Ну, — сказала Исабель, отвлекаясь от книги и обдумав мысль Арлин, — вряд ли это из-за того, что мать орет на него, хотя именно такое удобно говорить священнику. Но ведь этим все не исчерпывается. Дети учатся жить, не правда ли? Что-то в процессе воспитания убедило его в том, что кривая дорожка вполне пряма. Я имею в виду продажу наркотиков.
Арлин перестала рыться в сумке и покосилась на Исабель:
— Ты хочешь сказать, мадам Повари, что моя сестра учила сына продавать наркотики?
— Господи, нет, ни в коем случае. — Исабель залилась краской. — Я говорю, что наши моральные ценности стремительно исчезают. И что, ну, когда дети видят, как родители крутят с налогами и тому подобное…
— Моя сестра не крутит с налогами.
— Конечно нет. — Пот выступил над губой Исабель, но в это время зазвонил звонок к окончанию перерыва.
Ленора Сниббенс встала и сказала, ни к кому конкретно не обращаясь:
— А разве правильно, что пастор выдает все, что ему говорит ребенок? Разве такие беседы не должны оставаться между ними? Вот потому-то я вечно нервничаю, когда решаюсь пойти на исповедь. Бев, я думаю, ты права, в ней не так-то много шоколада. — Она показала на шоколадку, проходя мимо.
— Я ни в коем случае не хотела обидеть твою двоюродную сестру, — тихо сказала Исабель.
— Ой, Исабель, не бери в голову. — Арлин устало махнула рукой и вышла из комнаты.
Исабель, все еще немного на взводе оттого, что вдруг очутилась на грани ссоры, сказала Бев:
— Я просто уверена: что посеешь, то и пожнешь. Я так и сказала.
— Да, конечно. Я согласна.
— Когда вернешься домой, — сказала Исабель, — попробуй застирать пятно в горячей воде.
Рано утром выпал снег. Внезапная апрельская метель укрыла все двухдюймовым покрывалом безупречно белого снега: автомобили, тротуары, деревья, ступеньки — все казалось округлым, белым и лишенным краев. И небо стало совсем синим, и солнце засветило так ярко, что, когда Стейси и Эми вышли из школы в обеденное время, его свет ослепил их, и они обе щурились, вжимая головы в воротники, заслоняя руками глаза, парируя порывы ветра.
Снег быстро таял, дорожки в лесу раскисали, становясь непроходимыми. Обе девочки сегодня не надели сапог и осторожно ступали среди топкого снега пополам с грязью, а над ними вода стекала с таким постоянством, что, если бы не ослепляющее солнце, впору было подумать, что идет дождь.
— Мой папаша с кем-то спит, — сказала Стейси, когда они добрались до места. Она засунула шоколадную пастилку в рот и стала ее жевать, энергично работая челюстью. — Черт, — добавила она, поглядев вниз, — ноги вдрызг мокрые.
Мало того, они были еще и грязные, черные комки налипли на туфли.
— Дай им сперва высохнуть, а потом почистишь, — сказала Эми, но она забеспокоилась. На ней самой были замшевые туфли, и Исабель часто напоминала, сколько они стоят.
— Ага, — сказала Стейси, доставая сигареты, — знаешь, мне это до лампочки.
Эми посмотрела на тающий снег, стекающий по темнеющей коре, и спросила, обернувшись к Стейси:
— Откуда ты узнала об отце?
— О, — сказала Стейси, как будто впервые об этом услышала, — я могу ошибаться. Я чувствую. И мне это снилось. Именно так. — Она прикурила обе сигареты и протянула одну Эми. — Я забыла, но мне это снилось.
Она пожевала губу, глядя на сигарету. Эми глубоко вздохнула.
— Странно.
— Я была то ли в воде, то ли еще где, а отец стоял на берегу с какой-то женщиной, вроде… — Стейси затянулась. — Кто его знает. — Она вздрогнула. — Да пошел он!
— Вот эти ужасно вкусные. — Эми показала сигаретой на полупустую коробку шоколадных пастилок, балансирующую на краю бревна; мама Стейси купила конфеты близнецам на день рождения, но Стейси стибрила их и принесла в школу.
— Угощайся. — Стейси махнула рукой. — Знаешь, моему отцу платят уйму денег, чтобы он растолковывал сны, но всякий раз, когда мне снится сон, его это не касается.
— Но об этом ты ему не рассказала?
— Нет, но боже, вот это мысль! Дождусь ужина и скажу: «Папа, мне приснился сон, что ты трюхал какую-то женщину, и это была не мама. Не мог бы ты сказать мне, что это значит?»
Эми взяла еще одну пастилку. Она была расстроена, сон Стейси ее мало интересовал. На самом деле ее беспокоило мучительное и стыдное воспоминание о том, как она поцеловала мистера Робертсона в щеку. Какая дурость! Он ведь женат, у него обручальное кольцо, так что, наверное, дома он все рассказал жене и они похихикали. А жена ему: «Это нормально, когда девочки влюбляются в своего учителя». В животе у Эми потяжелело от конфет. Она не считала нормальным свое чувство к мистеру Робертсону. Проглотив остаток пастилки, Эми подумала, что он улыбнулся ей сегодня утром во время урока только потому, что был сам смущен ее дурацким поступком.
Капля воды упала с ветки на голову Эми и поползла вниз по лбу. Она стерла ее рукавом пальто.
— В какой колледж ты хотела бы пойти? — спросила она Стейси.
Мистер Робертсон говорил Эми, что надо выбрать колледж получше, когда они сидели в его машине рядом с ее домом.
— Ни в какой. Я слишком тупая. Поеду в Нью-Йорк и стану певицей. — Стейси уставилась на пастилку и выбрала ту, на которой было побольше шоколада. — Проблема приемных детей, — объяснила она, держа сигарету в одной руке и шоколадную пастилку в другой, — в том, что родители могут попасться умные, и они надеются, что ты тоже будешь умной, а ты оказываешься дурындой. Конечно, это разочаровывает их. Они не могут в этом признаться, но все еще надеются, что ты будешь благодарна им за то, что они вообще тебя взяли. И вправду, ты должна быть чертовски благодарна, что они не оставили тебя в канаве.
— Ты же не осталась бы в канаве? — Такой поворот заинтересовал Эми.
— Конечно нет. — Стейси откусывала шоколад маленькими кусочками. — В том-то все и дело. Я была только в стерильной больнице, когда родилась, а потом родители пришли, удочерили меня и привезли домой, но я должна вести себя, как если бы они спасли мою чертову жизнь.
Эми курила сигарету и раздумывала над этим.
— Не они, так кто-нибудь еще удочерил бы тебя, — заметила она в конце концов. — Стопудово, многие захотели бы, ты же была очаровательным ребенком.
Стейси выбросила недоеденную пастилку в кусты, уронила сигарету на землю и долго смотрела на нее, как будто спала с открытыми глазами.
— Розы красные, — наконец сказала она, — фиалки голубые, я — шизофреник, и я тоже.[4] — Она смотрела поверх Эми. — Мой папа думает, это смешно, просто до поросячьего визга.
Глава 9
Пришла весна. Кусты форзиции расцвели золотыми цветами на дорожках и вдоль каменных стен, за ними раскрылись нарциссы и гиацинты. Нарциссы изгибались на стеблях, постукивая по стенам, когда поднимался легкий ветерок. Небо день за днем все больше голубело, солнце нагревало каменные стены домов. Окутанные нежной зеленью березы у берегов реки выглядели робкими и тощими, как школьницы. Блики плясали на воде, и теплый ветер дул над рекой. Люди завтракали на берегу, на скамейках в парке, еле удерживая бумажные пакеты с жареной картошкой, которые так и норовил унести ветер.
Вечера становились длиннее, окна на кухнях под вечер оставались открытыми, и было слышно, как поют на болоте квакши.
Исабель вышла подмести ступеньки у входа в дом и вдруг почувствовала, что ее ожидает нечто новое в жизни. Предчувствие было так сильно, что Исабель растерялась. Она решила, что такое чувство возникает при откровении. Бог стоял на ступеньках, в последнем блике солнечного луча на клумбе тюльпанов, в хриплом клекоте из болот, в ароматном сыром воздухе, наполненном запахом тонких корней печеночника и лапчатки. Она вернулась в дом, заперла филенчатую дверь, ее не покидала уверенность, что ее жизнь, благодаря Его любви, наконец подошла к чему-то огромному и новому.